Лицо сморщилось от досады, а истребитель проскочил за строй презрительно игнорирующих землянина летательных аппаратов пришельцев и начал стремительно разворачиваться, словно сокол, промахнувшийся при первой атаке.

Ну не может пришелец быть везде одинаково прочно бронирован. У всего есть слабые места!

Впереди пламенели алым выхлопные струи десятка невидимых в ночи аппаратов пришельцев, один позади, остальные строем фронта впереди. Видимо, совсем не опасались землянина, они даже не увеличили скорость.

Пренебрежение было обидно, но он лишь закусил губу, продолжая упрямо наращивать скорость, пока не приблизился на расстояние менее километра.

Атакую последнего гада!

Несколько мгновений огненный бич пушечной очереди хлестал по корпусу пришельца, и опять бесполезно.

Да чтоб тебя! В груди заклокотала ярость берсеркера, а чувство беспомощности, которое испытывал перед совершенными боевыми машинами инопланетян, лишь усугубляло ее. Они были банально совершеннее земной техники. Это как полуголому дикарю-индейцу, с каменной дубиной, тягаться с закованным в сталь конкистадором. Но в этом мире не все предрешено уровнем военной техники. Бывало и инкская доблесть, и храбрость валили в прах высокомерных испанцев.

Он не уйдет без сбитого пришельца!

– Держись, гад! – промычал летчик сквозь зубы, непроизвольно прикусывая губу. Тонкий алый ручеек потек по подбородку, а человек сжался в комок каменно-твердых мускулов, всей силой, всей волей, заставляя себя не отводить взгляд от приближавшегося корпуса аппарата пришельцев.

В этот момент решившийся на крайность человек и его верный самолет слились, стали единым телом. Все, что чувствовал там, на высоте самых высоких гор юноша-пилот, судорожно сжимая пальцами штурвал, передавалось его крылатой машине – ненависть, жажда мести и страх смерти, испытывала и рукотворная птица. Она задрожала, готовясь к неизбежному.

– А-а-а!!! – вырвался из сведенных судорогой губ крик, только глаза сверкали яростью и обреченностью – их истребителю закрывать нельзя.

Он приготовился к мгновенной смерти. И вдруг, как ему показалось – на расстоянии вытянутой руки, пришелец не выдержал. Скользнул вверх, и, когда впереди вспышкой молнии мелькнуло брюхо, летчик, нажав гашетку, в упор распорол ее огненной струей, и неуязвимый аппарат инопланетян окутался дымом. Через миг рухнул вниз, словно утюг.

– А-а-а! – вновь зарычал от напряжения и яростного восторга человек, но ликование его длилось считанные секунды.

В единый миг погасли многочисленные датчики и дисплеи приборной доски, басовитое гудение двигателей исчезло. Наступила тишина, мертвенная тишина. Еще несколько секунд самолет, словно подбитая влет птица, несся среди ночной тиши. Потом земная гравитация победила, закружившись в крутом штопоре, стремительно рухнул.

Несколько секунд попыток реанимировать машину – все бесполезно. По спине потекла струйка ледяного пота. Неужели всё? Не дрейфь, летчик.

Надеясь, что оператор услышит, проорал:

– Иван! Катапультируемся!

Втайне молясь про себя всем богам, чтобы хоть это сработало, ударил по рубчатой кнопке катапульты.

Бам! Мгновенно исчез отстреленный пиропатронами фонарь кабины. Подброшенное богатырским пинком кресло с хрупким человеческим содержимым взлетело вверх, многострадальный позвоночник словно ссыпался вниз. Пронзительная тишина, чернильная ночь вокруг, когда ни одному органу чувств не за что зацепиться. Где ты? В каком-то абсолютном ничто… Несколько долгих секунд томился, сработает парашют или нет?

Долгожданный рывок – и с тихим шелестом вверху развернулся спасительный купол парашюта, еще раз рвануло, только гораздо тише. Он облегченно выдохнул. Жив! Гибель товарища, судьба оператора, сбитый пришелец и выживание в заснеженной тундре, пока не подберут спасатели, все это – потом.

Под едва различимым в темноте ночи белым куполом парашюта кресло с пилотом неподвижно зависло. Нешуточный мороз, усиленный ветром, яростно щипал лицо, пробираясь даже сквозь маску, ветер нес стылый запах мороза и тундры. «Не дай бог, оправдается прогноз синоптиков», – подумал молодой летчик, вглядываясь в податливую черноту под ногами, метеорологи обещали понижение температуры до минус тридцати и сильный буран. А это исключало применение авиатехники для поиска сбитых летчиков.

Низкое арктическое небо полыхнуло всеми цветами радуги, и сразу все изменилось. Тьма сбежала, разноцветные блики затанцевали над бескрайней, заснеженной тундрой бешеный танец. Холодное буйство красок, словно безумный художник играется с гигантским калейдоскопом. Летчик замер, не отводя взгляда от колдовской картины, да разве это знакомый, привычный мир? До земли оставалось несколько сотен метров, когда словно в ответ на цветовую феерию неба внизу замерцал тревожным красным светом явно искусственный огонек.

«Люди? Откуда посреди тундры люди? Но раз подвернулась такая удача, грех не воспользоваться». На какое-то время не забыл, нет, – но отстранился от всего, что произошло за недолгие минуты страшного боя: гибель товарища, неизвестная судьба оператора, собственная готовность пойти на таран и страшные мгновения ожидания смерти. Хрупкая человеческая душа не могла сразу вместить и пережить так много, и сейчас Сергей испытывал обычное человеческое облегчение, что для него все закончилось благополучно. А настоящая боль и скорбь по ушедшему товарищу придет позднее.

Он потянул стропу, корректируя спуск, еще несколько секунд полета в невесомости, несильный удар снизу, кресло опрокинулось, больно ударило по спине. Ветер подхватил паруса парашютов, потащил по слежавшемуся, весеннему снегу. Скрежет обшивки кресла по насту. Сергей потянулся к стропам, но никак не удавалось отцепиться. Наконец изловчился. Яростно хлопнув напоследок, парашют улетел в ночную тьму, оставив летчика в неподвижности. Облегченно выпустил воздух меж стиснутых зубов. «Ты хотел приключений и поэтому пошел на военную службу? Кушай их, не обляпайся!»

Покойная мать обожала Высоцкого. Сколько Сергей себя помнил, его песни и баллады сопровождали в детстве везде. А когда по телевизору показывали «Стрелы Робин Гуда», его было невозможно увести от голубого экрана. Однажды ему даже снилось, как с мечом в руках он штурмует замок вора и негодяя, как на рыцарском турнире в честь прекрасной дамы ломает копья, а нахалу, посмевшему подмигнуть его избраннице, смело бросает в лицо перчатку. С пожелтевших страниц любимых книг шевалье д’Артаньян говорил врагам: «Сердце мое – сердце мушкетера. Я чувствую это и действую, как мушкетер». И в душе маленького Сергея загорался восторг и восхищение. Свежий ветер странствий веял со страниц «Одиссеи капитана Блада», он почти слышал плеск ласковых карибских волн в час утренней вахты, когда ни один звук не нарушает тишины, о борта «Синко Льягас». В мечтах вместе с доблестным рыцарем Айвенго насмерть бился с подлым Брианом де Буагильбером. Он мечтал собственными глазами увидеть лунные кратеры и, спрыгивая на марсианскую почву, повторить вслед за Нилом Армстронгом: «Это один маленький шаг для человека и огромный скачок для человечества».

А еще вместе с героями Донбасса Гиви и Моторолой насмерть стоять за родной город, и так бы непременно и было, родись он на несколько лет раньше.

Это была та судьба, о которой он мечтал и к которой стремился. Он тосковал по романтике и героизму.

Жизнь обычная, жизнь мещанская, полная повседневных житейских забот: гонкой за квартирой, машиной, дачей; статусными летними поездками в жаркие края; карьерой – все эти символы внешнего благополучия не значили в его глазах почти ничего.

Это не означало, что он хотел стать аскетом и закрыться в монастыре! Отнюдь!

Это и стало, наряду с яростным сопротивлением желанию отца, чтобы старший сын последовал по его стопам и поступил учиться на физика, мотивами бунта. Поступив в авиационное училище, на долгих четыре года порвал с ним отношения, и только перед выпуском они помирились.