«Как много в их словах правды? – думал той ночью Беримир, мучаясь на жесткой кровати. – Сколько раз она исказилась прежде, чем дойти досюда? И что же сказал на самом деле архонт? В каком свете он представил им Беримира? В чем именно он повинен? Что же, черт подери, происходит?!»

Беримир ждал, что его возненавидят друзья. Те, кого он предал: Борут и Вайда, Безносый, Робеспьер и Резник, прочие… Однако на него ополчился архонт, а ведь по всем правилам он должен держать его имя в строжайшей тайне. Если народ узнает, как именно было совершено предательство, волнения могут начаться вновь. Так для чего он раскрыл его имя? Чтобы его искали и свои, и чужие?

Наутро он продолжил свой бег. Теперь новости о речи архонта, о его словах, звучали все чаще, но яснее они не стали. Он по-прежнему, не хотел никого ни о чем расспрашивать и вскоре смирился.

«А, к дьяволу… – решил он, – Какая теперь разница. Мой билет в один конец, и что мне за дело о том, что думают люди. Беримира больше нет. Это имя не сможет обелить теперь и сам Зверь».

В тяжелых мыслях он вышел к Яме. Она черным пятном простиралась далеко, до самого хребта. У её подножия, а иногда и глубоко внутри раскинулись около дюжины деревень и крохотных городков, в которых жили горняки. В одном из таких поселков ворчливая старуха попросила заточить её притупившийся нож. У неё было недовольное морщинистое лицо, а глаза на всякого смотрели с отвращением, и Беримир захотел поскорее уйти, оставив её просьбу без внимания. Но, когда она вынесла его, он с удивлением распознал добротный стальной охотничий нож. На нём вдоль канавки шла искусная гравировка с изображением бараньего стада, погоняемого человеком в соломенной шляпе. У человека было злое лицо, а в руке он сжимал кнут. Рукоять была выполнена из рыжего дуба и обита темным металлом, сильно исцарапанным от времени.

– Сколько просишь за этот нож? – спросил он прямо.

Старуха сильно сжала губы и посмотрела на него так, что Беримир сразу понял, что с ножом она не расстанется.

«Жадная карга, – в гневе подумал он, – ты ведь даже не понимаешь, что держишь в руках». А вслух произнес:

– Это отличный нож, береги его. Я заточу его так, что будет резать перья налету.

На следующий день, сполна отработав ночлег и жидкую похлебку из куриных потрохов, он ушёл, незаметно прихватив и нож. Беримир не соврал, он был заточен прекрасно, уж в чем-чем, а в ножах он смыслил. Пера налету он может и не разрежет, но кожу, мясо, сухожилья и кости прошьет без труда. Когда он ночью прокрался в дом, где храпела старуха, и увидел в куче соломы и ветоши свой нож, то рассудил, что ещё одна капля яда в его совести ничего не изменит. Взамен он положил на стол крупного карася, не без труда, добытого из ближайшего водоема.

«Вот тебе, бабуля. С этим ты хотя бы знаешь, что делать».

После чего он покинул дом и, тайком пробираясь сквозь кусты ежевики, бежал прочь.

На следующий день он пересёк Южный хребет. До желанной цели оставалось совсем немного – два, а может быть три дня пути. Твердый камень Великого тракта здесь заканчивался, упираясь в широкую тропу, уводящую вверх, к вершине невысоких гор. Беримир взобрался на перевал, сетуя на то, что не прихватил по дороге крепких башмаков. Те, что были на нем совсем прохудились, а новых достать теперь попросту негде. Крутой подъем плавно сменялся не менее крутым спуском. На изгибе было небольшое плато, окруженное с обеих сторон каменными глыбами. Здесь стоял одинокий масляный фонарь. Кривой и причудливый он напоминал клюку старика, костлявую и твердую словно камень. Огонь в нем не горел, но было видно, что фонарь зажигают часто, едва ли не каждую ночь. В глубинке к таким вещам относятся более трепетно, чем в суетливых городах. Многие вещи тут подчинены ритуалам и несут исключительно символический смысл, забывая о практичности. Беримир согнулся, успокаивая дыхание после тяжелого подъема, и взглянул вперед. С вершины открывался чудесный вид. Здесь, за хребтом земля была ничейная, хмурая и, как говорили в городе, проклятая – здесь стоял Серый лес. Вон, его колючий контур ощетинился против неба. Место откуда человек начал своё завоевание материка, восславленное в балладах и преданиях. Исток. Где-то за ним находится неведомый портал, из которого выходят пришлые. Когда-то давно первые люди проходили по этой самой тропе, между двух каменных глыб и, так же как и он, стояли и смотрели вдаль, правда, в другую сторону.

Он обернулся. Здесь был лес и тропа. Больше ничего не было видно. Даже Садал-Сууд, огромный и величественный терялся вдали, сливаясь с небом и лесами, обступившими его со всех сторон.

Между хребтом и мертвым лесом широкими дугами, похожими на мыльные пузыри в корытах прачек, раскинулись поля, полески и небольшие озера. Золотой, в свете закатного неба, змейкой извивалась небольшая речка, на одном из истоков которой раскинулась деревенька, окутанная как паутиной рыбацкими сетями. Она была у самого подножия хребта. Покати отсюда колесо, и оно ударится в один из домишек.

Беримир не помнил, что это за поселение. По всему видать, что обычная рыбацкая деревушка.

«Нужно быть осторожнее, – подумал он. – Дремучие люди – дремучие мысли».

Далеко-далеко, у опушки леса светилась неверными огоньками Крайняя. Севернее неё живет только один человек и больше никого. И эта мысль одновременно и пугала и успокаивала. Там Беремира уж точно не сыщут ни друзья, ни враги.

«Вот здесь и сгинуть мне, – с грустью подумал он. – За тридевять земель, трижды проклятым и увенчанным короной предателя. О-хо-хох. Не о таком конце ты мечтал Беримир, не о таком».

Он покрутил головой, выискивая место для спуска в обход тропы. В рыбацкую деревеньку с её паучьими времянками он заходить не хотел. На исходе дня он прибыл в Крайнюю, потолковал там со старостой, переночевал и на утро отправился дальше, через золотые поля к берегу Тундоры и вдоль него до самого устья. Здесь перед ним стеной встал зеленовато-молочный туман. До самых небес.

Дальше бежать было некуда.

События в городе остались позади. Теперь его ждала жизнь отшельника, память о котором развеется, как пар изо рта холодной ночью. Он хотел стать спасителем, мнил себя сильным и храбрым, человеком, что вел едва ли не армию на свержение. С ним советовался сам Лорем, и Робеспьер полагался на его знания и интуицию. Он не раз выручал их и рисковал жизнью и свободой, подготавливая почву для ростков революции. Однако теперь всё это в прошлом. Люди запомнят лишь его последнее деяние – предательство! Подлое ковартсво! Матери, объясняя деткам, почему их отца больше нет, будут произносить его имя, старые бабки станут шептать на углах, проклиная его, а мужчины, глядя, как их дети отправляются в железных клетках в Боргот, будут наполняться ненавистью и искать в толпе его лицо.

Он сидел на кривом стволе поваленного дерева и потрошил рыбу. Нож не очень подходил для такой работы, но особого мастерства здесь и не требовалось. Несколько серебристых тушек уже висело на жерди, тихонько покачиваясь на ветру. Он достал хорошее, не источенное огниво и чиркнул горячими искрами на солому, уложенную под аккуратным костерком. Сухая трава тут же занялась огнем, от которого по его телу пробежал приятный озноб. Дело близилось к зиме, и ночи становились всё холоднее, заставляя просыпаться и кормить оголодавший огонь.

Лачуга, в которой теперь жил Беримир, находилась в самом устье реки, на песчаном пляже. С одной стороны кривым частоколом возвышался Серый лес, а с другой, далеко за широкими водами, зеленел и цвел, не смотря на позднюю осень, великий лес Лайский. Путь туда, за золотые вершины, за приветливые поля и бойкие речушки был необычайно труден и опасен. За годы, что человек пребывал здесь, очень многие пытались пройти сквозь него. Ходили слухи, что кому-то это даже удалось. Одни говорили, что находили Тропу, другие утверждали, будто вступали в сговор с ланнами, или пробирались тайком, что весьма похоже на выдумку. Так или иначе, но многие и многие храбрецы и авантюристы сложили свои головы под зелеными кронами или сгинули в его топях. Во времена экспансии, когда был захвачен Дол-Альдерамин, солдаты гибли там целыми сотнями, не успевая даже добраться до врага. Но те времена прошли, город находится во власти людей, а этот лес по-прежнему остается последним оплотом. Последним рубежом.