Беримир успел только подумать, что его сейчас прирежут, когда тот стянул его с телеги и толкнул. Он упал во влажную мягкую траву, которая восхитительно сильно пахла свежестью и жизнью. Человек повозился с упряжью и очень скоро, не проронив больше ни слова, сел на коня верхом.

– Постой! – прохрипел Беримир. – Что мне теперь делать?

Но человек ничего ему не сказал, он пришпорил коня и умчался обратно. Беримир понял, что ему хорошо заплатили за это. Плата за молчание и пренебрежение, чтобы знал отныне свое место.

Он остался один. Избитый и связанный. В самом сердце Повелья.

Через дюжину беспокойных дней, наполненных страхом и тревогой, он добрался до Садал-Сууд и, моля судьбу о милости, протянул украденные у вчерашних пьяньчуг деньги молодой и красивой девушке, что отпускала билеты на монорельс. Пьянчуги узнали его. Весть о предательстве разошлась быстрее, чем он ожидал. Они смотрели угрюмо и говорили дерзко, желая развязать драку, за что и поплатились.

– Здесь не хватит до Ямы, – обеспокоилась она, глядя на горстку резаных медяков.

– Мне бы только гору преодолеть, – ответил Беримир, заискивающе заглядывая ей в лицо. – На другую сторону попасть.

Девушка посмотрела на него настороженно.

«Наверное, я не первый человек, который этим путем удирает от архонта…» – подумал он.

Она поколебалась несколько мгновений, затем сгребла ладонью монеты и выдала небольшой бумажный билетик с напечатанной на нём Золотой башней Таргиза.

– Благодарю вас! – проговорил Беримир. – Благодарю! Я этого не забуду.

Девушка неуверенно улыбнулась и поспешила заняться своими делами, а Беримир, затравленно озираясь, отправился занять своё место. Двери монорельса закрылись, и вагончик отправился в свой недолгий путь над черной бездной.

«Какой позор, – думал он, – какой позор! Нырнуть бы сейчас туда, в эту чернь. Бесславный конец для прославленного предателя. Нужно было остаться с ними там, в каналах и разделить их судьбу. Во всяком случае, это было бы честно».

В вагончике помимо него и стражника был ещё один человек. Он сидел на местах для господ и укрывался пледом – не смотря на середину лета, воздух под горой был прохладный, если не сказать морозный. По ночам на стеклах вырисовывался иней, а через пару минут движения они непременно покрывались испариной. Холодом тянуло из бездны, глубоко внизу, наверняка, были многочисленные червоточины и пещеры, а, возможно, даже большие естественные полости, наполненные замерзшей водой. Слухи ходили разные. Где-то там пролегала тропа. Узкая, словно козья, она жалась к склону и вела от одного свода к другому. Ступишь на неё, пройдешь и не заблудишься – с одной стороны влажный камень, с другой пустота.

Человек непрестанно ерзал и бросал косые взгляды на Беримира.

«Неужели, узнал? – думал он. – Хотя ерзать он может и от холода, а глядеть ему попросту больше некуда».

Но Беримир видел что-то ещё. Недовольный изгиб губ, сморщенный нос и взгляды… Робкие, боязливые, но ненавистные. Так глядят на грабителя в подворотне, протянувшего к тебе обе руки. В одной просящий жест, в другой блестящий нож.

«Вне сомнений, он знает, кто я. Но имеет ли это значение? Что он может сделать мне здесь, в вагончике, над бездной? Скорее это я прирежу его».

Стражник – плечистый и угрюмый тяжело потянулся и издал протяжный зевок. Когда-то давно Беримир слышал, что он не так прост. Не раз и не два случалось так, что пассажиры не доезжали до станции и пропадали. Но куда же здесь можно пропасть? Однако такому человеку, каким был Беримир, стражник вагончика над бездной был скорее другом, нежели врагом. Но теперь, в свете последних событий, всё могло перемениться, и, не известно, чью сторону примут он и вожатый.

«Лучше об этом не думать, пусть будет, как будет! – Решил про себя Беримир и, состроив напоследок страшную морду господину, уставился в окно».

Путь через Садал-Сууд в этот раз казался утомительно долгим, но, спустя час, и он подошел к концу. Господин, так и не проронил ни слова, а когда двери раскрыли, он поспешил через площадку, не оборачиваясь. Беримир не стал его преследовать, какая, в сущности разница, расскажет он о том, кого встретил под горой или нет.

По эту сторону о событиях в городе знали спутано. Правда исказилась много раз, прежде чем дойти досюда, но и тут говорили о некоем предательстве, что послужило гибели многих и многих людей. Однако жизнь в этой части Повелья шла иным чередом, и волнения в городе тревожили здешних жителей не так сильно.

Перебравшись через гору, он немного поумерил бег и даже позволил себе выспаться, уйдя далеко в поле, где его никто не потревожит. Зверья здесь было предостаточно, и иногда получалось набить желудок досыта свежей крольчатиной или румяной рыбой. По ту сторону горы он воровал яблоки, вишни, хлеб и вино. Однажды он украл пухлую несушку, размозжил ей голову камнем, кое-как ощипал и зажарил на костре. До этого он почти не ел два дня, и та курятина показалась ему особенно вкусной. А один раз он утащил небольшой, но целый бочонок вина. Судя по тому, как его желудок исторгал выпитое, и как раскалывалась надвое голова, это было дешевое вино, Красноборское крепленое или Святой Павлушка, а может и Грошик. Кислый вкус выходил быстро, оставляя неприятную горечь во рту. Слабость Корда или Душевный лицей были совсем другими, терпкими, насыщенными и не такими крепкими. Других вин он не знал. Всякий в Повелье обязан был попробовать два эталонных напитка, чтобы знать, каким должно быть вино, ну а после все пили Грошика или Павлушку, которые хоть и не претендовали на лавры, но из-за своей цены и более-менее сносному вкусу были распространены всюду. Помимо воровства он искал и честные способы встретить ночь сытым и пьяным, но с каждым днем это становилось все труднее. Вести о бунте в два дня разошлись по всему Повелью. О предателе, которого звали не то Боромир, не то Драгомир, не судачил разве что немой. Однако по эту сторону горы всё было куда тише, и деревни радушно встречали путника, предлагая ему постель и миску лукового супа в обмен на простые услуги – где подлатать забор, где скосить траву, а где заколоть свинью. Так он и шёл, не страшась больше погони и не боясь быть узнанным. На вторую неделю он начал забывать, что такое спать в поле, съедаемым комарами и тлей. Он обитался в харчевнях и пивоварнях, мельницах и трактирах, прося самые дешевые кровати, а, если нет, то место рядом со свиньями на колючей соломе. Он слушал. Вести из Таргиза приходили неутешительные. На площади Архонта возвели виселицы и растущие из хвороста столбы. Несколько десятков людей уже отбыли в Боргот на клеймление и каторги, а суд для пойманных в ночь мятежа был упразднен. Поговаривали, что вот-вот начнут жечь и мучить первых приговоренных, что их сапоги, рубахи и прочие вещи уже отдали родным. Что сам архонт вышел из Золотой башни и предостерег народ от новых волнений и проклял некоего изменника и предателя Брагомира, назначив за его голову сто серебряных кун.

При этих словах Беримир неудобно поерзал на стуле. Сто серебряников не такая уж большая сумма. Дом на них не купишь, виноградник не разведешь. Разве что коня, да меч. Правда, хорошего коня, обученного не бояться драки, да и меч не плохой, может даже серый. Но всё же, сто кун за предателя и изменника. Виновника провала целой революции! Или, если посмотреть с другой стороны… А кто он, если посмотреть с другой стороны? В чем опорочил его архонт и его глашатаи? В том, что он раскрыл замысел мятежников и выдал их властям? В том, что он предотвратил кровопролитие и спас государство? В таком случае его стоит наречь героем! Богобоязненным гражданином и примерным горожанином, вовремя раскусившим планы врага.

Ответа он не получил. Люди, обсуждавшие это, увели разговор в другое русло, затянув длинные подогретые вином речи об охоте, арене и прочих делах, свойственных мужчинам.

Беримир оставался подле них как можно дольше, даже проследил до тех пор, пока пьяные и веселые бездельники не разошлись по домам, в надежде услышать что-то ещё о событиях в Таргизе. Разочарованный он вернулся в трактир и поднялся к себе.