Эти размышления словно сталкивали с дороги, по которой двигался последние года, но, как после удара, обратно затаскивали обратно. И все всуе. Словно хочется спрыгнуть с высоты, а нечто невесомое поднимает ввысь. Бежать от этого надо. Бежать! Однако, от себя даже на метр не отойти.
Он представлял в голове календарь, дабы не прогадать, встретить Шофранку при выписке. Вот только всплывает вопрос, возжелает ли она его видеть? После случившегося трудно ответить. Лучше б выпили. А лучше б трезво посидели. Для чего, без лишнего интересному и веселому человеку, разум менять? Ей явно не нужно усиление, чтоб чувствовать себя уверенной. Нил даже несколько завидовал возлюбленной, в трезвости такая же твердая и решительная, как вне. Это поражало, вдохновляло еще до второй встречи, только так с ног сбило последнее решение дамы сердца… Уму непостижимо! Можно полагать, она молода и наивна.
Славного не происходило, отсчитывал дни, общался с друзьями. Различная отрава, ко всему прочему, давалась с трудом. Наивно будет полагать, что после слишком краткой реабилитации стал бы трезвенником. Конечно, такого не случилось! Случилось только то, что глядел на любую смену рассудка с прочим более разумно, сделал кой какие выводы. Извлек свой урок.
Аккуратно подступался к таким мыслям, страшился бросить все. Ведь если сделать то, как одному оставаться трезвым? В компании никто таким не займется. По крайне мере, приятели явно буду против. Ныне, мнится, даже возлюбленной с ним таковым неинтересно будет. Действительно говорят – Россия для грустных. Так и прошли в печальных размышлениях дни. Нил продолжал мечтать, что возлюбленная его поможет выбраться из всех горестей.
Настал долгожданный день. Выбрался Собакин из «шторма» на время реабилитации Шофранки, от того так плохо чувствовал себя. И не подумал бы, что без мути в голове сложно существовать. Да бороться всяко надо, а то плохо в таком состоянии. Стоял с утра с цветами у порога – пусто. Как на могилу пришел, ей б-гу, так же тихо и траурно. Боялся страшно только, что больше не увидит ее. Дул ветер, падали листья, в небе гремела молния. Прождал часа три, а когда букет вовсе намок, зашел внутрь.
– Она выписалась на пятый день, – объявил угрюмый врач. На душе сталось неприятно колко, а от подарка желалось поскорее избавиться. И где теперь Собакину ее ловить?
После недолгих размышлений, осознав, что медсестра его вряд ли воротится, принял достаточно своеобразное решение. Быть может, вы помните, что Маша вскрикнула в словесной перепалке, мол, иди работать в театр цыганской песни. Совершенно отчаявшийся, решил попробовать. Таким образом, сразу двух зайцев убьет: коли в кабаре дама придет – знакомцы обязательно перенаправят и его осведомят, а коли в театр – встретятся. Она, конечно, замолвила пару слов о том заведении, да только вечные уходы Собакина от реальности повредили мозг. Смутно помнил, чего думала обо всем этом дама сердца, о чем яростно вступала в стычку, но свято верил – придет. Такие доводы были несколько глупы, рассчитывая лишь на взаимосвязь названия театра и национальности возлюбленной. Но, честно признаться, лучше идеи он не знал.
Спустя еще кой какое время наконец устроился. Желание выполнено, и, как обычно, без напряга. Из всех этих вышеупомянутых ожиданий исходит, что со дня минувшей встречи прошло порядка месяца. Приходилось кутаться в теплую одежду, прятаться дома под одеялом, да греться коньяком. Чего-чего, а традиции он не изменял!
В театр люди приходили не выпивать, не кулаками махать, а, в действительности, слушать оперетты. Нет той же геенны огненной, к кой Нил привык. Там не было знакомых, разговаривать с новыми коллегами ему, казалось, не о чем. Даже объясниться, что не удивительно, для чего там поет – не мог. Сказать всем, что явился в желании случайно пересечься с любимой? Он ведь не юнец – глупо в таком признаваться.
Эхо зала было поразительное, словно выйти в горы, иль в лесу выступать. Нос его, с поврежденной системой дыхания, тем не менее, заприметил еще одно различие – не имелось хмельного запаха. Можно полагать, что посетители театра тоже пьют (ведь как иначе, Собакин не представлял), да уж пускаются в пляс после выступления. Табак, что не мудрено, все ж таки многие покуривали, и то сказывалось на воздухе помещения. Однако, надо заметить, сей аромат перебивал грим, мебель и женские духи – последние буквально впитались в мягкие кресла. В театре гораздо более уютно, нежели в кабаре. Совсем непривычно видеть все это благолепие, а сдерживать себя в выражениях – более чем. Разумеется, Нил мог общаться так же, как с предыдущими музыкантами, да не желал напороться невесть на кого. В своем заведении, очевидно, никто бранить не станет, а что до новоявленных сложно сказать. Быть может, есть люди более важные чем он? На каждого своя управа найдется, как говорят в народе.
Нил, что ему совсем не свойственно, даже несколько стеснялся, боялся вливаться в коллектив. Гинули в мраке многие черты характера: от хороших, до самых грубых. Не ощущать власть, оказывается, так тяжко! Страшился напороться на больших денежных тяжеловесов, остерегался после ситуации с Мамоновым и драк, а к прочему, снова ждал Шофранку. Совершенно, казалось бы, обычный молодой человек. Со своими тайнами, но поведением нисколько не отличался ныне от других. По крайне мере, самому ему так чудилось.
Не для кого не будет сюрпризом, если заявить, что в театре цыганской песни работали не одни лишь цыгане. Более того, Нилу до них, как минимум внешне, безумно далеко. Красить белокурые волосы не пришлось, лишь тембр с подачей голоса оставляли вопросы. Менять еще и это ему вовсе не желалось, хотя не так размашисто исполнял, не распевал так, как принято в жанре. До театральных сцен далеко, а свойской манере в опере пока все рады. Главное, чтоб красиво звучало, а имя Собакина уже кой кого приводит на выступления.
Работать пришлось реже, выступать тоже. Не мог уж быть сам себе начальником, а этим нельзя довольствоваться. Надолго Нил не планировал задерживаться в театре, посему особо не старался, начальство слушал краем уха. Лишился, впрочем, и личной гримерки – имелась только общая. Думалось ему, если жертвы такие, то не напрасно.
Сколько б не учудил за свой короткий срок Собакин, волком в овечьей шкуре не хотел являться. Говорил зачастую прямо, если принижал кого – сильно. Так говорили о нем крутящиеся в сфере музыки, многие очно-заочно были знакомы, знали нрав, потому старались не общаться с ним. Однако и те, кому на душу приключений мало, находились. Одним из таких был Юра, невысокий, но статный парень. Ему было ближе к тридцати, но выглядел, словно только переступил порог пятнадцатилетия. Резонно было бы предположить, что вел себя он так же. Скажем, первым знакомцем Собакина на новом рабочем месте стал. Бывший песенник кабаре, как и любого иного человека, Юру в приятелей не записывал. Он старался выбирать гордое одиночество, что не всегда получалось.
Низкий и совершенно несносный цыганенок проходу не давал, стараясь разговорить. Со всем коллективом поддерживал хорошие отношения. Как бы Нил не пытался отстраниться от него, общения со столь активным человеком ему избежать не удалось. Можно предположить, что Юра подумал, мол, певец не высокомерен, а вовсе наоборот – излишне застенчив, потому пытался к себе расположить. И так и сяк старался, а новоявленный все понять не мог чего требуется от него.
В памяти Нила остался один, казалось бы, несколько заурядный момент. И вот что происходило: сидел в зале, сложив нога на ногу, печалился, слушал людей со сцены. Кажется, шла репетиция новой пьесы. Вновь задержался до ночи. Ах, как жаль, что Шофранка не знает адрес дома его. Лучше б там проводил часы напролет. Надобно как-то исправить сложившуюся ситуацию. Он, казалось бы, уже всюду сунулся, дабы сделать что-то. Однако, месяц уж не видел даму сердца. Оглядываясь назад, прекрасно понимал как оступился. Тем не менее, делать уж нечего. Промахнулся сильно.
Он помнил, как какая-то женщина в красном выла о любви так страдающе. Хотелось спать, а еще больше, конечно, чтоб заветная мечта сбылась. Скучно и серо. Окликнул Юра – тот тоже не пел, но в иных местах, видать, тоже не сиделось. Неясно от чего так интересно ему столько времени в театре проводить. Возможно, однажды и Собакину то станет известно. Эмоции минувшего стали уж совсем несвежими. Появлялись все новые и новые валы апатии.
