– Чего ж прогнал-то дамочек? – шипел, как уж.
– Осточертели тут посиживать, – игривая и напыщенная улыбка все не слезала с лица.
– А мне, меж тем, пришлась по нутру черненькая.
– Черненькая, беленькая, красненькая, зелененькая, – взмахнул он тонкой кистью.
– Сколько их еще будет-то? Ты ж еще не старик, Мамонов! Разуй глаза, молодость цветет.
– Запала мне в сердце темненькая та…
– Ничего страшного. Найдешь еще. Сколько по земле ходит? Уж темненькую не найдешь – перекрасим светлую.
Ни причин, ни оснований, возражать у Саши не было. Квартира все ж не его, исполнитель имеет полное право прогонять кого желает, для чего буйствовать? Любое слово примется полым. Очередной случай, казалось ему, где уместно было б добавить «тебя слишком испортили деньги!». Потеряна возлюбленная, теперь нечего реветь. Может, и стоит прислушаться, но о том, насколько увлекся знакомкой он, нам остается лишь догадываться. Не очень-то интересно было менять партнерш, стараясь уцепиться хоть за одну надолго – в противовес Нилу. Черта, мешавшая стать им ближе, чем коллегами. Слишком уж различны во взглядах, хоть в общем деле спелись – хорошо.
– А ты не печалься, – проявил некую эмпатию Собакин, что, надо заметить, случалось крайне редко. Вероятно, его хорошее настроение сыграло роль. – У нас с вами завтра вечер в планах, так-с? В трактир явно приведут ни одну и не две ей подобных. Там то и выберешь.
Не слыхали многие такой наглости, безответственности и ужасного отношения к женскому роду, но аккомпаниатору приходилось сталкиваться с кутежом друга на протяжении нескольких месяцев. Словно в солнечном бреду, терялся уж в планах общих не менее, чем в спутницах партера. Сам грязь любил разводить, но исполнителя действия ни в какие рамки. Оба не могли воспитать в себе волю, а Нил являлся, как чудилось, олицетворением всех смертных грехов, до которых его руки успели дотянуться. А до которых не дотянулись, святая правда, дотянутся позже. Все б ему попробовать, да на зуб положить.
То, что границ молодые люди не имели, вам, стало быть, уже понятно. Нечистоплотность и позор – дела им нет. В конце концов, блуд не для всех страшен. В штыки Нил воспринимал помощь посторонних, попытки провести на путь верный. Не хотел, да и чего сказать? Черт знает, что в голове у него. Полная неразбериха вполне устраивает. Живет, по личному мнению, что надо, довольствуется. Дабы обрисовать личность его, нужно добавить, как поразительно выглядел – ангельские глаза цвета морской волны и белявые волосы. В общем, облик достаточно порядочного гражданина, на коем и следа от беспорядков нет. Здоровьем отличался или как – ответить на то не выдается возможности. Всегда, не смотря на совершенно разгульный образ жизни, выглядел свежо и бодро. Всегда, не смотря на совершенный нарциссизм, выглядел сострадательным и отзывчивым. Волк в овечьей шкуре таковых называют.
Стушевавшись, Саша молчал. Силы нет отвечать, катиться оттуда самому хотелось, да лень. Задушить б эту заразу, делов то. Без сочувствия расправиться! По-другому говорить мог, не позволял только себе. До горла больно поступает Собакин, но ничего не поделать. Правда что, вместе выглядели как собачка и мамонт, многие над тем потешались. Первый тявкает, а второй лишь угрюмо вздыхает. Как карикатура, ей б-гу. Массивным был Мамонов, два с лишним метра ростом, при том мышцастый, а вел себя как мышь пред коллегой. Боялся? Отнюдь нет. Тут дело, вероятно, опять же, в воспитании с характером. Большой, почти самостоятельный мужчина, оставался нерешительным, словно не замечая собственных габаритов. Пористые волосы спадали на его высокий лоб, прикрывая глаза. Ему хотелось спать, да и делать, впрочем, боле нечего.
Так подходило очередное утро после пьянства к концу, а с ним забирало оно и предыдущий день, и последующий. Почему последующий? Потому, что бодрствовать они долго еще не могли. Полдня провалялись музыканты, лишь когда от солнца и следа не осталось, помаленьку начали приходить в себя. Необходимо то сделать, ведь, как упоминалось ранее, дела. Пусть откладывать для них не впервой, но таким Макаром скоро от музицирования и след простынет. Посему, возможно, вы подумаете – подъем был тяжелый. Ошибочным будет так полагать! Если долго издеваться над организмом, со временем он приспосабливается: хмель не всегда доходит до мозга, а на утро – как огурчик. Ко всему прочему, обретать человечность помогал коньяк. Для голоса, говорят, полезно. Но так ли это на самом деле?
Придерживаясь ритуала, Собакин пробудился. Тем временем, Мамонов продолжал, похрапывая излишне громко, спать. Любой другой уж толкнул знакомца, чтоб наконец очнулся, но для Нила – грязное занятие. Не ново просить у прислуги заниматься такой работой, накладкой на свою основную, покуда тот, красуясь перед зеркалом, собой любуется. Лишним описать станет утреннюю рутину.
Перенесем наше повествование непосредственно к другой картине: к трактиру, шумным говорам и неуютным столам. В воздухе витал запах табака вперемешку с аппетитными блюдами, вечно доносился чей-то громкий смех, играла музыка. Сиял улыбкой и Нил, и Саша, другие господа с дамами. Не чересчур визгливой была их компания, чинно восседали, обсуждая различные вопросы. Иные громко трещали тарелками, стукались бокалами, раз за разом слышалось «Аллаверды!» и пожелания. Люди просто отдыхали, веселились, так сказать. Никто никуда не спешил, а время текло плавно и приятно.
Вокруг Собакина, по обыкновению, все вились милые, а он лукаво благоприятствовал. О похабности в те минуты думать еще рано, вполне хорошие диалоги вели граждане.
Очередная спутница на вечер, ластившаяся к нему, что-то твердила, громко разъясняя о бренности бытия, сложностях жизни, и, чему уделяла особое внимание, романтических отношениях. Все чутко слушали, а Нил еще и создавал иллюзию причастности с мнимым интересом к незнакомке, от чего та лишь сильнее горела идеей поделиться мыслями. Желалось всем уж закрыть ее, хоть словечко иное вставить, прекратить рассуждать о бытовых темах, но все не выдавалось возможности. На секунду она умолкла, заметив трость подле спутника. Столик с облегчением вздохнул, и только было хотел один из приятелей вступить, миледи сразу перебила. Не самый хороший вечер, если уж такая тараторка привязалась. И кто додумался привести? Удивительно, чего только терпят девицу. Посыпались не самые уместные вопросы, и пусть тростка вполне модная для той поры вещь, ее она очень уж зацепила.
Иногда Собакину думалось записать для чего такой аксессуар, после просто давать к прочтению, иногда отшучивался, но зачастую говорил правду, долго раскладывая все по полочкам, требуя особого отношения. Надо признаться, нога его не столько тревожила, сколько стремление иметь жалость от прелестных глазу. Травма, если можно ее так назвать, вызывала у них желание к заботе, а ему только на руку. На руку было и отклонение от воинской повинности, ведь как с палочкой родине служить? Все интересы учтены словно от б-га. Случается ж такое! Считал, что не призвание это, служить общественному благоденствию, и тут тебе на! Хотя, все же, свое забрало нечто высшее, и здоровье, тем не менее, иметь куда лучше. Вероятно, он просто знал каким образом нужно поворачивать обстоятельства в свою сторону.
Эта тема стала отличной зацепкой для того, чтобы наконец откреститься от рассказов разговорчивой. Прогнать бы ее по-хорошему, но держали рядом – раз за разом заказывала крепкие напитки для компании. Пусть своих денег у них было предостаточно, кто откажется от бесплатного? Нет оснований полагать, что делилась она не из благих намерений. Коньяк и виски все приносили, словно границ бесстыдству нет. Отказываться явно никто не желал, продолжая пир.
Итак, определившись, стараясь опередить, решил вступить тот, кто был причиной сего торжества – самый пожилой из всех. Угощать в тот день планировал, для того созвал помянуть былые времена, и, впрочем, нравилось мужчине, что его кошелек оставался нетронут. Пользовался тем, но унижать себя не желал. Имени его, в общем-то, никто не помнил, фляжник – и знаний таковых достаточно. Он громко стукнул кулаком по столу, тем самым заставляя бокалы содрогнуться, а затем нарочно, совсем неестественно грубо, посмеялся. Не заметить столь бурной реакции на простую трость было б сложно. Компания на секунду умолкла, отвлекаясь от страдальческого трактата о хромоте.
