Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

– Все ясно.

– Товарищи… – торопливо, заикаясь, пробормотал Федулов, – два слова для справки. Собственно говоря… Я же, как говорится, в порядке пожеланий… Разве не предупреждает нас партия против парадных приемов? Может быть, я резко говорил, не отрицаю, но, товарищи, когда же большевики боялись критики? Вы не поняли меня, товарищи.

– Поняли, Федулов, – мрачно сказал председатель райпотребсоюза.

Начальник милиции вскочил, с грохотом отбросил стул:

– Критика? Призывал под суд отдать! Это критика?

Выждав тишины, Новожилов сказал:

– Будем голосовать. Кто за то, чтобы принять Минину Анфису Петровну в кандидаты партии?

Федулов первым поднял руку.

Глава тридцатая

Было уже за полночь, а Федор Капитонович все еще не ложился: несколько раз выходил на крыльцо, беспокойно посматривал на большак, прислушивался.

Наконец за деревней, там, где легким паром курится болото, загремели под колесами мостовины, и вскоре из леска показался знакомый риковский конь.

Минут через пять дрожки стояли в заулке Федора Капитоновича, а сам он, помогая крупной женщине с сытым, заспанным лицом спуститься на землю, умильно говорил:

– Вот уж гостинька дак гостинька. Забыли вы нас, забыли, Раиса Ниловна.

– Ох, всю растрясло, – пожаловалась гостья, тяжело переступая с ноги на ногу.

– Как уж не растрясло. Мыслимо дело…

Наскоро обрядив коня, Федор Капитонович провел гостью в кухню. Подавая ей умыться, выговаривал:

– А что же ты, Раиса Ниловна, детушек не захватила? Скоро вот и малинка поспевать будет. То-то бы им раздолье тут.

– Просились. Малый и большой ревмя ревели: к дяде Федору хотим. Да у Петьки насморк, побоялась.

– Вишь вот, не забыли, помнят старика… А дедушко Федор их тоже помнит. Рыбка, маслице на холоду стоят, опять же огурчиков ранних…

Дети Федулова были слабостью Федора Капитоновича. Бывало, еще в первое время знакомства, Федулов, принимая дары, начнет разбираться с бумажником, Федор Капитонович посмотрит на него этак строго и неподкупно и непременно добавит: «Для детушек это. Они цвет жизни нашей…»

Свежая, намытая гостья прошла в горницу.

Крашеный пол с пестрыми домашними половиками, белые кружевные занавески, фикусы; в раскрытое окно тянет ночными запахами огорода. На столе до блеска начищенный, тихонько воркующий самовар, всякая еда: свежая рыба, грибки, маслице, зелень, ягоды – все так и просится в рот.

Раиса Ниловна опустилась на заскрипевший венский стул, расчувствовалась:

– Благодать у вас. А я мученица… Вот возьму да брошу все и останусь.

– И беспременно! – суетился Федор Капитонович, не зная, как и угодить дорогой гостье. – Я уж и горенку приготовил. Раньше недели не отпущу, и думать не смей, Раисьюшка. Пусть казнит меня Петр Созонтович.

– И когда эта война кончится? Немчура проклятая! Второй год на леченье не бывала. Это при моем-то здоровье, – жаловалась Раиса Ниловна, налегая на свежую рыбу.

– И что ты, не говори. Без отпуска… Мыслимо дело… Это баба наша понятия не имеет… А культурный человек, он ведь как? Вот у растеньев тоже: репа – она тварь бестолковая, растет, куда ни воткни, а огурчик, помидорка – им тепло, солнышко подавай. Нехорошо это Петр Созонтович делает, – осуждающе сказал Федор Капитонович. – О районе печется, а у себя под носом не видит.

– То-то и оно, жена хоть пропади. А нынче еще корова на мою голову.

– Ай-яй-яй! – сокрушался Федор Капитонович. – А Паладья-то на что?

– Полька-то? Сбежала.

– Это как сбежала?

– А так, сбежала, и все. Пришла из ихней деревни баба, соседка, и ну ругать: «Что ты, говорит, бесстыжая. Мы надрываемся, а ты тут, как барыня, прохлаждаешься!» Ну и ушла. Отплатила за хлеб и соль.

– Несознательность ихня… А сам-то что уж, порядка навести не мог?

– Сам-то? – Раиса Ниловна вытерла полные, румяные губы. – Тряпка сам-то! Пришел давеча со службы – краше в гроб кладут. Не пимши, не емши свалился на диван – слова не добьешься.

– Что так? – с тревогой спросил Федор Капитонович.

– Разве скажет. Всю жизнь умнее себя хочет быть. Только и знай – подавай мокрое полотенце на голову. А потом вот к тебе послал. На-ко, женушка, трясись на телеге, пересчитывай ребрышки… Вот останусь здесь на неделю. Пусть-ко он, дорогуля, под корову полазает… Забыла, письмо тебе прислал.

Раиса Ниловна порылась в сумке, подала письмо.

Федор Капитонович подсел к окну и, надев очки, вздрагивающими руками распечатал конверт.

«Федор Капитонович, дело повернулось не так. Я остался в меньшинстве. Под тебя тоже ключи подбирают. Срочно присылай письменное заявление с указанием тех фактов, о которых ты мне рассказывал. А то я не располагаю никакой документацией. Еще советую, съезди лично в район. Ты сумеешь сказать, что надо. Выручай, а за Федуловым не пропадет. Записку уничтожь».

Федор Капитонович легонько побарабанил пальцами по подоконнику.

– Нда, – проговорил он вслух, – вот как дела обернулись…

– Что там еще? Хотела дорогой почитать, да сморило.

– Так, приветы передает.

– Из-за приветов-то мог бы не гонять.

Федор Капитонович аккуратно свернул записку, положил в пухлый бумажник, набитый разными квитанциями. Потом, посидев еще немного, вышел из горницы.

Когда он вернулся обратно, Раиса Ниловна уже клевала носом. Она смачно зевнула, поднялась и устало расправила полные, налитые плечи:

– Спать пора… Да баньку бы к обеду истопить велел.

Федор Капитонович замялся:

– Худо ли баньку… Только уж в другой раз, видно. Петра-то Созонтовича обидеть – тоже рука не подымается.

– Чего? – зевнула Раиса Ниловна.

– Петр-то Созонтович домой наказывал… Чтобы беспременно, значит…

– Подождет.

– Не порядок это, Ниловна, – строго сказал Федор Капитонович. – Больной муж… Детки тоже…

– Гонишь?

– Ох, Раиса Ниловна, язык-то как повернется!

Федор Капитонович шагнул к ней и, хотя в комнате никого не было, зашептал:

– Неприятности у Петра Созонтовича. Враги-то его, завистники…

Раиса Ниловна махнула рукой:

– Выкрутится. Не впервой ему.

– Опять же, страда… – торопливо говорил Федор Капитонович. – Люди что скажут. Жена заврайзо… Как хошь, не годится.

– Жена заврайзо? А того, что эта жена как проклятая из колхоза в колхоз мотается?.. Ходишь, ездишь, собираешь с бору по сосенке. Эта война полжизни у меня унесет.

– Грех тебе, Раисьюшка, сетовать, – рассудительно заметил Федор Капитонович. – Ох, посмотришь, у нас как живут, слезой обольешься…

– То-то я обливаюсь, глядючи на твое житье.

– Нехорошо, Раиса Ниловна, – продолжал Федор Капитонович. – Нехорошо это при живом-то муже судьбу пытать. Война – понимать надо.

Спустя несколько минут, когда усовещенная наконец гостья снова восседала на дрожках, Федор Капитонович вынес из дома маленький, с рукавицу, мешочек:

– На-ко это деткам. Сухая малинка, пользительна от простуды. Да и сам пусть попользует.

Белое, сытое лицо Раисы Ниловны налилось кровью:

– Убери. Не нищие. Для своей ревматизмы оставь.

– Обижаешь, Раиса Ниловна…

Но Раиса Ниловна, не слушая, натянула вожжи, Федор Капитонович, опережая коня, побежал открывать калитку.

– Благодать-то какая, – говорил он, умильно поглядывая на только что выкатившееся из-за леса солнышко. – Счастливица вы, ехать-то сейчас – ни мухи, ни овода. А малинку, Ниловна, возьми. Не обижай старика. Как можно! От дяди Федора – и без гостинца…

Федор Капитонович проводил глазами гостью до поворота дороги, покачал головой и, прикрыв воротца, вошел в дом.

В сенях, растолкав жену, приказал:

– Убери со стола да прибери заулок… Шляется, прорва ненасытная.

Потом в кухне еще раз перечитал записку.

– Вишь ты, друг любезный. «Выручай…» – промолвил он вслух и задумался.

Федор Капитонович вернулся из германского плена в двадцатом году. Другие приезжали – в чем душа держится: желтые, худущие, в рваных шинелишках мышиного цвета. Федор Капитонович приехал как с заработка: в черной фетровой шляпе с загнутыми кверху полями, с большим кожаным чемоданом заграничной работы. О содержимом этого чемодана ходили самые невероятные слухи, но тайна приоткрылась лишь к весне. В начале весны, когда стали готовиться к выезду в поле, Федор Капитонович вдруг начал непонятную возню на своем огородишке. Пекашинцы с удивлением наблюдали, как он сооружает какие-то деревянные срубы с застекленными рамами, кутает их на ночь соломой и ветошью. Потом стали говорить, что в этих срубах растут какие-то заморские диковинки. Всем хотелось взглянуть на них. Особенно донимали своим глупым любопытством бабы да девки, которые часами торчали у огорода. Федор Капитонович оторвется от работы, подойдет к ним с ведром и, указав на колодезный журавль, скажет:

40
{"b":"850859","o":1}