забота летчика-испытателя. Искать и найти ее как можно раньше! Лучше всего —
в ходе испытаний первого же опытного экземпляра.
Кстати, и эту работу скорее осилит человек, имеющий за плечами опыт
полетов на летательных аппаратах многих типов.
* * *
К своему сто двадцать четвертому типу я дошел нелегким путем.
Нет, речь тут идет не о заклинивших рычагах управления, отказавших
двигателях, не желающих выпускаться шасси и прочих «нормальных», неизбежных в испытательной работе осложнениях. Все это, конечно, было, но
это, повторяю, норма, без которой в нашем деле не проживешь. Не воздушные, а
сугубо земные злоключения сильнее всего подпортили мне жизнь.
Что может быть хуже удара ножом в спину! Удара, нанесенного своими.
Своими друзьями, единомышленниками, учителями. .
Дождался такого удара и я.
Об этом периоде своей жизни и всех предшествовавших и сопутствовавших
ему обстоятельствах можно
392
было бы рассказывать достаточно долго. И я не делаю этого сейчас только
потому, что пишу записки летчика-испытателя, а все эти «предшествовавшие и
сопутствовавшие» отнюдь не составляли специфики какой-либо одной
конкретной профессии.
Оглядываясь на годы своей молодости, я вижу, что мне, в общем, повезло.
Полоса массовых репрессий 1937—1938 годов обошла меня стороной. Надо
полагать, что сыграло тут свою роль и то обстоятельство, что пришел я в наш
Отдел летных испытаний ЦАГИ только осенью 1936 года и в упомянутый
страшный период просто не успел вырасти в фигуру, достаточно заметную, чтобы заинтересовать собой ведомство Ежова. Правда, было и на меня заведено
персональное дело за «связь с врагами народа», но связь эта была даже по меркам
того времени настолько очевидно многоступенчатой (через нескольких
«знакомых моих знакомых»), да и возникло дело, когда кампания борьбы с
«врагами народа» если не прекратилась, то хотя бы стала менее массовой. Так что
«дело» мое вскоре заглохло.
В годы войны общественная атмосфера стала несравненно чище. Борьба не
на жизнь, а на смерть с сильным, вполне реальным врагом заставила забыть (или
почти забыть) о выдуманных «врагах внутренних».
Однако после войны многие темные силы нашего общества вновь
оживились. Пошли унизительные проверки и последующие репрессии воинов, вернувшихся из плена. Поднялась мутная волна борьбы с «космополитами».
Немало черных дел делалось под флагом политической бдительности. Дошла
очередь и до нашего испытательского коллектива.
Короче говоря, весной пятидесятого года я удостоился чести открыть своей
скромной персоной довольно длинный список летчиков, откомандированных в
порядке «очищения засоренных кадров» под разными предлогами из родного нам
института. Испить сию горькую чашу пришлось и Рыбко, и Капрэляну, и
Якимову, и Тарощину, и Гарнаеву, и Эйнису, и другим летчикам, немало
потрудившимся как в прошлом, так и в будущем, когда окончилась эта мутная
полоса нашей жизни.
Оставалось утешать себя тем, что я по крайней мере оказался в хорошей
компании.
393 . .Потянулись долгие, пустые, ничем, кроме бесплодных раздумий о
странности происходившего, не заполненные дни.
Это было, кроме всего прочего, очень непривычно. Раннее лето пятидесятого
года выдалось ясное и солнечное. Всю свою сознательную жизнь я бывал в это
время года неизменно очень занят. А сейчас каждый день начинался с того, что я
аккуратно, как на службу (именно к а к на службу), с утра отправлялся в
очередную канцелярию, чтобы убедиться в отсутствии ответа (или наличии
отрицательного ответа) на одно из моих многочисленных заявлений.
После этого оставалось бродить по городу, заходить в скверы и парки, часами
сидеть у какого-нибудь, фонтана. Даже кино не давало возможности отвлечься: по причинам, где-то очень далеко пересекавшимся с причинами моих
собственных злоключений, репертуар кино в те времена был весьма беден —
очередная выдающаяся (других тогда не выпускали) картина шла во всех
кинотеатрах по нескольку месяцев подряд.
Оставалось ходить и думать. Ходить и думать, снова и снова возвращаясь на
одни и те же улицы и К одним и тем же мыслям.
Да, это было почище любого флаттера!
* * *
Лето уже перевалило за половину, когда я получил назначение на новое
место работы.
Тихоходный пригородный паровичок (электричка на этой линии появилась
только через несколько лет) привез меня на почти безлюдную платформу и, пыхтя, отправился дальше.
Станция находилась посреди поля. Ни домов, ни деревьев, ни даже
приличных дорог вокруг нее тогда не было. Сбоку, километрах в полутора-двух, на пригорке стояло несколько самолетов. И я отправился к ним по протоптанной
в. поле тропинке (в недалеком будущем я убедился, что после даже самого
малого дождика она превращается в скользкое, норовящее стянуть с пешехода
сапоги глинистое месиво).
Аэродром существенно отличался от того, к которому я привык, не только
размерами, но и отсутствием бетонированных взлетно-посадочных полос, ангаров, подъездных путей — словом, едва ли не всего, что, как
394
мне казалось, позволяет называть аэродром аэродромом, На окраине летного поля
стояло несколько стандартных деревянных домиков. К крыше одного из них была
пристроена застекленная будочка — это был командно-диспетчерский пункт. На
линейке перед ним выстроился десяток самолетов — почти все одного и того же
типа: транспортные двухмоторные Ли-2, уже в то время изрядно устаревшие.
Долгие годы вся наша гражданская авиация, можно сказать, держалась на
этой машине. Во время войны не кто иной, как Ли-2, обеспечил все военные
воздушные перевозки, выполнил тысячи посадок на партизанских аэродромах в
тылу противника, даже — чего не сделаешь от нужды — использовался как
ночной бомбардировщик. Словом, потрудились эти работяги честно. Но в
пятидесятом году Ли-2 уже представлял собой вчерашний день авиации.
Особенно по сравнению с тем средоточием последнего слова авиационной
техники, с которым я привык иметь дело: реактивными околозвуковыми
истребителями, многомоторными тяжелыми бомбардировщиками, вертолетами.
Первое же полученное через несколько дней задание повергло меня в еще
большее уныние. Предстояло взлететь на Ли-2, набрать четыре тысячи метров и. .
ходить на этой высоте, ничего не делая, в то время как инженеры —
разработчики очередного электронного устройства, смонтированного в
просторной пассажирской кабине, — будут заниматься его опробованием и
наладкой. Так и летать взад-вперед, пока не скажут! «Довольно». Не буду
утверждать, что подобная работа показалась мне увлекательной. Но это все-таки
было лучше, чем слоняться совсем без дела!
— Что ж, — сказал я себе, — в жизни надо все попробовать.
Оглянувшийся на мое бормотание второй летчик спросил:
— Вы что-то сказали?
— Нет, — ответил я по возможности бодрым голосом. — Ничего. Поехали
дальше. .
* * *
И я начал свою жизнь «в опале». Впрочем, при ближайшем рассмотрении
черт оказался менее страшным, чем его малевало мое травми-395
рованное всеми предыдущими событиями воображение.
На новой работе нашлось немало такого, о чем я и по сей день вспоминаю с
теплым чувством. Начать с того, что новые сослуживцы, за редкими
исключениями, отнеслись ко мне с сердечной доброжелательностью.
Задала тон в этом направлении руководительница летной службы моей новой
фирмы, известная летчица Валентина Степановна Гризодубова.
В довоенные годы много говорили и писали о ее рекордных полетах, а во
время войны громкую славу завоевал дальний бомбардировочный полк
