Пышно доцветает украинское лето; закраснели на деревьях листья, тяжело свесились с кустов спелые гроздья калины, заплелась хмелем синяя ежевика, осыпалась дикая малина. А на лесной поляне, покрытой белыми крупными ромашками, полевой гвоздикой и колокольчиками, еще хлопотливо трещат в траве кузнечики, кружатся бабочки.

— Как хорошо жили бы люди, если б не было на земле фашистов! — задумчиво говорит Лида Зорина.

Нюра Синицына вскакивает. Она в широкой Миронихиной кофте, подвязанной ремешком.

— Ой, девочки, смотрите — все коровы разбрелись! Вставайте скорей!

Девочки, подпрыгивая, разбегаются в разные стороны.

— Красавка! Красавка! — заплетая на ходу косы, зовет Валя.

— Недолька! Буренка! — звучат неподалеку голоса ее подруг.

Каждый день Лида, Валя и Нюра гонят на поляну десяток коров. В Макаровке только у некоторых хозяек остались старые, тощие коровы.

По тайному соглашению с Миронихой, каждое утро хозяйки, увидев девочек, выгоняют за ворота своих коров. Девочки гонят маленькое стадо на лесную поляну. В полдень из лесу тайком приходит женщина. Она доит коров и уносит молоко в лес. Иногда она забирает также хлеб, крупу и сало — все, что удается потихоньку от фашистов собрать в селе для макаровских партизан. Но чаще всего продукты относит в лес сама Мирониха.

Девочки встают очень рано. Натянув на себя старые Миронихины кофты и вооружившись длинными хворостинами, они гонят по улице коров, торопливо пробегая мимо гитлеровских солдат. Влажная серая пыль холодит босые ноги, из-под длинных рукавов выглядывают красные пальцы; свежее утро охватывает ознобом плечи. За селом, где начинается лес, девочки вздыхают свободней. В глубине леса, на зеленой поляне, они усаживаются втроем на старый пень и, поджав под себя босые ноги, с грустью смотрят на покрасневшие листья, на желтеющий лес.

— Скоро сентябрь, — тихо говорит Валя Степанова.

— А я все думаю: кто-то в нашу школу пойдет, на наши парты сядет… — вздыхает Синицына.

Лида Зорина печально смотрит на подруг:

— Другие девочки пойдут… Опять будут у них звенья… и звеньевые…

— А мы как же? — тревожно спрашивает Нюра.

— Мы тоже будем учиться… хоть тайком, а будем… Может быть, в Ярыжках, у Марины Ивановны…

— В Ярыжках? Да ведь это очень далеко!

— Наши ребята попросят дядю Степана взять нас к себе. Там мы будем жить и вместе учиться! — уверенно говорит Валя. — Васек Трубачев придет! Он нас не бросит!

Лица у девочек светлеют.

— А помните, как раньше первого сентября бежали мы в школу! Я, бывало, чуть свет встану в этот день!

— А я помню, как дадут нам в детском доме новые учебники, так я оторваться от них не могу. Все странички перелистаю, все книжки в новую бумагу оберну, надпишу, — счастливо улыбается Валя.

— А потом, а потом! — вскакивает Лида. — Когда еще только подходишь к школе, все кричат: «Здравствуй, Лида! Зорина, здравствуй!» А в классе уже учитель…

— Нет, сначала мы приходим, а потом учитель, и мы прямо сразу, все хором: «Здравствуйте!» — Нюра протягивает вперед руки, как будто держится за парту.

— Здравствуйте, Сергей Николаевич! — повторяют хором девочки и вдруг смолкают… Снова усаживаются на пень и долго сидят, тесно прижавшись друг к дружке.

— Разве без школы можно жить? — грустно спрашивает Лида.

Нюра покусывает стебелек и щурится от солнца. Глаза у нее светлые и зеленые, как трава; щеки обветрились, кожа на руках погрубела, но выражение лица стало мягче, спокойнее. Многое изменилось в Нюре за эти трудные дни. В ней появилась нежная заботливость по отношению к подругам. Ей всегда кажется, что она крепче и сильнее их.

— Валя, надень мои тапочки! У тебя ноги посинели… Давай, Лида, я тебе платок повяжу, — беспокоится она утром, когда они гонят коров.

— Ладно тебе, Синичка! — обнимают ее подруги. — Что мы, какие-нибудь особенные, что ли?

Девочки крепко сдружились и полюбили друг друга.

— Мы как сестры, — часто говорит Валя — У нас даже все мысли одинаковые.

Сидя втроем на поляне, они без конца говорят о школе, о родителях, вспоминают всякие мелочи из своей прежней жизни и рассказывают их друг другу как что-то очень важное.

— Один раз моя мама пироги с калиной испекла, — говорит Лида, срывая ветку калины. — И вот к нам гости пришли. И так весело было! И все спрашивали: «Что это за пироги, что это за пироги?» А моя мама… — Голос у Лиды начинает вздрагивать, с черных ресниц спрыгивают капельки слез. — А моя мама говорит: «Это… с калиной… пироги…»

У Нюры быстро краснеет нос, дрожит подбородок.

Валя, улыбаясь, качает головой:

— А вот у нас в детском доме осенью… Ну вообще… в это время много именинников. И тогда тоже пироги пекут и всем подарки делают. А наша тетя Аня всегда знает, что кому хочется. И как это она всегда знает?

— Вот правда, как она знает? — удивляются подруги.

— А мой папа, наверно, на войну ушел, а мама одна осталась, — говорит вдруг Нюра.

— Конечно, все папы сейчас на войне! Разве кто-нибудь будет сидеть дома!.. Может, даже моя мама пошла! — с гордостью говорит Лида.

Нюра придвигается ближе к подругам и шепчет, зажимая ладонью рот:

— А фашистам вчера опять жару дали! Целый эшелон взорвался на Жуковке. Помните, ночью грохот был? Это партизаны взорвали! Мне Маруська сказала.

— Да что ты!

Девочки молча переглядываются.

— Фашисты всех вешают да убивают, а их никто не боится, — презрительно говорит Валя.

— Наши ребята их тоже нисколечко не боятся! Мне Коля Одинцов говорил, что они с Трубачевым даже ни капельки не струсили, когда на дороге бой начался, — зашептала опять Нюра. — Наши ребята могли бы их сами побить, если бы у них ружья были!

— Очень просто! Мы бы всем отрядом как двинули на них! — разгорелась Лида.

— Глупости это, — хмурится Валя. — Зря болтаете только…

Она обрывает с ромашки белые лепестки и гадает вслух:

— Будем в школе — не будем в школе, будем — не будем…

Девочки внимательно смотрят, как падают на ее колени лепестки.

Солнце начинает сильно припекать. Коровы перестают жевать траву и утыкаются мордами в кусты. Полдень.

Из леса доносится хруст валежника и шорох листьев. Девочки вскакивают:

— Тетя Оксана!

Лида радостно бежит навстречу. Нюра сгоняет застоявшихся коров. Оксана не спеша выходит из-за кустов и, потряхивая подойником, улыбается:

— Что, доченьки, заждались меня?

— Нет, нет! Что вы, тетя Оксана! Мы хоть целый день ждали бы!

Тетя Оксана — близкий и родной человек. Девочки уже давно знают, что она сестра их учителя. У нее такие же глаза, как у Сергея Николаевича, такие же скупые, неторопливые движения и ласковая улыбка. И, пока Оксана доит коров, девочки, присев на корточки, торопливо рассказывают ей все новости.

Оксана слушает, кивает головой. Молоко длинными белыми струйками стекает в подойник.

— Не приходил больше командир ваш, золотистый-золотой? — с улыбкой спрашивает Оксана.

— Трубачев? Нет, не приходил. Но он обязательно, обязательно придет! Он никогда нас не оставит, ведь мы из его отряда!

Иногда, прощаясь, Оксана тихо говорит:

— Скажите Ульяне — ночью приду.

Девочки радуются и, притаившись, долго не спят в эту ночь. Ждут…

Стук у Оксаны тихий, неторопливый, как дождь по стеклу. И сама Оксана спокойная, неторопливая. Войдет в хату, присядет к столу, пошепчется с Миронихой, вытащит из-за пазухи какие-то бумажки, разложит их перед собой. Мирониха поднимет на припечке под золой кирпич, подаст ей круглую печатку. Оксана подует на печатку, приложит ее к каждой бумажке, поглядит на свет… Закончив свои дела с Миронихой, она заплетет на ночь свои гладкие волосы, неторопливо сбросит кофту, останется в широкой деревенской юбке и, задув коптилку, большая, теплая и уютная, ляжет на подстилку из сена, рядом с девочками. В сумраке мягкие руки ее с материнской лаской обнимут всех троих сразу. Девочки радостно и благодарно прижмутся к ней во сне. От волос и от рук Оксаны пахнет свежей хвоей, лесными орехами.