Степан Ильич не отвечал. Татьяна заломила руки:

— Что же вы, мамо, молчите? Як в рот воды набрали! Хиба это не ваш сын? Або мне одной страшно на свете жить?.. Ой, Степа, Степа!..

Она упала головой на стол, затряслась от слез. Баба Ивга встала, обняла ее:

— Молчи, доню, молчи!

— Ой, мамо, як же молчать? Люди кажуть: продался Степан фашистам…

Васек вылез из-за стола; Саша с красным, упрямым лицом, не поднимая глаз, катал из хлеба шарики; Одинцов сидел прямо, белый как стена.

Утром Татьяна взяла Жорку и ушла из села, не простившись со Степаном Ильичом.

— До своей матки пошла, — кратко сказала ребятам баба Ивга.

Лицо у бабы Ивги за один день почернело и сморщилось, глаза впали. Она ходила по хате строгая, молчаливая. Допоздна не ложилась спать. Степан Ильич тоже не ложился. Они сидели рядом за столом, и оба молчали.

Мальчики исподтишка следили за каждым шагом Степана Ильича. Сева и Генка видели его в штабе. Гитлеровцы вызывали Степана Ильича для каких-то поручений. У колодца бабы осторожно спрашивали Ивгу:

— Говорят люди — старостой Степан будет?

— Старостой.

— Ну что ж, его дело!

— Подневольный человек… Как не согласишься, когда петля на шее! — заводила разговор соседка Мотря.

Макитрючка, оправившись от побоев, сама побежала к Степану Ильичу. Застала она его в хате одного. О чем говорили они, никто не знал.

— Это вопрос пионерской чести, — тихо, но твердо сказал Одинцов. — Какие же мы пионеры, если будем есть хлеб предателя?

В Слепом овражке было тихо. Ржавые пятна мутно поблескивали на поверхности болота. Сумерки окутывали сбегающие по склону кусты орешника. Лягушки, неподвижно распластавшись на воде, круглыми, немигающими глазами смотрели на трех мальчиков.

— Уйдем! — глухо сказал Васек и, обхватив руками колени, задумался.

— Все от него уйдут… Татьяна с Жоркой ушла, баба Ивга уйдет, мы уйдем, — мрачно сказал Саша.

— Баба Ивга? — переспросил Васек. — Да… может быть… Но какая же она мать, если она уйдет? — И, словно возражая самому себе, покачал головой: — А какая же она советская, если она останется?

— Все от него уйдут! И будет пустая хата… И он будет шагать по ней… один! — с отчаянием крикнул Одинцов.

— Пускай, — тихо и упрямо сказал Саша.

За ужином Степан Ильич посмотрел на мальчиков. Они сидели молча, не поднимая глаз от тарелок.

Одинцов казался больным; в последнее время тонкие черты его лица заострились, сквозь прозрачную кожу проступала синева. Степан Ильич забеспокоился:

— А что это, мамо, у нас один хлопчик так с лица изменился? Може, больной, а?

Он положил свою большую руку на голову Коле и, перегнувшись через стол, заглянул ему в глаза:

— Что это ты, хлопчик?

Коля, низко согнувшись и опустив голову, смотрел под стол.

— Эге… Совсем наше дело плохо! — удивленно сказал Степан Ильич и попробовал повернуть к себе мальчика.

Но Одинцов резко высвободился от него и, закрыв лицо руками, разрыдался. Васек побледнел.

Лицо Саши залилось темной краской, губы упрямо сжались. Одинцов плакал громко, взахлеб. Степан Ильич растерянно оглянулся на мать.

Баба Ивга поставила на стол чугун с картошкой, бросилась к Коле, прижалась сухими губами к его голове и, раскачиваясь из стороны в сторону, зашептала, как маленькому:

— Тихо, тихо, мое дитятко!.. Чего ж ты, мое серденько, так расплакался?.. Все же на свете минуется, все переживется. Пойдем, пойдем, мой сыночек, я тебя уложу…

Коля обхватил бабу Ивгу обеими руками и, пряча лицо в широких сборках ее кофты, рыдая, шел с ней по хате.

— Не плачь, не плачь, мое дитятко! — взбивая одной рукой подушку, а другой прижимая к себе Колю, шептала баба Ивга. — Будет и на нашей улице праздник. Да хиба ж русский народ поддастся якому-нибудь ворогу? Боже сохрани! Кто ж это такое бачил? — Она присела на край постели, с улыбкой покачала головой, заглянула Коле в глаза. — А у нас же Красная Армия есть! Да когда ж то было, чтобы нашу армию кто победил? За ней же весь народ стоит, як гора каменная! Великая это сила — наш народ! И в огне он не горит, и в воде не тонет. Так-то, мой сыночек… Вот и послухай, яку присказку стары люди про наш народ кажут…

Коля вслушивался в мягкий голос, и плач его постепенно затихал. Мальчики на цыпочках подошли к бабе Ивге и стали сбоку кровати.

Степан Ильич сидел за столом, обхватив руками голову.

Несколько дней мальчики тщательно следили за Степаном Ильичом. Ходили за ним по пятам, расспрашивали Севу.

Один раз под вечер прибежал взволнованный Грицько:

— Вчера Петро до моего батька заходил! Хвастал, что они со Степаном теперь первые люди на селе…

Мальчики хмуро переглянулись.

Одинцов твердо сказал:

— Я, правда, плакал, и теперь у меня как-то сердце сжимается, и бабу Ивгу мне жалко, но только все равно своих слов не меняю. Надо уходить! Это вопрос пионерской чести!

Васек пошел к Матвеичу. Волнуясь, рассказал про Степана Ильича и закончил словами:

— Мы не хотим больше у него жить!

Матвеич внимательно слушал, потирая двумя пальцами усы. Николай Григорьевич молчал, изредка взглядывая на Матвеича.

— Мы за дядей Степаном по пятам ходим! Куда он — туда и мы, — начал опять Васек.

Матвеич вскочил, двинул стулом, рассердился:

— «Мы, мы»! Это кто тебе дал право распоряжаться? Кто вас назначил за Степаном следить?! «По пятам ходим»!.. Видал, старый? А кто ему такое поручение давал, я спрашиваю?

— Мы думали… — вспыхнул Васек.

— А вы не думайте! Есть поручение — выполняй! Дисциплину забыл?

Васек молчал, сбитый с толку, обиженный.

— Видал, старый? Они за ним по пятам ходят! Ах вы, бисовы диты! — крикнул Матвеич, с шумом обрушиваясь на табуретку.

— Ну, ну, расшумелся!.. — постучал по столу Николай Григорьевич и притянул к себе Васька. — Садись со мной, пионер… Следить за дядей Степаном не надо, понял?

Васек кивнул головой.

— Ну, понял — и весь разговор. И жить у Степана Ильича будете, как жили. Этого от вас пионерская дисциплина требует. Понятно?

Васек удивленно посмотрел на Николая Григорьевича и ничего не сказал. Потом нерешительно кивнул головой.

— Тоже понятно? Ну и хорошо! А вот если еще какие новости у тебя есть — выкладывай.

Васек поглядел на Матвеича. Тот вдруг громко, раскатисто захохотал, встряхивая головой и откидываясь назад:

— «По пятам ходим»! Ну, диты! От бисовы диты! — От смеха щеки его побагровели, могучая грудь тряслась.

Глядя на него, Николай Григорьевич не выдержал и тоже засмеялся. Васек побледнел от обиды, встал и пошел к двери.

— Стой, стой! — закричал Матвеич. — Садись за стол. Давай отчет: где были, что делали? Я тебе насчет продовольствия задание давал.

— Фашисты три машины нагрузили. Сева слышал — на Жуковку повезут; шофер говорил — в Лукинках бензин будут брать. Полицаи поедут и солдаты. А там на одном грузовике… — Васек нерешительно взглянул на Матвеича.

— Давай, давай дальше! — кивнул тот.

— На одном грузовике пулеметы стоят.

— Добре! А когда повезут? Не слыхал?

— Нет. Скоро, потому что уже совсем нагрузили.

Матвеич заложил назад руки, большими шагами заходил по комнате, бормоча что-то про себя и загибая на руке пальцы.

Когда Васек уходил, Матвеич дал ему толстый пакет:

— Спрячь хорошенько. Пойдешь в Макаровку. К Миронихе. Баба Ивга скажет куда. Сам пойдешь. Толкового товарища возьми. Да гляди в оба: не попадитесь — далеко это. Я там давно не был, не знаю… может, фашисты в селе стоят, — так осторожненько!