— У кого?

— Фамилии я не знаю…

— На что мне фамилия…

— Имени тоже…

— Не городи чепуху. Скажи, какая у него собака?

— Их собаку прошлым летом машина задавила.

— Так бы и сказал, дубина! Теперь знаю, о ком толкуешь. Ну и что вы там обнаружили?

— Поздние груши. Сладкие, как мёд. Весь день кружились вокруг и ничего не смогли придумать.

— А ваш Джимшер что?

— Я сказал ему, что Каха это дерево оберёт.

— Что такое?! Ты распространяешь обо мне слухи, будто я вор! — заорал я что было сил.

Вот какое у меня «везение»!

— Ну что ты! Никто такого не говорит! Я только сказал, что ты ловчее…

— Это другое дело! Ну, и что на это ваш гусь Джимшер ответил?

— Ничего, говорит, не оберёт.

— Не оберу, значит?

— Да.

— Знает, что я честный человек, потому так говорит, — отрезал я, хотя прекрасно понимал, что Джимшер — мой неусыпный враг.

— Ваш Каха, сказал он, много о себе воображает… Ничего он не оберёт.

— Значит, так?..

— Ну, не совсем так, а почти.

Я стал расспрашивать, чтобы уточнить ситуацию.

— Груша растёт у калитки, — сказал Зура.

— Бабушка?..

— Старуха сидит на балконе и вяжет.

— Что значит «старуха»! Это Джимшер научил вас так грубо говорить…

— Да нет, она и вправду старая…

— Преклонных лет, — поправил я и продолжал допрос: — Неужели она всё время сидит на балконе?

— Мы крутились там больше двух часов, а она ни с места.

— Лопухи! Трусы! Ни ума, ни смелости не хватает, чтобы помочь престарелым и немощным.

— Мы туда вовсе не для помощи ходили.

— Я знаю, какие вы бессовестные, ты и твои дружки! Вместо того чтобы печь на кухне сладости или идти в магазин за конфетами — словом, приятно проводить последние годы жизни, — несчастная старуха должна сидеть и караулить какую-то грушу. А всё из-за таких бесстыжих, как вы. Сиди тут и без роздыха вяжи носки. А может быть, ей на рыбалку охота пойти.

— Хе-хе-хе! Старухе — и на рыбалку?!

— Ты только и знаешь — лыбишься и скалишься! А мне вот известно, что она, как мальчишка, любила в детстве рыбачить. — Я чуть призадумался и решительно сказал: — С вами связываться не стоит… Я лучше грушу эту проучу!

— Проучишь грушу? В первый раз такое слышу…

— Если будешь хорошо себя вести, я и тебе покажу, как это делается.

Вот такая у меня судьба! Сегодня хотел сесть и заниматься, что называется, не щадя живота своего, но вы же сами видите, разве я могу спокойно сидеть дома, когда знаю, что рядом, в соседней деревне, старый человек мучается из-за каких-то беспородных груш! Я готов не только обобрать это проклятое дерево, но даже вырвать его с корнем, только бы старушке не приходилось больше маяться из-за него. Такое уж у меня чуткое сердце. Разве я в этом виноват?

УРОК АРИФМЕТИКИ

Лали Чихладзе — наша звеньевая. Что такое девчонка, вы, конечно, знаете. Ей нет дела ни до собак, ни до кошек. Её не заботит урожай арбузов и дынь, ей будет всё равно, если старуха, сидя под грушей, свяжет не то что пару носков, а целый тулуп. Сидит себе дома, оттопырив мизинчик, и читает.

— Ну что, переписала? — спрашиваю я её как-то.

— Погоди… — Она отталкивает меня локтем.

— Скорее, с минуты на минуту учитель войдёт в класс.

— Погоди. Ведь пишу я, а не ты. Ты прямо-таки невыносим, Каха! — и оттопырила свой мизинчик.

— Если тебе так трудно, нечего кричать на сборе отряда: «Я ему помогу!» Нужна мне твоя помощь! Можешь вовсе не переписывать. Я встану на собрании и скажу: «Некоторые товарищи на словах обещают много, а на деле, двадцати минут не могут выкроить для помощи однокласснику». Вот и увидишь тогда…

— А кто подтвердит твои слова? — и опять оттопырила мизинчик.

— В свидетели мне хватит двойки, которую сегодня влепит учитель арифметики.

— И тебе не будет стыдно?

— Тебе стыдно не держать слово.

— Разве я обещала переписывать в твою тетрадь домашнее задание?

— Ты обещала помогать.

— Помочь — не значит переписывать за тебя.

— Хм, выходит, ты хочешь, чтобы я сам решал, писал, читал, а ты за меня благодарность получала? Ловко, ничего не скажешь!

Вошёл учитель. Еле протиснулся в класс. Мы оба примолкли.

Пока он проверял по списку, Лали просунула руку с тетрадью под партой и бросила мне на колени тетрадь с заданием.

Лали всегда сидит передо мной. Когда она на месте вроде бы ничего, но однажды, когда она заболела свинкой и целых десять дней не появлялась в классе, мне все десять дней казалось, что я один-одинёшенек сижу в чистом поле. Потом она пришла — и опять ничего, как будто её и нету.

Учитель прошёл по рядам, проверил домашнее задание — кто как решил задачу. Заглянул в тетрадь к Лали, потом в мою и не пошёл дальше, опять вернулся к тетрадке Лали и только потом проследовал дальше.

И когда я думал, что уже всё — пронесло и гроза миновала, именно тогда раздался голос учителя. Несмотря на то, что он огромного роста и очень толстый, говорит почти шёпотом. Но для меня всё равно его шёпот как гром.

— Девдариани, к доске!

Вот какое у меня счастье! Я услышал, но сижу, как будто в классе у нас не один, а два Девдариани.

— Девдариани?..

— Здесь!

— К доске!

— Я с места отвечу, Селиван Калистратович.

— К доске!

Что мне оставалось делать? Я вышел к доске, волоча ноги так, как будто на них у меня висели кандалы или жернова.

— Напиши условие задачи, которая была задана вам на дом.

— На дом? — удивился я.

— Да.

— Но я же её решил.

— Объясни товарищам, каким способом ты её решил.

Что мне оставалось делать? Надо было писать то, чего я ни разу и в глаза не видел, и к тому же решить именно так, как решала Лали Чихладзе.

Лучше бы мне вовсе не рождаться на свет!

Я взял мокрую тряпку и стал тщательно протирать совершенно чёрную доску. Можно было подумать, что я хочу соскрести с неё краску.

Слух у меня напряжён так, что, если б не мешала эта задача, которой занята моя голова, я услышал бы, о чём беседуют муравьи.

Разумеется, учитель предупредил, чтобы не было подсказок, но страх перед моими кулаками действовал сильнее, чем его шёпот.

То из одного угла, то из другого полетели, посыпались подсказки — слово, полслова и даже четверть слова.

С грехом пополам я собрал из этих обрывков условие задачи: какой-то чудак имел в кармане девять и четыре пятых рубля. После выхода из магазина у него оставалось семь целых и одна четвёртая рубля. Поди и реши тут, сколько он потратил или почему не потратил все свои деньги.

Могло же у него быть ровно десять рублей! Но разве мне повезёт в чём-нибудь… Или мог же он хотя бы потратить три рубля без дробей. А ещё бы лучше вообще всё до копейки. Видать, жила порядочная. Ведь в магазине чего только не продаётся! Да разве мне повезёт хоть раз!

Увлечённый такими мыслями, я совсем забыл, что стою у доски, и нехотя сказал учителю:

— Не считая какой-то мелочи, он потратил примерно три рубля.

Ребята прыснули. Хоть бы и учитель засмеялся. Но учитель арифметики никогда не смеётся. Такое уж у меня счастье.

После этого меня не донимали дополнительными расспросами. Двойку получила и Лали Чихладзе.

После уроков она ревела, закрыв лицо руками. И чего, спрашивается, ревела? Ей только один-единственный раз не повезло. А я каждый день в таком положении.

Ребята обступили меня, расспрашивали: помогли ли мне их подсказки, не сержусь ли я на кого-нибудь…

— Ну что вы, наоборот! — успокоил я всех. — Во всём виноват учитель, и только он один. Что мы можем сделать против учителя, который нас невзлюбил! Даже если б я и был продавец того самого магазина из задачи, он всё равно остался бы недоволен моим ответом.

Что ни говори, нет мне никакого спасения…

МОЙ «ДЯДЯ»

Давно уж я решил вздуть Джимшера Долаберидзе. Я прекрасно знаю, что это за фрукт и разбойник. Как он только посмел сказать: «Ничего ваш Каха не может». Такие букашки, как он, не имеют права даже произносить моё имя! Когда я думаю о нём, руки у меня сами собой сжимаются в кулаки. Сперва ему врежу по подбородку — вот так! Он пошатнётся, взмахнёт руками. Однако, может, ещё устоит на ногах и пойдёт на меня, но я отскочу, дам ему по шее, подставлю ногу и толкну как следует в спину. Тут уж он растянется у меня как миленький. Попробует, конечно, подняться, но уж лучше ему лежать и нюхать землю, тогда ему меньше влетит. А я скажу так, чтобы слышали все ребята: «Ну, всё, набегался, хватит!»