Гиви подошёл к собаке. Но та, увидев у него в руках линейку, оскалилась и зарычала.

— Она думает, что я хочу её побить, — обернулся Гиви.

— Ладно, брось линейку и измерь локтями или пядями.

Он так и сделал: растянул ладонь и измерил всё туловище собаки, от хвоста до морды.

— И хвост ведь тоже?..

— Хвост? — Я задумался. — Да нет, не из железобетона же он у неё, чтобы не свернуться. Хвост не надо.

В собаке оказалось от морды до хвоста три пяди и одна ладонь.

— А высота? — спохватился я. — Высота!

Судя по всему, собаке не очень нравилась вся эта процедура.

— От передних лап почти две пяди.

Под конец я велел измерить и толщину собаки. Это оказалось труднее всего.

— Это мне чтобы знать, какую лазейку для неё устраивать. Сними ремень и оберни её ремнём вокруг.

При виде ремня пёс опять зарычал, вырвался из рук Гиви и перемахнул через ограду.

— Ладно, чёрт с ним! Ты переведи все эти мерки в сантиметры, а толщину я как-нибудь из длины и высоты вычислю, — утешил я Гиви.

— Зачем тебе эти мерки? Штаны, что ли, собираешься шить щенку?

— Какие ещё штаны?

— Мне-то что, можешь и черкеску ему справить, только если дядя Микела увидит свою собаку в штанах…

— При чём тут дядя Микела?

— Это же его пёс.

— Тьфу! — сплюнул я в сердцах. — А я-то думал, что твой…

— Моя собака этому сестрой приходится. Моей, если хочешь, я даже лапу измерю и размер ноги тебе скажу…

— Ничего… Они ведь от одних родителей? — воспрянул я было духом.

Гиви пожал плечами.

Вечером я всё-таки записал мерки на листке бумаги. И стал думать, кто же из деревенских псов мог оказаться отцом моего щенка. Стал вспоминать всех собак в деревне. С этими мыслями и уснул.

С утра опять принялся чертить план конуры. Но разве у меня есть счастье? Во всём не везёт!..

Школьный звонок застал меня, когда я ещё спрыгивал с последней ступени лестницы нашего дома. Теперь классная руководительница пристанет ко мне после уроков:

«Опять опоздал?..»

«Да я…»

«И почему ты такой неорганизованный, несобранный?..»

«Да я…»

«И уроки опять не выучил».

«Если б вы знали, сколько у меня дел! Всё сразу не успеваю!»

Но разве она поверит.

Одно утешение: вы-то хоть теперь знаете, что я не вру, что я прав во всём.

БУТХУЗ

— Бутхуз! Эй, Бутхуз! — негромко зову я, прячась за кустами граната.

Бутхуз — сын участкового агронома. У него такие уши, мимо которых нельзя пройти равнодушно — обязательно потянешь.

Сейчас он скачет верхом на палочке.

— Бутхуз! — опять зову я.

Всадник так увлечённо объезжает «рысака», что ничего не слышит. Ему что! Он и поскакать может; счастливчик — его школа не ждёт.

«Конь» у него с норовом. То переходит на галоп, то вдруг останавливается так неожиданно, что никакой наездник, кроме Бутхуза, пожалуй, и не усидит на нём. Такой непокорный норов «коня» даже мне трудно вынести, а о всаднике уж и не говорю.

— Вот я тебя! Вот!.. — грозится мальчишка и лупит плёткой по торчащей между ног палке.

Наконец побои надоедают обоим, и «конь» опять срывается на галоп и мчится мимо колодца в поле.

— Бутхуз! — зову я на этот раз громче.

— Кто-то зовёт тебя, сынок!.. Кто там? — выглядывает из кухни женщина в переднике; в руках у неё жёлтый мячик — тесто для кукурузной лепёшки.

Я понадёжней прячусь за кустами граната: не хочу, чтобы мама Бутхуза увидела меня, даже когда обе её руки заняты тестом.

Она возвращается на кухню, пошлёпывая будущую лепёшку.

Бутхуз направил «коня» к калитке и стеганул его плёткой.

— Бутхуз!

На этот раз он услышал, развернул «коня» и поскакал вдоль ограды ко мне.

— Ну и вынослив твой скакун! Не боишься, что от такой скачки у него жёлчь разольётся? — сказал я, когда он приблизился.

Бутхуз натянул поводья и остановился.

— Я к тебе по делу. Подъезжай поближе.

— Не хочу… — замотал головой всадник.

— Хе-хе-хе! — засмеялся я. — Подойди, новость сообщу.

— А бить не будешь?

— Ты что?! — возмутился я.

— А в прошлый раз? Чуть уши не оборвал!

— Вот ещё — вспомнил! А за что я тебя?

— За то, что гвоздя тебе не принёс!.. — У него на глазах выступили слёзы.

— Вовсе и нет. Я просто потянул тебя за ухо потому, что одно у тебя было меньше другого.

Бутхуз потрогал свои уши и шагнул поближе. Но всё-таки держался на достаточном расстоянии, чтобы мне до него не дотянуться.

Я как бы невзначай взглянул на их дом, недавно покрытый кровлей, и спросил:

— Кончили стройку?

— Нет, дядя Бесо хватил себя топором по пальцу.

— Ох, и кто же тебе теперь сделает игрушечную арбу?

— Он обязательно придёт. Ему руку вылечат, и придёт.

— Меня как раз дядя Бесо и послал к тебе…

— Он сам придёт, — упрямо повторил Бутхуз.

— Даже если и придёт, не сможет сделать тебе арбу.

— Нет, сделает. Он обещал. Двухколёсную.

Тут я изобразил на лице огорчение, почти горе.

— Бедняга дядя Бесо! Когда ему отрезали руку, он всё время кричал: «Погодите, я ещё не сделал для Бутхуза игрушечную арбу!»

— Ему отрезали руку?!

— Докторам нет дела до того, сделал человек арбу или нет! — вздохнул я и, заметив, что Бутхуз очень огорчился за своего дядю Бесо, извлёк из-за пазухи совершенно негодный фонарик и как бы между прочим подбросил его в руке.

Бутхуз прижался к забору. Он не отрывал от меня глаз. А мне только того и надо было.

Я разобрал фонарик, извлёк увеличительное стекло и приложил его к оскаленным зубам. Таких огромных зубов Бутхуз не видел, наверное, даже у лошади. С зубов я перенёс стекло на глаз, потом на мизинец, а после всех этих чудес наставил на кол ограды и прожёг сухую кору.

Потом, не обращая внимания на протянутую через забор руку Бутхуза, я положил увеличительное стекло в карман и показал ему зеркальный отражатель, объяснил название маленькой лампочки — как она зажигается по ночам и светит, светит всю ночь напролёт.

— Хочешь, одолжу тебе? — вкрадчиво предложил я.

У Бутхуза округлились глаза.

Он даже не заметил, как я вывернул из фонаря перегоревшую лампочку, а всё остальное быстро собрал и отдал ему. К вечеру всё было в порядке. Бутхуз в три приёма перетащил ко мне семь небольших досок, угольники и двадцать четыре гвоздя. Правда, из этих двадцати четырёх гвоздей три были гнутые, а один без шляпки.

Разумеется, в результате он получил и перегоревшую лампочку. Ничего не скажешь — заслужил.

Может, хоть в постройке конуры мне повезёт.

СЛАДКИЕ ГРУШИ

Вчера классная руководительница вызвала маму из-за моих опозданий и пропусков.

Вечером я застал дома маму заплаканной. И всё- таки она ничего мне не сказала. Мне показалось, что она даже не решалась сказать. Молча что-то переживала своё и не смела посмотреть мне в глаза.

Утром, едва взошло солнце… Хотя нет — едва Земля повернулась боком к Солнцу, бабушка с бранью и причитаниями выставила меня из дому.

До начала уроков было ещё целых полтора часа. Хоть бы уж дала книги в сумке переменить. Приходить на урок что за полтора часа, что за полторы минуты — разницы нет. Ясно, что опаздывать не дело, но и являться на занятия с учебниками по вчерашнему расписанию тоже ни к чему. Тут никакой ранний приход не поможет.

— Эй, Каха! — услышал я из-за ограды.

Передо мной стоял сам Зура.

— Ты чего напыжился, индюк? — смерил я его взглядом.

Он из пятого «Б»; сидит в крайнем ряду у стенки, башка ещё у него здоровая, может, по ней его признаете.

— Кто пыжится-то? Погоди, кое-что сказать тебе надо, хе-хе! — осклабился он.

— Ну говори.

— Вчера мы были там… — Он махнул рукой куда- то в сторону.

— Где?

— На краю соседнего села…