Моя вершина близко, смотрит на меня в упор, и так и кажется, что машет мне рукой; но сколько мы ни идём к ней, она всё удаляется и удаляется.

Просто удивительно… Вот я стою, вон она возвышается, между нами горы. Перевалим через одну гору, мне кажется, что теперь путь вдвое сократится, а посмотришь — она опять на том же расстоянии. Даже дальше, чем с предыдущей горки казалось.

Хороша, глаз не оторвать — белая шапочка у неё на макушке, — и зовёт тебя, приглашает, разок мне будто даже голос её послышался. Не пойму я, гора это или шахматная королева, что без труда переходит с места на место.

«Стой! Не беги! Обожди!» — чуть не крикнул я и пускаюсь вниз с очередной горки. За мной прихрамывающий Джимшер спешит, за ним, высунув язык, бежит Ломгула. И Гела тоже своих коз погоняет, следом за нами идёт.

Впереди опять крутой подъём. Попробуй одолеть его! А поднявшись, убедись, что гора-беглянка опять отступила вдаль! Что тогда?.. Ведь мне так не терпится ступить на неё; может, хоть тогда меня заметят люди. Переведу дух на самой вершине, присяду, ногу за ногу закину — ох и натрудились мои ноги! — и крикну вниз, в долину: «Здравствуйте, учитель! — поздороваюсь я с учителем математики; может, он хоть теперь улыбнётся, когда меня на макушке горы увидит, не то ни разу в жизни человек не улыбался — жалко. — Хочу задать вам задачку, учитель, на дом могу задать, запишите условие: как по-вашему, сколько метров и сантиметров в этой вершине?» Учитель арифметики растерялся, он не готов к такому вопросу, станет учителю географии знаки делать: мол, высота гор по твоей части, подскажи. Но я всё замечаю, меня так легко не проведёшь, и я предупреждаю, что обоим поставлю двойки. Заворчит учитель математики: «Почему сразу меня вызвал, разве других учителей нет в школе?» — «А разве я один в классе учился? — отвечу я. — Почему же вы только на меня зуб имели? К тому же у меня по вашему предмету переэкзаменовка. Вы всегда хмурились, стоя у меня над головой, а теперь я на вас сверху вниз посмотрю, и, если вы не ответите на мой вопрос, у вас на всю жизнь будет переэкзаменовка…»

«А-а, учительница грузинской литературы, здравствуйте! Как поживаете? Не будете ли вы так любезны, не почитаете мне стихи? Вы же их очень много знаете. Да вроде и я немало знал: и про Амирана, и «Коза и виноградник», но вам каждый раз хотелось, чтоб я вам новое стихотворение прочитал. Прочитайте, пожалуйста, и вы стихи об этой прекрасной вершине. Что? Не знаете? Ставлю вам двойку, почтеннейшая…»

«О-о, учительнице немецкого наше вежливое гутен таг! Как здоровьице? Вы меня никогда не забывали, и я не мог вас забыть. У меня к вам один вопрос: как это получается, что я сумел без немецкого покорить эту вершину, сижу на ней и прекрасно себя чувствую? Вы же уверяли нас, что без немецкого языка нельзя сделать ни шагу. Вы уж, пожалуйста, извините меня, но я прошу вас ответить по-английски! Или по-французски. Что? Вы можете только по-немецки? Но ведь и я всегда был готов отвечать вам по-грузински. Этого вам было мало. Теперь-то вы хоть понимаете, какая это мука — отвечать на незнакомом тебе языке. Ставлю вам рослую немецкую двойку…»

«Учительница географии, я прошу у вас прощения! Очень мне туго пришлось без географии. Ваш учебник и сейчас у меня в рюкзаке лежит. Каждую свободную минуту его читаю. Почему вы с меня шкуру не спустили за безделье? Польза бы большая была… Ставлю вам пятёрку, от всего сердца!»

Только я собрался в своих мечтах обратиться к учителю истории, смотрю — а моя вершина опять вдаль отступила. Кланяется мне издали, улыбается.

Что за напасть? Почему всё, что прекрасно, высоко и способно прославить человека, так труднодоступно?

Джимшер присел перебинтовывать ногу. Ему-то что! Он может оправдаться, может сказать, что из-за раненой ноги не смог догнать гору-беглянку. А у меня и этого оправдания нет.

И солнце уже к закату клонится. Через несколько часов ночь настанет. И кто его знает, куда эта гора за ночь убежит. Далеко, наверное…

Внизу у реки Гела согнал своих коз в кучу и машет нам рукой.

По ту сторону реки скалы. А над скалами опять моя вершина маячит, улыбается мне, ждёт.

Спустились мы к реке.

Гела сперва поглядел на нас из-под бригадировой шапки, потом на солнце глянул и говорит:

— Я, — говорит, — пастух, и мне пора коз на ферму гнать.

— Делать нечего, гони, раз ты пастух.

— Идёмте к нам, гость от бога, — сказала выгоревшая рубаха деда Кимоте.

— Куда? На ферму? — засмеялся я.

— А что? На ферме и люди есть, не только козы. — Это, наверное, обиделся широкий ремень заведующего фермой.

— Ты не обижайся. Я совсем не то хотел сказать…

— Наша ферма почти первая во всем районе… — неуверенно сообщили поношенные брюки ветврача; Гела пошарил в их глубоких карманах, словно надеялся там отыскать ещё какие-то слова.

— Нет, Гела! — прервал я его. — Ты пастух, и тебе вместе со стадом и с собакой пора возвращаться на ферму. А мы, — я оглянулся на Джимшера и Ломгулу, — мы альпинисты, и наш путь к вершинам.

— Вас наградят золотыми медалями? — поразился Гела.

— На серебро мы не согласны.

— И его тоже? — спросил он о Джимшере.

— Конечно. И Ломгулу…

— Ты о собаке?

— Если и она поднимется, почему бы и нет.

— Собаку не наградят. — Он с сомнением покачал головой в бригадировой шапке. — Но эту ночь вы всё-таки переночуете у нас…

Видно, он очень соскучился по сверстникам…

— Нет, дорогой. Если мы сейчас вернёмся назад, завтра снова придётся проделывать весь этот путь. Так и будем ходить туда-сюда. Лучше мы отправимся за золотыми медалями!..

— А на какой горе эти медали? — спросил Гела.

Я огляделся и увидел, что сейчас, когда мы спустились к реке, моя вершина не видна — её скрывали скалы по ту сторону реки.

— Она вон за теми скалами.

— И вы собираетесь карабкаться по ним? Это очень трудно. Лучше обойдите кругом, — посоветовали нам ремень заведующего фермой и поношенные штаны ветврача.

— Не беспокойся! — беспечно сказал я ему и подал знак Джимшеру: — Пошли!

Гела медленно двинулся в обратный путь. А я заспешил: когда моей вершины не видно, мне делается не по себе. Пусть уж она маячит — хоть вдали, да перед глазами.

— Эй, Гела! На обратном пути мы обязательно зайдём за тобой. У меня к тебе важное дело! — И я пустился в путь.

Джимшер, прихрамывая, пошёл за мной. За ним, высунув язык, побежал Ломгула.

ПАДЕНИЕ

Трудно быть пастухом, дорогой мой Гела. В дождь, в пекло, в снег, в бурю ты должен пасти стада. Но по сравнению с альпинистами у тебя сладкая жизнь. Вернёшься вечером на ферму и чего-нибудь горяченького пожуёшь или хотя бы молока тёплого выпьешь да и опять ляжешь по-человечески если не в белоснежную постель, то хотя бы возле очага.

А мы, если сумеем подняться по этим скалам, будем ночевать на голых камнях.

Садись теперь на берегу, посади возле себя своего лохматого пса и смотри, как мы будем мучиться, карабкаясь на скалы.

Я обнял Джимшера за плечи, и мы вошли в воду. Ломгула, конечно, бросился за нами, но, как только вода плеснула нам до колен, он категорически отказался идти дальше.

Я схватил его за ошейник.

— Ломгула, не позорься! Поднимись с нами на вершину, и с твоей славой не сравнится слава ни одной пограничной овчарки! Даже если она поймала двенадцать шпионов. Идём, я тебе говорю!

«Я тебе и так предан; посижу-ка я здесь…» — и ни с места.

— «Предан, предан»… Все собаки преданы хозяевам, а вот на вершину ни одна не поднималась… Эх, ты…

Пришлось продолжать путь без верного моего спутника.

Идём с Джимшером вброд через речку, боремся со стихией. Наконец подошли к противоположному берегу. Скала отвесная! Глянул я на неё и зажмурился. Попробуй вскарабкаться на такую!

Оставшийся на том берегу Гела кричит что-то, руками машет: