— Так звали богиню победы в инквизовской Греции. Не было на свете человека, который не испытывал радость, встречаясь с ней. С тобой ведь так же.

Он с трудом справился с последней пуговицей и только потом поднял на меня глаза.

Никита медленно вытер руки о штаны и, сделав пару шагов, сел на корточки перед кроватью, на которой я сидела.

— Спорим, что у этой Ники была куча братьев и сестер?

— Откуда знаешь? — я удивилась, распутывая волосы.

— Ну, мы же с ней похожи, — он засмеялся и пошарил под кроватью в поисках чистых носков.

Я подумала, что он может знать еще кое-что.

— Ник, ты не в курсе, почему Истомный эликсир может не подействовать?

— Неправильно приготовлен, — он пожал плечами.

— А еще?

— Насколько я помню прошлогодние занятия, в остальных случаях должен подействовать. — Ник сел рядом со мной и напялил носки на огромные ноги. — Залесский вроде рассказывал, что сила любого приворотного зелья зависит от точки отсчета. А ты кого соблазнять-то собралась? — в шутку нахмурился он.

— Шереметьева, он мне высший балл ставить не хочет, — я скорчила рожицу. — А что значит «точка отсчета»?

— Ну, чем сильнее человек увлечен тобой, тем легче ему поддаться действию эликсира. И наоборот. Я слышал, Богдан у вас на паре напортачил с этим снадобьем. Ты поэтому спрашиваешь?

— Не думаю, что он напортачил, — я вздохнула.

Объяснение Никиты смахивало на правду. Я так и думала.

В тот момент Никите хотелось плюнуть на все и прижаться к ее губам.

Точно так же, как полчаса назад руки чесались превратить Громова в вурдалака.

Он даже опустился рядом с ней на колени, но вовремя опомнился и сделал вид, что ищет носки.

От Истомного эликсира, который ему подсунул Исаев, а он сдуру выпил, несло Евой. Или от Евы несло Истомным эликсиром. Словом, они пахли одинаково.

Сейчас она смотрела на него, и Никита не знал, куда девать себя.

Он чуял, как по сухой траве крадется к нему пламя и норовит лизнуть ботинки. Никита отходил подальше, но оно ползло за ним, оставляя за собой выжженную землю.

Люди, сложившие костер, продолжали искать. Эти люди собирались поймать его и девочку, которую он укрывал в самом темном подвале.

Никита отчаянно мастерил из бумаги кучу ненастоящих ведьм в надежде, что сожгут любую из них, и огонь с удовольствием пожирал их — но от этого продолжал разгораться.

Никита сел на кровать и дрожащими руками надел носки.

В любой момент могла вернуться Маша с бутылкой виски.

Хотелось сделать пару глотков и перестать думать о словах Громова на поле. Все его силы сегодня ушли на то, чтобы сохранить лицо, и ноги теперь тряслись от слабости.

Ева спросила что-то про эликсир. Она не верила, что профессор ошибся. Никита тоже переживал за Залесского и его трезвую память, но факт остается фактом — снадобье он до ума не довел.

По радио играла какая-то французская песня, и Ева тихо ей подпевала.

Хотелось положить ее на кровать и лечь рядом. Ведь в одежде же можно.

Маша притащила огромную бутыль и сунула в руку Никиты. Он сделал добрый глоток и поморщился. Горло обожгло, стало теплее, дрожь постепенно ушла.

— Елизарова, ты как обычно не будешь? — уточнила Маша, отобрав у Никиты бутылку и хлебнув из нее.

Ева помотала головой. Никита тоже пил редко и мало. После второго глотка он отдал Маше остатки с концами и завалился на свою постель.

— С тебя завтра вино из запасов Залесского, — строго предупредила та.

— Налью тебе целый кувшин, — отмахнулся он. Маша перелезла через него и улеглась у стены.

— Кувшин не надо, зачем нам столько, — отозвалась Ева. Никита прижался к Маше, освобождая ей место, и хлопнул ладонью по измятой простыне.

Втроем было тесно и жарко. Он, заложив руки на голову, лежал между Машей и Евой.

Одна любила его, другую любил он. И пахли они почти одинаково. Только Ева — еще и дымом.

Его живая девочка среди сотни бумажных.

Марк смотрел, как Елизарова сосется с Кирсановым, и хотел растерзать его у всех на глазах. Он ведь был совсем рядом — только палочку достань или руку протяни.

Ужин по случаю Дня Осеннего Круга начался час назад. Первые блюда сожрали, их сменили новые. Гордей обнаружил, что его любимые котлеты смели быстрее обычного, выбрался из-за стола и пошел клянчить к соседнему.

На освободившееся место приземлил свою непрошенную жопу Кирсанов, бесцеремонно обхватил затылок Елизаровой лапой и присосался к ней.

Чумакова присвистнула, Маркова сделала вид, что ее сейчас стошнит, Корсаков вытаращил глаза. За соседним столом загоготали Громов и его дерьмовая компания. Они явно наслаждались происходящим.

— Давай, Денис, — крикнула одна из подружек Фьорд. — Она, конечно, никому не отказывает, но ты-то все-таки ее парень.

Кирсанов наконец оторвал свои жвала от Елизаровой, тщательно облизав ее. Она свела брови и открыла рот в попытке что-то сказать, но Марк опередил:

— Пойдем, поговорим, — без всякого выражения велел он.

— Исаев, не надо, — вздохнула Елизарова, но Марк глядел в наглую рожу Кирсанова, и ему не терпелось рассказать, как на самом деле обстоят дела.

Сказать, что Елизарова и все ее дырки принадлежат Марку, и что любая попытка протянуть к ней лапы закончится парой дней в больничном покое. Что только он может целовать ее, трахать и трогать. В эти секунды Марк готов был прилюдно признаться в том, что вытворял с Елизаровой в раздевалке.

— Я никуда не пойду, — с усмешкой заявил говнюк, закидывая руку на плечи Елизаровой. Та отвернулась от него, но зажатая между ним и Чумаковой, не могла освободиться. — Хочешь говорить — говори здесь.

— Без проблем, — Марк прищурился. — Руку от нее убери, — между прочим заметил он и продолжил: — Я смотрю, у вас на факультете красивых девок нет, и вы дружно дрочите на наших. Так вот, — Марк забыл, что их слышат по меньшей мере два десятка человек, — еще раз протянешь к Елизаровой свои грабли — окажешься на кладбище.

Видимо что-то в его лице намекнуло, что эта угроза — не шутка. Повисла тишина. Кирсанов через силу рассмеялся. Хьюстон смотрел на Марка с тревожным отвращением.

Гордей вернулся с тяжеленным блюдом наперевес и похлопал его по плечу.

— Зад подними, это мое место. Вы чего такие бледные все?

Ему никто не ответил. Марк продолжал, не моргая, смотреть на Кирсанова, и тот, якобы по своей воле, оставил Елизарову в покое. Она недоуменно поглядела на него, и Кирсанов что-то ей прошептал на ухо. Потом встал и унес зад к своим, которые продолжали скалиться и ржать.

Доедали, изредка обмениваясь короткими фразами. Марк почти сразу отодвинул от себя тарелку.

Ряженые чучела злорадно ухмылялись по углам нарисованными ртами.

Елизарова безразлично ковыряла ложкой в вазочке с мороженым — и точно так же безразлично стояла в углу общей комнаты спустя полчаса, пялясь в окно. Тяжелые портьеры почти полностью скрывали ее от глаз; волосы того же цвета, что и шторы, были отличной маскировкой.

Марк слушал, как кадык колотится в левой части грудной клетки, а сердце — в горле. Вокруг бушевал праздник — когда-нибудь День Осеннего Круга обязательно будут отмечать так, что инквизовская милиция прибежит.

Он отказался от протянутой кем-то чашки с вином и тронул Елизарову за плечо. Та вздрогнула и повернулась.

— Я тебя ему не отдам, — без лишних слов сообщил Марк. — Я скорее его убью.

— Хватит бросаться такими словами, — прошипела Елизарова. — И я не вещь, которую можно отдать или оставить себе. Давай я сама буду решать, Исаев.

— Тогда решай. Сейчас.

Марк тупо подумал, что у нее красивые губы, и вся она… в ней не было ничего лишнего.

Она даже разговаривала не так много, как большинство девчонок, как будто берегла слова. А может, просто тратила их на Чумакову.