А «Учительская газета» написала о школьной дисциплине. Ученики прогуливают уроки, но вина в этом целиком на учителях, не умеющих увлечь ученика учёбой.

Вечером вторника позвонили девочки. В среду-де состоится общеинститутское комсомольские собрания, так решил горком комсомола. Мне — быть непременно. Вести себя соответственно высокому званию Героя Советского Союза.

Ну да. Положение обязывает. Чувствую. С Международным Женским Днем я поздравлял женский состав нашей чернозёмской милиции — от имени спортобщества «Динамо». А затем знатных женщин областного масштаба в Оперном Театре — от имени студенческой молодежи. У нас, конечно, есть куда более заслуженные люди и среди динамовских спортсменов, и в студенческой среде, но вот Героев среди них нет. Я теперь областная достопримечательность. Чувствую себя вроде цирковой обезьянки. Женщины при знакомстве со мной во время этих и других мероприятий, непременно смотрят и на руки — нет ли кольца. И когда видят, что нет, сразу интерес ко мне поднимается до градусов лихорадки. Тридцать восемь, тридцать девять, сорок… Я обыкновенно опускаю глаза и тихо, но заметно вздыхаю. «Робкий возлюбленный» из стандартного актерского репертуара. По счастью, всегда неподалеку Лиса и Пантера, выручают. Но тоже деликатно, стараясь не задеть чужих чувств.

Ехал я в город аккуратно, резина у меня летняя, барон поменял, и вообще шины новые, купленные через «Березку», — и доехал вовремя. Без опозданий. Остановился у входа в институт, вижу — «Ведьмочка» тоже стоит, значит, девочки уже здесь.

И смелым, но неторопливым шагом прошествовал внутрь. «Человек проходит, как хозяин», да.

Институтское руководство и прежде ко мне относилось заботливо, а теперь и вовсе как к блудному сыну — хотя я никуда не убегал, живу чинно и благородно. Предлагают очную аспирантуру. На любой кафедре. И, конечно, мне все будут помогать в научной работе. И учитывать занятость в шахматной области.

Оно, конечно, мои успехи институту в большой плюс. Вот-де какого человека воспитали! Он и в госпитале работал, благодарность от ливийского правительства получил, и Корчного победил, и подвиг совершил секретный. Но, подозреваю, есть и другой интерес. Меркантильный. За февраль одних комсомольских взносов я заплатил свыше четырех тысяч — чем не сумма? На эти деньги можно послать актив института на семинар комсомольских вожаков в Юрмалу, который состоится в июле. А то и на комсомольские курсы в Несебр, в августе.

А впереди матч с Карповым, там призовые будут куда больше. Деньжищи! И потому в институтском комитете комсомола мне сказали, что будут всячески поддерживать мою кандидатуру на аспирантуру, мол, ты только скажи.

И профсоюзы улещают, просят вступить, на что я отвечаю, что студенческих профсоюзов в стране нет. Вот нет, и всё тут. Но попытки они не прекращают. Это сейчас я студент, а если стану аспирантом — будет совсем другой коленкор. Аспиранту в профсоюзе самое место. И опять же для профсоюзного актива есть слёты, семинары, курсы. Они, конечно, и так туда ездят, но если я, к примеру, с будущего матча с Карповым уплачу профвзносы с миллиона — а миллион это минимум, миллион получит проигравший, — то десять тысяч рублей — это десять тысяч рублей. А ведь у меня есть и другие доходы. И тоже говорят — профсоюз тебя поддержит, ты только мигни!

Но я держу паузу.

В комитете комсомола к собранию готовились серьезно. Как к спектаклю: распределяли роли, повторяли реплики, гримировались. Да-да, комсомольский активист не должен выглядеть вызывающе хорошо, потому никаких джинсов, никаких нарядов, никаких ювелирных изделий, ну, кроме самых-самых крохотных. Во всяком случае, перед собранием. Чтобы не противопоставлять себя малообеспеченным слоям студенчества, которые должны видеть в комсомоле выразителей своих интересов.

Я тоже был одет просто: неброский тёмно-синий костюм классического кроя, куплен за пятьсот чеков в «Березке», светло-серая льняная рубаха, галстук-бабочка в горошек. Туфли, правда, итальянские, невесомые и практически нечувствительные, к хорошему ноги привыкают быстро.

— Что вы намерены сказать, Михаил Владленович? — спросил меня главный комсомолец института Вадим Яровой. Прежде он колебался, на «вы» со мной, или на «ты», но после последнего награждения сомнения отпали.

— Я буду слушать, — ответил я.

— Да, но… Вы человек известный, человек авторитетный, к вам прислушиваются, и то, что вы скажете, должно послужить…

— Я буду слушать, — ответил я. — И, в зависимости от того, что услышу, либо стану говорить, либо промолчу. Так меня научил… — и я посмотрел на стену.

На стене висел портрет Андропова. Портрет Брежнева после похорон сняли, а портрет Гришина пока не повесили.

— Конечно, конечно, Михаил Владленович, разумеется, вам виднее.

Мдя…

Емеле помогало «по щучьему велению», а мне достаточно многозначительно глянуть на портрет Андропова.

Магия!

Лиса и Пантера в гущу событий не лезли, предпочитая наблюдать, как наблюдают взрослые за детьми в песочнице.

Собрание, которое намечалось на пятнадцать ровно, начали в пятнадцать двадцать три: обещал быть инструктор из горкома партии, его ждали, но что-то не сложилось.

— Ладно, придется без инструктора, — взял на себя ответственность Яровой.

Конечно, весь вузовский комсомол в актовый зал не помещается: комсомольцев у нас три тысячи пятьсот сорок два человека, не только студенты, но и работники института. Поэтому присутствовал преимущественно актив. И он поместился.

Открыла собрание второкурсница. Сообщила, что следует обсудить вопросы дисциплины, поднятые портнихой Востярковой Анной Романовной, доктором Настаршиным Андроном Петровичем и многими другими советскими гражданами.

Потом по очереди слово брали представители разных факультетов и курсов, и говорили, что, мол, правильно, и давно пора. Государство тратит на обучение советских студентов огромные деньги, а пропуск лекций, опоздание на занятия равносильны хищению социалистической собственности, если не хуже. И нужно создать комсомольский патруль, который будет бороться с нарушителями дисциплины.

И всё шло гладко, разве только кто-то из зала вдруг спросил, а как же патруль, где он, собственно, собирается патрулировать?

— В общежитиях, — ответили ему. — И на прилегающих территориях. И в самом институте, разумеется. Вы готовы записаться?

В заключение постановили: признать необходимость крепить учебную дисциплину, бороться с опозданиями самым решительным образом.

И стали расходиться.

Мы вернулись в комнату комитета.

Яровой был явно доволен:

— Как по ниточке прошло! — сказал он, ища одобрения.

— Всё верно, — подтвердила Надежда. — Организованно, собранно, целеустремленно.

Надежда будет писать рапорт в горком комсомола, и её отзыв значил многое.

— А вы как думаете, Михаил Владленович? — спросил он меня.

— Думаю, что сформулировано правильно, но это только начало.

— Что, по-вашему, нужно делать дальше?

— Постараться, чтобы опозданий и прогулов и в самом деле стало меньше. Тут ведь, как все мы понимаем, одних призывов мало. Насколько мне известно, — я сделал паузу, потом продолжил, — насколько мне известно, за дело возьмутся всерьёз. Будут комсомольские патрули, будут милицейские патрули, будут задействованы и другие товарищи. И вот представьте, в кинотеатре задержат студентку-бурденковку. Или пять студенток. Или всю группу. И сделают выводы, что с дисциплиной у нас не очень. А если такие случаи будут повторяться?

— Будем лишать стипендии, — сказал Яровой. — А злостных нарушителей — отчислять из института.

— Аргументы внушительные, — согласился я.

И мы, я и девочки, поехали в редакцию «Поиска».

Штатных сотрудников журнала сейчас восемь человек, на полную ставку работают шестеро. Включая Лису и Пантеру. Многие на договорах, по необходимости. Но мы провели собрание, написали протокол, под которым все внешние работники тоже будут расписываться — по мере посещения редакции. Хорошо написанная бумага никогда не помешает.