– Говоришь красиво, будто песню поешь, аж плакать хочется. А Гуриненко откуда знаешь? Даже я, его работник, не знаю о нем столько, сколько ты.
– Случайно познакомились. Оказались в одном купе скорого поезда «Кама». Оба ехали в Москву. Он – в министерство, я – в институт буровой техники. Разговорились. Тогда-то он и рассказал о своих военных годах. Собеседником он оказался изумительным, его хотелось слушать и слушать.
– Ты, старик, сегодня тоже в ударе. Меня словами отметелил – почище ремня. Ну и правильно, чувствую, дури во мне поубавилось. Итак, решили – перехожу! И на прощание: что там с Мариной?
– Сногсшибательные вести, Леня! Она с мамой, кажется, подружилась. Письма друг другу шлют, телеграммы. Кто бы мог такое предположить?
– Да, с твоей мамой не соскучишься. Видно, удалось нашей красавице подобрать ключ к ее суровому сердцу и колючему характеру, коли они стали подружками. Этому можно было бы радоваться – пусть дружат на здоровье! Но ведь тогда они вдвоем за тебя возьмутся. И все, конец твоей бурной холостяцкой жизни. Нина Михайловна как рассуждает? Галя далеко, и когда она вырвется из этого германского плена – и вырвется ли? – неизвестно. А тут такая яркая умная москвичка-режиссер с квартирой. Где еще такое счастье встретишь? Твоя мать, Саня, реалист…
– Она-то чем тебя не устраивает?
– Да прелесть твоя мать, не придирайся к моим словам! Мне бы такую. Это с виду она жесткая и строгая, а ясно же, что душа у нее широкая и отзывчивая, как только ближе с ней познакомишься. Но она опытная женщина, в отличие от нас, молодых дурней, не в облаках витает, а живет реальной жизнью. Да, она любит Галю как свою дочь, и, может быть, даже сильнее, но разве, рассуждает она, можно упустить такую возможность осчастливить сына? Вот она и старается.
– Да не буду я счастлив с Мариной! И потом, с чего вы взяли с матерью, что она одна, не замужем?
– Надо быть слепым, чтобы этого не заметить. Так, мы закончили этот пустой треп. Разбегаемся. Привет, причем пламенный, Нине Михайловне и пионерский – Марине! Передашь, не забудешь?
– Не бойся, передам.
Шутливые слова друга о том, что за выпивку он может загреметь в угол, Александр вспомнил, как только переступил порог дома. Нина Михайловна уловила исходящий от него запах коньяка и попыталась устроить сыну разнос:
– И откуда мы такие развеселые? Новый год еще вроде не скоро. Конечно, с Леней встретились? И по какому поводу? Рассказывай, сынок!
Не реагируя на вызывающий тон матери, Александр молча вынул из пакета обе пары сапожек и поставил перед ней. Обомлев, Нина Михайловна смотрела то на стоявшие перед ней сапожки, то на улыбающегося сына.
– Что это, сынок?
– Это? Сапожки, мама, осенние, итальянские. Тебе и Вере Ивановне. Осень на дворе, так что носите на здоровье.
– Я понимаю, это Леня постарался. Но это же бешеные деньги! Откуда они у тебя? Смольников одолжил? Саша, ты стал сорить деньгами. Это плохо и даже опасно. Я поговорю с Леней.
– Я запрещаю тебе даже думать так о нем! И уж тем более говорить. Не послушаешь – устрою скандал. А деньги… Премировали меня калийщики за то, что обучил их буровецкому делу. Причем хорошо премировали. Еще и на костюм осталось. – Александр обнял мать. – Эх, мама, мама! Думал, обрадуешься, спасибо скажешь, а ты…
– Саша, сынок, да прости ты меня, старую! Ну, совсем я не хотела тебя обидеть. – Нина Михайловна поцеловала сына. – А что если я их… ну, хоть померяю?
– Они же твои, мама…
– Можно я надену черные? Вере подарим коричневые. – Мать сбросила с ног домашние тапочки и надела черные сапожки. Прошлась по комнате, постояла перед трюмо. – В самый раз, сынок, и размер, и полнота. Только как в них по нашей грязи ходить? Сердце не выдержит, от жалости разорвется.
– А ты, мама, по грязи ходи в резиновых сапогах, а когда дойдешь до асфальта, переходи на эти, итальянские. А если серьезно: увижу тебя в старых – накажу! Как наказать, придумаю. А теперь смотрим мой костюм.
Увидев переодевшегося в новый костюм сына, мать ахнула:
– Сашенька! Ты ли это? Господи, какой красавец! К такому костюму белую сорочку и, конечно, галстук помоднее…
– Будет вам и сорочка, и модный галстук. Леня привезет, договорились. Получится, так сказать, полный жениховский комплект одежды.
– Жаль, Галя тебя таким красивым не увидит…
– Дождемся, нарядимся и покажемся.
– А если долго придется ждать? Скажем, год или два? Потерпишь?
– Что за слова у тебя, мама! «Потерпишь», «придется ждать». То Леня, то ты – и все одно и то же. Да сколько надо, столько и буду ждать Галю! И хватит об этом. Кстати, Леня все-таки переходит к своему шефу заместителем.
– Вот и молодец, что решился. Ему расти надо. С его энергией – да сидеть в Березниках? Учись у него умению доводить все до конца. Это редкое качество, которого тебе явно не хватает. Думаю, ты и сам это знаешь. А Лене передай, что я без ума от сапожек и очень его за них благодарю. Передашь?
– Конечно, скажу, не волнуйся, не забуду.
Замечание матери по поводу его неумения добивать все дела до конца Александр посчитал не совсем справедливым, но, проглотив появившуюся легкую обиду, не стал с ней спорить. «Ну что же… Придется учиться контролировать самого себя, следить, куда и на что уходит моя „кипучая энергия“», – решил он, успокоившись.
Очередная рабочая неделя оказалась довольно сумбурной. Неожиданно в институт приехал Борис Голубев из Березников. Пришлось знакомить его с главным инженером Астафьевым, встречать и провожать, когда уезжал именитый калийщик. И еще одна непредвиденная потеря времени: вечер, который Александр планировал использовать для работы с расчетами своей диссертации, был потрачен на встречу с Верой Ивановной, приехавшей по его звонку к ним, чтобы, как выразился Александр, получить «таинственный презент». Увидев изящные сапожки, Вера Ивановна пришла в восторг, померяла их и стала расплачиваться, категорически отказываясь взять их просто «за так». Когда затянувшиеся по этому поводу разговоры ни к чему не привели, Нина Михайловна взяла сумку подруги и положила в нее сапожки. Так, с сумкой в руках, она просидела весь вечер и отдала ее Вере Ивановне только тогда, когда та стала собираться домой.
Суматошная рабочая неделя наконец завершалась, когда вечером на столе Александра зазвонил телефон. Оказалось, звонит Марина, уже из Москвы. Поздоровавшись, каким-то ликующим голосом она сообщила, что завтра первым утренним рейсом она прилетит в Пермь. Дело в том, пояснила она уже более спокойно, что ее фильм «Деревянные боги в Перми» на фестивале в Берлине получил один из самых престижных призов. И руководство пермского телевидения, узнав об этом одним из первых, приглашает ее принять участие в передаче, посвященной этому фильму. На торжество приглашены директора Пермской галереи и Березниковского музея, а также представители культурной элиты Перми.
– Я срочно записала фильм и несколько кассет захвачу с собой для передачи и для вас с Леней, – добавила Марина. И, помолчав, сказала, что встречать ее не надо, так как за ней пришлют машину, и, как только она узнает о времени выхода в прямой эфир, тут же сообщит.
Попрощавшись с Мариной, Александр позвонил Леониду, который, приступив к работе в новой должности, день и ночь теперь мотался по нефтяным районам, знакомясь с состоянием баз снабжения. Александру повезло: Леонид оказался «дома» – в гостинице объединения «Пермнефть», в номере, который ему предоставили на время, до получения пермской квартиры.
– Значит, наша любимица прибудет завтра? – в голосе Смольникова чувствовалось разочарование. – И сколько дней звездочка посвятит нашему очень культурному городу? Не знаешь? Это почему? Растерялся, небось, от радости? – От прежнего загрустившего Смольникова не осталось и следа. Оживляясь, он продолжал: – Такую гостью встречать надо на соответствующем уровне. Поэтому поездку в Чернушку, которую запланировал на завтра, переношу на послезавтра. С меня, Саня, цветы, с тебя – поздравительная дорогая открытка с очень теплым, почти интимным текстом. И звонок секретарю Гуриненко: где, когда и во сколько состоится это торжество. Она найдет меня, и мы договоримся о встрече. Записывай телефон Григория Павловича.
