«Никому не скажу и уеду…» Никому не скажу и уеду, Ни друзей, ни любви не найдя, И пойду с чемоданом по следу Полоснувшего поле дождя. Васильки не оставят в покое, И ромашки надарят тепла. Всё живое, такое родное, Так бы шла потихоньку и шла. Будут рядом закаты, восходы. Так душевно – один на один. Приживусь на недели, на годы Среди ягод и тонких осин. Забредёт сюда кто-то, возможно, Помолчит, на места поглядит. «Как там мир?» – расспрошу осторожно. «Да куда ему деться? Стоит», — Так ответит – легко, равнодушно, Потому и поверю ему. Что желать? Ничего и не нужно, Если сытно и тихо в дому. У подъезда
Снова от внуков сюрприз: Быстро одели, обули, Вывели под руки вниз. «Мы на часок». – Упорхнули. Скрылось за домом авто. Здесь бы сидеть-отсидеться. Старое греет пальто, Только душе не согреться. Жизнь пролилась, как вода, Съедено лиха до крошки. Вон над макушкой звезда И зажелтели окошки. Думы – что в печке зола, Мир не становится шире. Внуки не едут – дела. Суетно, суетно в мире… В темень куда-то глядит, Что-то нездешнее слышит, Тихо под небом сидит. Дедушка воздухом дышит. «Справа речка, а слева опушка…» Справа речка, а слева опушка. А грибов-то – под каждым кустом! Деревянная мокнет церквушка Под холодным осенним дождём. Скрипнет дверь, запоют половицы, И ни певчих, ни благостных лиц. На стенах из журнала страницы, И святые глядят со страниц. Я таких не видала окраин. Позолота нигде не блеснёт, И в поношенной рясе хозяин В одиночестве службу ведёт. Спозаранку молебен читает За страну и за завтрашний день. Уж не крестит, а всё отпевает Поколенье глухих деревень. Всё едино – дожди, завируха. Эту древнюю дверь отопрёт, Приблудится, бывает, старуха И свечу, как на память, зажжёт. Столько света в приюте убогом, Что, теряясь, почти не дыша, Прослезится от близости с Богом Непутёвая чья-то душа. В старом доме Старый дом и новый дом. В первом – тусклые окошки, Жуткий запах, бродят кошки — Всё не так, как во втором. Вечно охает, скрипит Дверь, расшатанная тяжко. На ступеньке грязной Пашка Беломориной дымит. Ни мыслинки дельной нет, В голове темно с похмелья. Комнатка его – как келья: Стол, кровать и табурет. Потянуло сквозняком, А на Пашке лишь тельняшка. В щель дверную видит Пашка Только снег и новый дом. Как там держится народ? Перемолвиться бы словом. И не знают в доме новом, Как тут Пашка, как живёт. Памяти Михаила Анищенко Забудь слова, приметы, лица И, счёты с миром не сводя, Попробуй взять и раствориться В холодных капельках дождя. Михаил Анищенко Чей взгляд придирчивый заметил, Что дождь с утра заморосил И что задул сильнее ветер? Ты уходил, ты уходил. Всего три шага до погоста, Но, не довольствуясь крестом, Наверно, это очень просто: Дождинкой стать и стать листом. Не предъявить претензий миру — Пусть за тебя он всё решит — И, в старый шкаф запрятав лиру, Уйти без всяческих обид. Земля зовёт, почти не дышит, На свежий холм перекрещусь. Россия ничего не слышит, Но, рот зажав, рыдает Русь. Последний житель В деревне единственный житель, Ни шума, ни звона окрест. Отшельник, а может, смотритель Суровых запущенных мест. Весной огородик вскопает, Не страшно средь леса вдовцу. И зайцы, и лисы, бывает, Без страха подходят к крыльцу. Залает приблудная шавка. Не сыщешь печальней земли: Не ходит сюда автолавка, Дороги травой заросли. Холодные ветры всё древней, На карте участок пустой, Как будто с ушедшей деревней Всё меньше России самой. А он как оставлен на страже, Сидит у могилы мертво И как-то не думает даже, А кто похоронит его. «Сосед галичанский, скажи…»
Сосед галичанский, скажи, Зачем твои пули летают? Боюсь не наветов и лжи, Мне страшно, когда убивают. Не видеть бы хаты в огне, И ссоры не хочется в целом. Наверно, страшнее вдвойне Тому, кто лежит под прицелом. И страшно уже за страну, Где каждый четвёртый – калека. Мальчишки играют в войну. Не целься, сынок, в человека! |
