В качестве контрольно-измерительного оборудования использовал флибр-регистратор, только без флибра. Чтобы его запитать, задействовал резервные аккумуляторы. Проще было подключиться к электросети «буханки», но этот вариант я отмёл. Энергии для регистратора нужно немного, а работать он должен весь день. Жалко расходовать топливо и гонять двигатель вхолостую.

Тем не менее, на место мы прибыли на машине. Так было удобнее. Когда видел, что Лиза начинает хлюпать и ёжиться, заводил УАЗ, включал обогреватель и прогонял её греться. Присоединялся к ней, когда чувствовал, что тоже мёрзну. Мы пили горячий чай и закусывали галетами. Дважды уезжали «домой», ненадолго, только чтобы проверить, как там хозяйство. Слава богу, во время отлучки регистратор ничего интересного не фиксировал.

Результаты пошли ближе к вечеру. Прибор неожиданно запищал, я вздрогнул, а Лиза обрадовалась так, словно золотую медаль получила, экстерном.

Минут пятнадцать ушло на определение схемы силовых линий, ещё столько же на привязку к местности. Возможное место прокола я обозначил колышками. Право первого «измерения» решил предоставить Лизе — у неё были такие умоляющие глаза.

Девочка подобрала с земли небольшой камень и бросила его между колышками.

Камушек пролетел сквозь границу и упал на той стороне.

Следующие полтора часа мы упражнялись в бросании через прокол различных предметов: веток, камней, комьев земли, металлических шариков (когда-то позаимствовал у Михалыча пару вышедших из строя подшипников), червяков, мух (принесли их с собой в спичечном коробке), бумажные самолетики… Затащить что-то назад тоже не являлось проблемой. Просовываешь «кочергу», цепляешь и тянешь к себе — веточку, камушек, червячка…

Проход представлял собой полукруглую арку диаметром восемьдесят сантиметров. Нижняя половина скрывалась в земле. Попытки её откопать приводили к тому, что она опускалась ниже, а вместе с ней опускался прокол. Он оставался активным около двух часов, а потом просто исчез. Пролезть в него было можно, но я и сам не рискнул, и Лизе не разрешил. Любое касание края могло привести к трагедии. Он разрезал предметы как скальпель, без лишних усилий и идеально ровно. Дерево, камень, металл… Думаю, что и с человеческой плотью случилось бы то же самое.

Обидно, конечно, но что поделать. В любом случае, мы молодцы — сумели-таки отыскать лаз наружу. Практика подтвердила теорию. Прокол возникает тогда, когда в будущем происходит очередной сдвиг, и сюда отправляется новая партия попаданцев. Основное условие — это событие должно произойти достаточно близко. Размер прокола от расстояния не зависит. Типичный квантовый эффект. Неважно, какая у поля мощность, главное — какая конфигурация…' (из дневника А. Н. Трифонова)

— Может, возьмешь?

— Да зачем мне?

— Вдруг пригодится. На охоту, скажем, пойдешь или ещё куда.

Алексей задумался. Небольшой арбалет, выполненный из современных композитных материалов, плюс два десятка карбоновых стрел с твердосплавными наконечниками — для охоты в первобытном лесу самое то. Точность, бесшумность, простота. С таким оружием даже ребёнок справится… Но сразу соглашаться не стоит. Нельзя нарушать основной принцип торговли.

— Я не охотник, Михалыч. А если бы и решился, лучше ружье приобрел бы. С ружьём оно, знаешь, надежнее.

— Ружья у меня нет, а кушать охота, — грустно вздохнул Лунёв.

— И сколько ты за него хочешь? — лениво поинтересовался Трифонов.

Михалыч обреченно махнул рукой.

— Да нисколько. Это, типа, в нагрузку к титану.

— Так что же ты раньше молчал⁈

— А ты не спрашивал, — огрызнулся мастер. — Привыкли все, что Михалыч, мол, жлоб и торгаш, и даже не думают, что плевать мне на все эти деньги-шмотки-жратву. Что я, тысячу лет жить собрался, что ли? Нафига мне фура тушёнки и вагон макарон?

— Действительно, нафига? — усмехнулся ученый.

Ему стало и впрямь интересно. Не так уж и часто старый приятель пускался в откровенные разговоры.

— Возьмешь арбалет?

— Возьму.

Оружие и боеприпасы переместились в рюкзак.

Вместо них на столе появились стаканы, початая поллитровка и два маринованных огурца.

— Будешь?

— Я за рулем.

— Ну и дурак.

Михалыч набулькал стопарик, выдохнул и одним разом опрокинул в себя порцию горячительного. Секунд пятнадцать он молча хрустел огурцом, потом налил ещё рюмку, поднял, взглянул на просвет и, устало вздохнув, поставил обратно на стол.

В глазах у Лунёва плескалась тоска.

— Понимаешь, Лёх, тут дело такое. Я об этом никому не рассказываю, но тебе скажу. Ты мужик правильный, ты поймёшь…

Многое из того, о чем говорил Михалыч, Трифонову было известно.

Многое он услышал впервые.

В шесть лет Олег Лунёв потерял родителей, и до восемнадцати его воспитывали бабка с дедом. Он всегда мечтал о большой семье, поэтому женился, как только вернулся из армии. Увы, его первая жена, будучи беременной, погибла в случайном ДТП, а вторая оказалась слишком расчетливой. Когда она поняла, что олигархом её муж становиться не собирается, то быстро нашла себе нового ухажёра, более перспективного и богатого. Бросив мужа, она упорхнула со своим хахалем за рубеж, прихватив с собой не только все семейные сбережения, но и недавно рожденную дочь. Потерю денег Лунёв пережил спокойно, потерю дочери — нет. Он не понимал, зачем бывшая это сделала? Скорее всего, ей просто захотелось насолить тому, кто не оправдал завышенных ожиданий.

Несколько лет мужчина пытался вернуть дочь на родину или хотя бы иметь возможность встречаться с ней, обращался как в российские суды, так и в иностранные, но, в итоге, добился только того, что стал невъездным во все страны Шенгена — мстительная барышня постаралась.

С тех пор серьёзные отношения с дамами Михалыч больше не заводил, ограничивался интрижками. Однако это ничуть не распространялось на детей. Конечно, в хорошем смысле, а не в криминальном. В доме, где он проживал, его знали практически все мамаши с папашами, и мало у кого из их чад не имелось уникальных игрушек, сделанных лично Лунёвым. Детскую дворовую площадку он сооружал больше двух лет и «открывал» по мере готовности. Горки, качели, карусели, песочницы, домики, исполненные в сказочно-русском стиле, вызывали неподдельный интерес не только у местных жителей, но и у обитателей соседних кварталов. А когда какая-то «комиссия мэрии» попыталась наехать на мастера, мол, «всё сделано без разрешения, надо снести кустарщину и возвести одобренное, утвержденное и безопасное», возмущенные граждане погнали чиновную рать так, что у тех только пятки сверкали…

— У меня в подъезде всего три семьи осталось, и все многодетные. Им просто некуда ехать. Ты, понимаешь, Лёха, просто некуда…

Михалыч уже в четвертый раз брался за рюмку, но вновь возвращал её на место нетронутой, словно и вправду боялся обесценить этим свой монолог и превратить исповедь в лицедейство.

— Они каждый вечер ходят ко мне столоваться. И, что любопытно, не взрослые, только дети. Старшие то ли стесняются, то ли стыдятся. Хотя чего им стыдиться? Работу нормальную сейчас не найти, а если даже найдешь, чаще платят деньгами, а не натурой. Если и перепадают заказы с продуктами, то раз или два в месяц. Социальных магазинов на всех не хватает, а цены на рынке — сам знаешь, какие. Эх! Да что говорить? — мастер махнул рукой. — Я, блин, пытался как-то взять опекунство, так меня даже слушать не стали. Нельзя, говорят, холостяку детей на воспитание отдавать. И смотрят, сволочи, на меня, как на какого-то педофила. Тьфу!

Трифонов пристально посмотрел на Михалыча.

— А ты и вправду хотел опекунство?

Голос звучал напряженно, но приятель, занятый собственными переживаниями, ничего не заметил.

— Да я бы и усыновить мог или удочерить, без разницы. Двух, трёх — железно. Насчёт больше, не знаю. Тогда, возможно, пришлось бы с работы уволиться, а это не есть хорошо.