[1] Военно-морская база «Перл-Харбор» на острове Оаху (Гавайские о-ва).

[2] Корпус Морской Пехоты.

'День 118 (10 октября, четверг).

И всё-таки мы их поймали. В смысле, птичек. Уткогусей или куроуток, даже не знаю, как правильно называть. До позавчерашнего дня перепробовал практически всё. И самозатягивающиеся петли, и крючки на веревке, и клетки с захлопывающимися дверцами, и гнутые прутья, и глиняные обманки– ничего не помогало. А потом неожиданно вспомнил, как в детстве неправильно открывал банку сгущенки — не наружу, а внутрь. Вот тут-то меня и осенило. Прямо как Архимеда: «Эврика!». Или как Ньютона — яблоком по башке.

Четыре часа подряд плёл из прутьев «корзины», а потом прилаживал к ним такие же плетёные крышки.

На следующее утро понес всё это богатство к болоту, хаотично расставил вдоль берега, насыпал на крышки немного земли, немного крупы и по паре кусочков кабаньего сала. Потом отошел в наветренную сторону метров на тридцать, спрятался и принялся ждать.

Усилия вернулись сторицей.

Это был настоящий триумф разума над материей.

Уже через двадцать минут первая куроутка подплыла к одной из ловушек. Не знаю, как они чуют еду, но эта крупу с салом явно почувствовала. Замахала крыльями, взлетела-подпрыгнула и приземлилась точно на крышку корзины. О том, что «Боливар не выдержит двоих», птичка, конечно, не знала. Все ловушки я специально настраивал на «критическое превышение массы». Пока на крышке ничего тяжелого нет, она держится. Как только на ней оказывается что-то весомое, она опрокидывается внутрь, а следом туда же валится «груз».

Выбраться из корзины куроутка не может (слишком тесно), а может лишь дёргаться и усиленно кудахтать и крякать. Её сотоварки: одни — тут же начинают суетиться вокруг попавшей в ловушку подруги, другие — наоборот, бросаются в разные стороны, подальше от опасного места.

А я продолжаю ждать.

Эти птички совсем не «говоруны»: умом и сообразительностью не отличаются. Быстро забывают о том, что случилось, и тупо лезут в другие ловушки. За час все восемь корзин заполняются пернатыми дурочками. Следующая проблема — как их оттуда аккуратно извлечь и отнести к дому? Ведь ни мешка, ни сетки у меня с собой нет, поскольку на стопроцентный результат никак не рассчитывал. Слава богу, в кармане нашлась верёвка, поэтому просто связал корзины, сделал петли, подвесил получившуюся конструкцию на длинную палку и, закинув её на плечо, двинулся с охоты домой.

Хорошо, птичник заранее подготовил, иначе пришлось бы срочно что-то придумывать. Строить его начал месяц назад, причем, торопился, мня себя великим охотником. Но это даже и к лучшему. Каждый день волей-неволей добавлял в конструкцию что-то новое. В итоге получилось вполне приличное сооружение. Двойной каркас с утеплением, веранда для выгула, клапаны для проветривания, лотки для помета и для яиц…

О последних, кстати, стоит позаботиться прежде всего. Слышал, что дикие утки несутся хуже домашних, но птенцов высиживают быстрее. Наверное, потому, что жить на природе — это вам не лобио кушать. Дождь, снег, холод, жара, хищники возле гнезда шастают. Того и гляди, сожрут и перышек не оставят.

В домашних условиях размножаться комфортнее.

Вот этот самый комфорт мне и требуется обеспечить.

Спросите, как? Очень просто. Повешу внутри маленькую метеостанцию и буду следить. Не замерзли ещё мои (теперь уже точно мои) пернатые пленники? Хватает ли им свежего воздуха, не оскудело ли корыто с водой и бачок с червяками?..

Шутка, конечно, но, как известно, доля правды в ней так или иначе присутствует.

Хочешь не хочешь, а птицеводом становиться придётся. И не в теории, а на практике…' (из дневника А. Н. Трифонова)

* * *

— Слушай, Чарли. Давно собирался спросить. Почему ты с нами работаешь?

— Что значит почему?

— Ну… больших денег, насколько я знаю, тебе не платят. А из идейных соображений… — Алексей картинно развёл руками, давая понять, что этот аргумент он точно не примет.

Рассел расхохотался.

— Алекс, у тебя такие же карикатурные представления об американцах, какие у нас о русских.

— Вы любите работать бесплатно?

— Естественно, нет. Но ведь и вы в свободное время не обязательно играете на балалайке или выгуливаете ручного медведя.

— Уел. Признаю, — засмеялся Трифонов. — Но вопрос всё равно остаётся. Твои друзья Стивенс и Дэйл предпочли сидеть в изоляции, только бы не помогать этим треклятым русским, а ты — нет.

Собеседник пожал плечами:

— Мне они не друзья и никогда не были. Стивенс обычный администратор, в группу его включили, чтобы фиксировать наши действия и следить, чтобы никто не отклонялся от плана исследований.

— А Дэйл?

— Дэйл работал на правительство. То есть, на разведку. Как ученый он слабоват. Видимо, поэтому ваши и не настаивали, чтобы эти двое тоже работали. Толку от них никакого.

— Понятно. Но ты не ответил.

Доктор Рассел пристально посмотрел на коллегу.

— Алекс, ты отличный ученый, но следователь из тебя никудышный. Мы с тобой оба знаем, что разговор записывается. Ваши так называемые «чекисты» задавали мне этот вопрос в разных вариантах раз триста. Неужели ты думаешь, что я отвечу тебе иначе, не так, как им?

Алексей «смущенно» потёр несуществующую бороду.

— Ну, я же не мог не попробовать. Вдруг ты скажешь мне больше?

Чарльз покачал головой:

— Больше вряд ли. Но если хочешь, могу повторить.

Трифонов оторвался от компа и вместе с креслом повернулся к американцу.

— Я тебя внимательно слушаю.

— О’кей.

Рассел прикрыл на секунду глаза, а затем начал рассказывать. Неторопливо. Тщательно подбирая слова. Почти идеально выстраивая сложные фразы на русском…

Доктор Рассел и ещё двое захваченных на Кубе американцев появились в ЦИАНТе в начале ноября. К этому времени ажиотаж, вызванный письмом Шмулевича, слегка поутих. Многие чувствовали: нужен новый толчок, новая встряска. Начальный запал иссяк, кое у кого даже возникли сомнения: а вдруг послание израильтянина — это дезинформация, попытка направить исследования по ложному пути?

Трифонов так не считал. Переданные Шмулевичем сведения были действительно важными. Второго дна в них не ощущалось. Тем более что само сообщение Алексей обнаружил совершенно случайно. Бывший сокурсник отправил письмо по электронному адресу, которым Трифонов не пользовался больше года. В ЦИАНТе публичные почтовые домены не одобрялись, а корпоративный — и это понятно — находился под плотной опекой спецслужб. Всякое проходящее через него послание могло быть задержано и проверено. Видимо, это понимал и Шмулевич. Трудно сказать, кого он боялся больше — бывших «своих» или тех, на кого работал сейчас? Скорее всего, израильтянину просто хотелось иметь пусть слабенькую, но страховку, на случай, если его попытаются кинуть новые работодатели. Обычная месть и ничего больше.

Трифонов помнил, что и студентом Яков всегда отличался какой-то болезненной мнительностью. Он постоянно подозревал всех и каждого в желании посмеяться над ним или даже унизить. Друзей у него практически не было, а явно завышенная самооценка не давала выстраивать ровные отношения с окружающими. Репутация неуживчивого скандалиста и мизантропа тянулась за ним, словно шлейф, решить проблему не помогла даже эмиграция в «землю обетованную» — по слухам, конфликты с коллегами и начальством продолжались и там. Истерик Шмулевич ругался со всеми, но в то же время требовал от всех трепетного к себе отношения. И — вот ведь ирония судьбы — он, действительно, превратился в исключительно важный, а, возможно, и наиболее значимый фактор всей мировой политики…

— Домой меня всё равно не отпустят, а я, Алекс, мечтаю узнать, чем всё закончится. Мало того, на премьере хочу быть в партере, а ещё лучше — самому участвовать в постановке. Тебе покажется странным, но здесь в России шансов на это у меня даже больше, чем в Штатах. В проекте «Дверь» я был на вторых ролях. Меня просто не допускали до главного. Я знал о профессоре Мафлине, знал, что в лаборатории Лос-Аламоса занимались пространственными проколами, но результаты исследований находились под грифом, а я считался слишком публичным. Мне доверяли лишь ту часть работы, в которой любая утечка не превратилась бы в катастрофу.