При взгляде на происходящее возникало множество вопросов: как такой человек вообще мог прийти к власти и стать символом обновляющейся России, если он не обладал элементарными знаниями развития общества, не воспринимал её сердцем, не видел её драгоценную самобытность и неповторимое своеобразие? Как такой человек мог стать правителем России, если он был порождён не только ложной структурой сознания, но и ложной иерархией ценностей? Не созерцал Россию, не принимал её как одну из главных заветных святынь своей личной жизни? Вопросы, вопросы, вопросы… и сколько бы их ни было, ясно было одно: к власти пришёл случайный человек, в котором не было ничего святого, что могло бы возвысить Россию, сделав её великой державой.

Могло ли такое присниться нашим предкам, собиравшим землю русскую по крупицам, по маленьким корешочкам, чтобы это «древо жизни» не только росло, но и плодоносило, радуя душу русского человека земными явлениями: правдой, верой и, красотой? Хочется привести слова, которые часто повторяют люди, но не принимают во внимание: «Молодые строптивы, без послушания и уважения к старшим. Истину отбросили, обычаев не признают. Никто их не понимает, и они не хотят, чтобы их понимали. Мало того, что учатся с грехом пополам, так ещё обладают способностью напрочь забывать то, что когда-то имели». Так гласит высеченная из базальта – твёрдого как алмаз природного камня – одна из сакральных триад, найденных в фараоновских гробницах, которым более трёх с половиной тысяч лет.

Не этим ли всё сказано о природе и сущности людей?

Чтобы ответить на этот непростой вопрос, нужны, видимо, какие-то особые знания о человеке, познания в области добра и зла. В том числе и те, что связаны с понятием «судьба».

Многие древние народы, особенно индоевропейские, а также дальневосточные, считали, что судьба – это понятие общее, а потому предопределена для всех народов без исключения. Они считали, что судьба является следствием действий, страстей и характеров. По этой триаде судьбы прокладывают путь того или иного народа, того или иного человека. Более того, древние мудрецы утверждали, что любой человек, любое общество – это некий сосуд, который наполняется по мере наших плохих поступков. Когда предел доходит до 90 процентов наполненности сосуда, происходят трагические события. Спастись можно только через раскаяние, через признание своих ошибок. В христианстве это называется «замаливанием грехов». Если этого не происходит, то действуют уже другие – дьявольские силы, направленные на разрушение всего того, что достигнуто человеком или обществом. И это не просто слова: дьявольское начало имеет в жизни человеческого рода свою историю, которая зародилась, как бы это странно ни звучало, в недрах искусства и философии. Иван Ильин писал: «Искусство стало воображать и изображать его, а философия занялась его теоритическим оправданием, дьявол, конечно, “не удался”, потому что человеческое воображение не способно вместить его, но в литературе, в музыке, в живописи началась культура “демонизма”».

С начала XIX века Европа увлекается созданием антибожественных образов, появляется демонизм сомнения, отрицания, гордости, бунта, разочарования, горечи, тоски, презрения, эгоизма и даже скуки. Поэты изображают Прометея, Денницу, Каина, Дон-Жуана, Мефистофеля. Байрон, Гёте, Шиллер и другие поэты развёртывают целую галерею «демонов и дьяволов». Причём все они «умны», «образованны», «остроумны» и «обаятельны». Слушая их, люди готовы к чему угодно, в том числе и к «высшей революционности».

Глубоко изучая этот человеческий феномен, Достоевский увидел за этим пропасть, которая может привести общество к катастрофе: «Если человек и создал дьявола, то он создал его по своему образу и подобию». «Мученик познания, Фридрих Ницше, один из тех, кто подошёл к этой пропасти, пленился ею и возвеличил её. Всю совокупность религиозных предметов (Бога, душу, добродетель, грех потусторонний мир, истину, вечную жизнь) он обозначает как «груду лжи, рождённую из дурных инстинктов натурами больными и в глубочайшем смысле вредными». «Христианское понятие Бога» есть для него «одно из растленнейших понятий, созданных на земле». Всё христианское есть в его глазах лишь «грубая басня о чудотворце и спасителе», а христианство – «партия забракованных ничтожеств и идиотов». То, что он превозносит, есть цинизм, бесстыдство, «высшее, что может быть достигнуто на земле». Он взывает «к зверю в человеке, к верховному животному», которое надо во что бы то ни стало разнуздать. Он требует «дикого человека», «злого человека», «с радостным брюхом». Его пленяет всё жестокое, неприкрыто звериное, преступное. «Величие есть только там, где есть великое преступление». «В каждом из нас утверждается варвар и дикий зверь». Всё, что зиждет в жизни людей – идеи «вины, наказания, справедливости, честности, свободы, любви и т. п.», – должно быть вообще изъято из существования. «Вперёд же! – восклицает он, – богохульники, противники морали, всевозможные беспочвенники, артисты, евреи, игроки – все отвергнутые слои общества!» И нет для него большей радости, как видеть «уничтожение лучших людей и следить, как они шаг за шагом идут к погибели». «Я знаю мой жребий, – пишет он, – однажды с моим именем будет сопряжено воспоминание о чём-то чудовищном, о кризисе, какого никогда ещё не было на земле, о глубочайшем совестном конфликте, о приговоре, вызванном против всего, во что дотоле верили, чего требовали, что свято чтили. Я не человек, я – динамит».

Но всякое ли признание может спасти то или иное государство от подобной теории? Тем более тогда, когда хочется не развивать свою страну, не жить своим, что называется умом, а покоряться, быть слугой в руках какого-то властителя, а проще говоря – барина, обрекая народ и государство на вассальную зависимость.

Лучший ответ на этот вопрос может подсказать только причинно-следственная связь – связь между действием и наступившими последствиями, которые, как правило, никогда не заставят себя долго ждать. Ибо неограниченная власть над миром одной сверхдержавы предполагает на практике не только «одного центра власти, одного центра силы и одного центра принятия решений», но и тотальную роль в абсолютном управлении однополярным миром, где главными инструментами являются многие факторы, начиная от самой сильной армии до идеологии национальной исключительности. От доминирующей роли сама сверхдержава отказаться не может ни при каких условиях, если только не подвергнуть её внешнему и внутреннему разрушению.

Первым «лицом», кто предчувствовал уничтожение России как самостоятельного и независимого государства, была Природа. В её поразительно мудром стремлении к самосохранению можно было увидеть и услышать всё то, что касалось правды. Ибо без правды в природе всё пустое, всё обман. Весна, обеспокоившись проблемами общества, всем тем, что происходит вокруг, старалась изо всех сил не бросить народ в беде. Подобно оратору, в арсенале которого всегда есть не только красноречие, но и развитое умение убеждать, она говорила: люди, помните, всякая перемена влечёт за собой другую перемену. И, как правило, худшую. Остановитесь, одумайтесь, что же вы делаете, ведь вы совершаете не ошибку, а величайшее преступление, за которым последует наказание. Где ваш патриотизм? Где же ваше достоинство? Где ваша твёрдость духа? Где ваши честь, сила и доблесть? Были и другие слова, призывающие народ и власть к разуму. Но все усилия и стремления Весны оказались напрасными: никто её уже не слышал и слышать не хотел.

Отказавшись от справедливости, правосудия и исторической памяти, народ и власть не захотели больше быть не только продолжателями, но и вершителями дел государственных. Всякий долг и ответственность народа приобрели совершенно другую форму существования, где не было места ни любви к родине, ни любви к отечеству. Зато была любовь к свободе и деньгам, к этим новым западным забавам, от которых всё больше и больше веяло чем-то низменным и порочным.