Да ну⁈

Вслед за этим голосом через секунду над столешницей появляется взъерошенная рыжая девица возрастом чуть помладше Анастасии, жены деда. Она бухает на стол стационарный накопитель весом как бы не в пуд и отряхивает ладони от пыли:

— Кто такой, чего хотел?

Ух ты. Готов спорить, у меня сейчас то самое идиотское лицо: оно у меня всегда идиотское, когда такая фемина ря…

На всякий случай обрываю неуместные поползновения и прекращаю думать в эту сторону.

Эх, до чего досадно. А ведь никто и не видит, как я над собой расту!

Не успеваю испытать гордость за самого себя, как проклятый язык предшественника выдаёт чуть ли не против моей воли:

— Сергей Страхов, рекомендуюсь собственной персоной! — на рефлексе щёлкаю каблуками. — У тебя попа красивая, — сообщаю доверительно, подходя к её рабочему месту. — А в кабинете срач. Двадцать сантиметров. Как тебя зовут?

Чёрт побери. Если бы речь шла о спиртном, уместно было бы сказать, «сорвался». Завязал, пить с утра не стал — но вечером не удержался и всё-таки выпил.

А в этом случае что сказать?

И глаза у неё красивые. Сиськи, правда, так себе, явно не Наджиб; но если рассматривать её не во фронтальной проекции, а сзади…

— Чего. Тебе. Надо. Скотина. — Холодно цедит сотрудница участка, ещё секунду назад бывшая такой очаровательной рыженькой девчонкой.

Тьху. Стерва. Только пытаешься в полицейских человека увидеть, как тут же получаешь в ответ тупое и немотивированное хамство!

— Я по делу пришёл, — хмуро вываливаю на стол остатки золота. — Информация нужна, а сиськи твои микроскопические мне вовсе и не интересны.

Что интересно, даже здесь не вру. У неё именно вид сзади интереснее фронтальной проекции.

— Не пи**и, Ржевский! Не тот ты человек, чтобы это было правдой, сволочь проклятая! — Очаровательная рыженькая девчонка, которой так идёт полицейская форма, внезапно превращается в фурию. — Что тебе ещё от меня надо⁈ Опять эти подкаты твои идиотские⁈ А почему Страхов? Почему не Михайлов, сразу бы фамилией царя назвался⁈ Да иди ты *****! Ненавижу тебя!

Опа. Вот это да, вот это поворот событий. Что же делать и что это всё значит.

Впрочем, по второму пункту прогноз прямо намекает: очень сильно на мой потенциальный провал похоже. И насчёт что делать, тоже весьма нелицеприятный вариант напрашивается…

По сухой теории, в случае риска расшифровки армейской группы на территории противника полагается этот риск быстро устранять. Понятно, каким образом.

Но это с одной стороны. А с другой — я вроде как в своём собственном городе, не у врагов за линией фронта. У меня (у всех нас) этот город в ближайшем будущем отобрать попытаются, но в данном случае оно не существенно.

Суть: не хотелось бы ТУТ по законам военного времени действовать. Тем более с этой девчонкой.

Да я и не буду.

— А я знаю, куда сейчас эти твои деньги засуну! — Сотрудница полиции неприятно оживляется. — Придумала!

Ой. Какая-то откровенно нехорошая перспектива намечается. Когда бабы из истерики резко выскакивают в такой вот энтузиазм, оно всегда не к добру.

Что же делать, что же делать, что же делать.

Женские пальцы решительно сгребают монеты со стола и складывают их в высокую стопочку. Глаза рыжей становится похожими на те два оптических прибора, которые обычно задействованы у снайпера и у его второго номера во время работы по профилю.

Что-то предчувствия у меня на тему её дальнейших действий совсем не оптимистичные.

— Наверное, я буду решительно возражать! — Замечаю осторожно для поддержания хоть какого-то конструктивного разговора. — Я, возможно, догадался, куда ты эти деньги поместить собираешься и я категорически против!

На всякий случай даже от стола отхожу, чтобы было пространство для манёвра — кабинет большой, есть где уворачиваться. Тьфу три раза, авось получится миром разрулить.

И чего она так взъерепенилась? Ещё Ржевского во мне откуда-то узнала.

— Возражай, — соглашается девица с обманчивой покладистостью, целеустремлённо огибая стол по дуге и направляясь в мою сторону. — Я тоже не сильно рвалась на том пикнике тебе это место подставлять, когда ты мной попользовался! Напилась — да, но тебя в свой спальный мешок не тащила! Даже просила перелечь подальше поначалу, пока ты свои сонеты исполнять не начал!

— Ой, — вырывается у меня непроизвольно.

Вот это да второй раз. Думай, голова, думай.

— Не может быть, — добавляю неубедительно ввиду отсутствия какой-либо хорошей альтернативы.

— А ты не помнишь, что запел, когда меня уламывал⁈ — она продолжает надвигаться, словно стремится надавить на нервы и запугать. — «Гусары и полиция! Содружество людей в форме! Иди сюда, моя дорогая, какой я тебе фокус покажу!..» Сволочь! Ещё смылся на утро, повторно попользовавшись! Даже слова ласкового напоследок не сказал!

— Какая мерзость, — вздыхаю, отодвигаясь на всякий случай ещё на один шаг. — Как я мог. Моё поведение было недопустимым и недостойным дворянина. Прошу понять и простить.

Что бы ещё такое сказать поубедительнее.

— СВОЛОЧЬ ТЫ, РЖЕВСКИЙ!!!

Зачем же она так орёт. И ведь потише кричать не попросишь — не та обстановка, а в коридоре и услышать могут.

Что же делать, что же делать.

— Если честно, не очень хорошо помню этот без сомнения яркий эпизод, — из всех возможных стратегий выбираю честность. — Я бы даже сказал, совсем не помню.

Любой пожар конфликта следует сперва пытаться погасить путём конструктивных переговоров.

Я даже руку к сердцу прикладываю, пытаясь усилить производимое впечатление:

— Если ты не возражаешь, давай восстановим события вместе? — здесь сделать лицо понаивнее, обычно срабатывает.

Чёрт. Что-то не так рассчитал — глаза рыжей ещё больше становятся похожими на прицелы.

— Имею предложение! Давай познакомимся для начала, как полагается⁈ — теперь разговаривать приходится на ходу, поскольку одновременно со своими словами мне приходится оперативно смещаться по окружности (собеседница пришла в движение, пытаясь минимизировать дистанцию — а я хочу, чтоб между нами оставался её рабочий стол).

Ох, больно целеустремлённо эта эксперт по артефактам ко мне вплотную рвётся. Судя по контексту событий, никак не затем, чтобы меня ещё раз порадовать. Если правда всё то, что она про общий спальный мешок говорит.

Хотя попа у девицы действительно красивая, вздыхаю про себя на бегу. Самое печальное, что она Ржевского вон, чудесно знает помнит, а в моей памяти о ней — ни слова, ни полслова. Чем объяснить?

С одной стороны, можно списать на удар менталиста на том перекрёстке. Однако предчувствие подсказывает, что это официальная версия и самоуспокоение. Скорее всего, предшественник напился до коматозного состояния и в момент решительного соблазнения этой девицы действовал на рефлексе.

На утро, по всей видимости, повторил подход к снаряду (попа-то красивая) — а потом двинулся куда-либо и больше с ней не виделся.

Может, дальше глаза пошёл заливать, да так память и потерял — поскольку с вечера не протрезвел.

— Как тебя зовут? — интересуюсь как можно более участливо и доброжелательно, что на бегу непросто.

Сейчас главное, если верить теории от аль-Футаим, выражением лица несмотря ни на что транслировать позитив, спокойствие и искреннее любопытство.

— Сука! Попользовался — и даже как звать не вспомнишь⁈ — а рыжая почему-то всё сильнее наливается цветом отварной свёклы.

Хотя казалось бы, куда уж круче.

Завершая первый полный оборот вокруг полицейского стола, из своего неизбывного правдолюбия на автомате уточняю:

— Не то что имени! Даже в лицо тебя не узнаю! Прости за откровенность.

Ну а чё, это она Ржевского помнит, а я её действительно впервые вижу. Справедливости ради, хорошо бы, чтоб либо первое, либо второе было взаимным: либо чтобы и она меня не помнила, или чтобы я её узнал.

Тогда, теоретически, выравнивать позиции в наших непростых переговорах было бы легче. Но чего нет, того нет, только вздохнуть на ходу да предшественника выматерить мысленно.