Я подняла голову, посмотрела на Квентина Рикони, и странная мысль пронеслась в моей голове без предупреждения, не подчиняясь логике и здравому смыслу, не дав мне возможности спрятаться от нее: “Я в самом деле хочу тебя полюбить”.

Зазвонил телефон, я неохотно сняла трубку.

– Папа вчера потерял сознание. У него были боли в груди, – объявила Джанин.

– С ним все в порядке?

– Он справится. Врач прописал ему новые лекарства от сердца и успокоительные. Последнее время он переживал сильный стресс. Нетрудно понять, из-за кого. Но отец хочет видеть тебя завтра за ленчем. Возможно, он выговорится и почувствует себя лучше. Так ты придешь?

– Да.

– Спасибо.

– Джанин, я сожалею о том, что толкнула тебя.

– Ни о чем ты не сожалеешь, но я готова заключить сделку с самим дьяволом, лишь бы ты завтра была полюбезней с папой.

– Я принимаю твое приглашение, Вельзевул, спасибо.

Она повесила трубку.

Тайбер-крест, большое, похожее на плантацию владение в нескольких милях к западу от города, стало семейным гнездом в 1960 году, после того как мистер Джон и мать Джанин получили землю в качестве свадебного подарка и построили на ней огромный дом с белыми колоннами. Служащие компании часто в шутку называли поместье Насестом.

Я ехала на машине к дому Тайберов вдоль старых яблоневых садов, обнесенных девственно-белой оградой. Декоративные черные коровы паслись на зеленых пастбищах. Когда дорога привела меня к господскому дому, я увидела мраморных кур и петухов среди азалий и лавров. В горах многие украшают двор животными, вырезанными из фанеры. Мне доводилось видеть оленей, медведей, гусей, но мраморные куры были только у Тайберов. Эти люди серьезно относились к украшению своего двора.

Трехэтажный с белыми колоннами особняк Тайберов стоял на холме и смотрел на город. Когда я остановилась у крыльца, до меня донесся полуденный звон колоколов в церкви колледжа, прилетевший с бризом. В ясный день обитатели дома могли, сидя на балконе, наслаждаться видом церковных шпилей, купола дворца правосудия и крыши административного здания колледжа. Но мне ни разу не пришлось это сделать. В те редкие дни, когда мистеру Джону удавалось заставить Джанин пригласить меня на день рождения, а моему отцу – заставить меня пойти, она всегда вносила меня в свой второй список, что означало невозможность подняться в спальню хозяйки торжества и полюбоваться видом с ее личного балкона.

Трики Стюарт в голубом платье горничной, бывшая моя подруга по второму списку, открыла дверь, прежде чем я успела позвонить. Она улыбнулась:

– Привет, Медвежий Коготь. – Это прозвище я получила в старших классах школы.

– Привет, Трики,[1] – ее так назвали родители.

Мы выросли вместе, сравнивая наши мозоли и обмениваясь страшными историями о мертвых цыплятах. Ее родители до сих пор выращивали цыплят для птицефабрики Тайбера, зарабатывая себе на жизнь. Их долги только выросли, так как они построили пять новых курятников. Трики и ее муж жили вместе с ними. Заработок Трики в доме Тайберов шел в общий котел. Она растила четверых детей и делала это со вкусом. В угольно-черных волосах Трики белели осветленные пряди, улыбка сияла золотой коронкой на зубе, а в глазах застыло ожидание.

– Как поживает твой гость из Нью-Йорка?

Я протянула ей желтые розы, которые Лиза срезала для визита. Не имело смысла серьезно отвечать на вопросы Трики. Это была ритуальная попытка указать на ее место в обществе и на мое.

– Мой гость из Нью-Йорка реконструирует мой амбар, – сообщила я. – Думаю, намерен устроить там станцию подземки.

Трики пустилась шепотом пересказывать все, что Тайберы говорили о Квентине (источник неприятностей, плохое влияние, жалкий изгой), пока вела меня через холл, увешанный портретами умерших Тайберов, получивших известность. Так как все Тайберы мнили себя знаменитостями, холл оказался довольно длинным. Я прочла надпись на табличке под неизвестным мне портретом и остановилась как вкопанная.

У женщины на полотне были роскошные медные волосы, уложенные в элегантную прическу, пышный бюст утягивало строгое платье начала века, выглядевшее так, словно его хозяйка собиралась отправиться в плавание на “Титанике”. Ее лицо казалось величественным. Она была похожа на меня и на папу, и не случайно.

Бетина Грейс Пауэлл Тайбер смотрела на меня нежными голубыми глазами Пауэллов и улыбалась грустной улыбкой. Я никогда не видела ее изображений, если не считать нечеткой фотокарточки, на которой она была снята еще девочкой. Папа держал ее в рамке на столике у дивана в гостиной. Женщина, связавшая нынешних Пауэллов и Тайберов, не выглядела как потерявшая рассудок вульгарная особа, развратница, изменившая мужу, или, если пользоваться более грубой лексикой былых времен, подстилка для черномазых. Напротив, она была печальной и красивой.

– Трики, откуда взялся этот портрет?

– Мистер Джон приказал повесить его на прошлой неделе. Этот портрет привезли из дома его старой тетушки Дотти Тайбер из Южной Каролины. Эсме унаследовала его от старушки Дотти, она любит этот портрет, а мистер Джон и Джанин пытаются сделать все, чтобы Эсме чувствовала себя здесь как дома. Поэтому они повесили портрет ради нее. Да благословит господь ее нежное, глупое сердечко.

– Кто такая Эсме?

– Племянница мистера Джона, дочь Уильяма. Ты же помнишь: Уильям – это брат мистера Джона, разбившийся где-то в горах. Они говорят, что Уильям унаследовал от Пауэллов все самое плохое, как и мисс Бетти. Лунатик. Бродяга. Так они его здесь называют.

Я напрягла память и вспомнила, что Уильям Тайбер и в самом деле погиб во время восхождения на горную вершину в какой-то экзотической стране, когда я была совсем девчонкой.

– Я не знала, что он женился, и не подозревала, что у него есть дочь.

– Уильям Тайбер и не был женат. Просто обрюхатил какую-то девицу. Она отказалась от малышки, когда доктора объявили, что у девочки не все в порядке с головой. Дотти воспитала ее. Это она назвала ее Эсме. Теперь Дотти умерла, и Эсме живет здесь. Ей девятнадцать, и у нее в моторе не все цилиндры работают, понимаешь? Ты бы назвала ее умственно отсталой. Но здесь этих слов не употребляй. Они говорят, что она “особенная”.

Я все никак не могла прийти в себя от изображения женщины на портрете. История о чужом человеке, живущем в особняке, заставила меня посмотреть по сторонам, словно меня пригласили на вечеринку с сюрпризами и новые персонажи могут выскочить из-за портьер в любую секунду. Я не могла отделаться от мысли, что мистер Джон повесил пресловутый портрет специально для меня и что это была его попытка к примирению. Трики продолжала делиться со мной слухами, сплетнями и собственными умозаключениями, пока вела меня к залитой солнцем и заполненной цветами террасе позади дома. Мистер Джон в белых брюках и рубашке-гольф, показавшийся мне бледным, съежившимся и сильно постаревшим, поднялся из-за стола и знаком предложил мне сесть. Никаких объятий, радостных восклицаний: “Урсула, девочка моя!”, ставших для меня с годами привычными.

Мы сели у стола, на котором заранее поставили чай со льдом, салат с курицей и рулет, и печально посмотрели друг на друга.

– Как вы себя чувствуете? – спросила я.

– Гм. Врач прописал мне новые лекарства. Полагаю, теперь мне станет полегче.

– Как Джанин?

– Ее гордость уязвлена.

– Я сожалею о том, что случилось. И еще, для протокола: Квентин Рикони не предполагал, что ваша ним встреча закончится полным фиаско.

При упоминании имени Квентина мистер Джо сморщился.

– Я постараюсь сохранить объективность и отдать ему должное. Это куда лучше его попытки довести меня до сердечного приступа. – Я кивнула. Мистер Джон неожиданно резким движением отодвинул от себя тарелку, его суровый взгляд уперся в меня. – У меня разрывается сердце от нашей ссоры. Я дал себе обещание, что присмотрю за тобой и Артуром после смерти Томми. Я хочу как-то загладить свою вину за то, что не включил его в состав моих родственников. Неужели я такой противный старикашка, что ты можешь лишь ненавидеть меня?