Якобинцы настаивали на быстром окончании разбора дела, которое могло затянуться на длительный срок. 28 октября Конвент принял закон, ускорявший судебную процедуру. По истечении трех дней председатель с согласия присяжных имел право прекращать судебное разбирательство и объявлять приговор. Председатель трибунала уже 30 октября воспользовался этим законом, чтобы предложить присяжным закончить процесс жирондистов, который еще находился на стадии судебного следствия. Через три часа присяжные на вопросы о виновности подсудимых во всех предъявленных им обвинениях ответили утвердительно. Некоторые из осужденных пытались заколоться кинжалами тут же, в зале суда. Другие обращались к собравшимся зрителям и народу, утверждая, что их обманывают. На другой день руководители жирондистов сложили головы на гильотине.
В последние месяцы 1793 г. и начале 1794 г. перед Революционным трибуналом предстали различные лица, суд над которыми привлек всеобщее внимание: Филипп Эгалите, бывший герцог Орлеанский, мадам Роллан (ее называли душой Жиронды), бывший мэр Парижа Байи и республиканский генерал Гушар… В Революционный трибунал было передано и дело вождя «бешеных», защитника интересов парижской бедноты, Жака Ру. Не дожидаясь неизбежного смертного приговора, 10 февраля 1794 г. Жак Ру покончил жизнь самоубийством. 13 и 14 марта были арестованы лидеры левого крыла якобинцев Эбер, Ронсен, Моморо. Им инкриминировали связь с иностранными державами, стремление реставрировать монархию, уморить Париж голодом. Действительной виной, за которую судили эбертистов, были планы восстания против Конвента, против Комитета общественного спасения во имя осуществления своей эгалитарной программы. Среди зрителей было немало сочувствующих подсудимым, но это не изменило хода процесса. Эбертисты были осуждены и 24 марта гильотинированы.
В число осужденных «предателей» сознательно включили несколько лиц, связанных с правыми якобинцами — дантонистами. В ночь на 31 марта на совместном заседании Комитетов общественного спасения и общественной безопасности по настоянию Робеспьера и Сен-Жюста было принято решение об аресте Дантона и его друзей. При известии об этом возникло сильное волнение даже в самом Конвенте. Но авторитет Робеспьера еще раз восторжествовал. Со 2 по 5 апреля проходил процесс Дантона, Камилла Демулена, Эро де Сешеля и других лидеров правого крыла монтаньяров. В обвинении правда была щедро перемешана с вымыслом. Сведения о связях Дантона со спекулянтами и темными дельцами, даже с иностранными агентами, перемежались с явно фантастическими вымыслами. По утверждению председателя суда Германа, целью Дантона было «двинуться во главе вооруженной армии на Париж, уничтожить республиканскую форму правления и восстановить монархию»[325].
Дантон, с его могучим голосом и темпераментом народного трибуна, перекрикивая судей, доказывал всем собравшимся в зале и около здания трибунала несправедливость возведенных на него обвинений.
— Мой голос, — гремел он, — должен быть услышан не только вами, но и всей Францией.
Фукье-Тенвиль писал Конвенту, что предоставленных суду прав недостаточно, чтобы заставить замолчать подсудимых, «апеллирующих к народу»[326].
Один новейший американский историк назвал присяжных в процессе дантонистов «тщательно отобранной группой людей, заранее враждебно настроенных и нарушающих данную присягу»[327]. Эта оценка соответствует действительности лишь частично: члены трибунала и присяжные были искренне убеждены в том, что интересы народа, революционная целесообразность выше, чем приверженность букве закона. По слухам, Фукье-Тенвиль и Герман даже входили в совещательную комнату, чтобы побороть сомнения присяжных, и показывали им какой-то неизвестный документ, свидетельствующий о виновности Дантона. Когда один из присяжных заколебался, другой спросил его:
— Кто более полезен для Республики — Дантон или Робеспьер?
— Более полезен Робеспьер.
— В таком случае нужно гильотинировать Дантона.
На вопрос, существовал ли «заговор, направленный на оклеветание и очернение национального представительства и разрушение с помощью коррупции республиканского правительства», присяжные ответили «да». Все подсудимые, кроме одного, были приговорены к смерти и в тот же день посланы на гильотину. Когда телега, на которой везли осужденных на казнь, проезжала мимо дома Робеспьера, Дантон громко крикнул: «Я жду тебя, Робеспьер!»
К этому времени террор принял невиданные прежде размеры. Только с 10 июня по 27 июля (9 термидора) Революционный трибунал отправил на гильотину 1375 человек. Порой выносили более пятидесяти смертных приговоров в день. Террор уже перестал служить интересам революции. Он сделался, по словам Ф. Энгельса, для Робеспьера и его сторонников «средством самосохранения и тем самым стал абсурдом»[328].
…Пестрой чередой проходили перед трибуналом левый якобинец Шомет и вдова Камилла Демулена — Люсиль, сотни других людей, нередко не представлявших никакой угрозы для якобинской Республики, между тем как настоящие враги не дремали и надеялись в своих планах использовать с помощью Фукье-Тенвиля, тайно ненавидевшего Робеспьера, и Революционный трибунал. Так возникла попытка раздуть дело полусумасшедшей старухи Катерины Тео, которая предрекала приход нового мессии. В числе поклонников Тео были члены семьи столяра Дюпле, на квартире у которых жил Робеспьер. Метили, конечно, в него. Робеспьеру удалось с немалым трудом 26 июня добиться приказа Комитета общественного спасения об отсрочке рассмотрения дела Катерины Тео, но сам эпизод уже служил зловещим предвестником использования Революционного трибунала в прямо контрреволюционных целях. Нельзя некритически подходить к деятельности Революционного трибунала из-за того, что он действительно наказал опасных контрреволюционеров. На основании этого нелепо было бы, как отмечал Ф. Энгельс, считать, что «каждый обезглавленный получил по заслугам — сначала те, кто был обезглавлен по приказу Робеспьера, а затем — сам Робеспьер…»[329].
Попытки якобинцев с помощью террора решить экономические проблемы (а для этого еще не было предпосылок) не могли привести к успеху.
Переворот 9 термидора (27 июля 1794 г.) привел к крушению якобинской диктатуры. Утром 10 термидора в Революционный трибунал были доставлены Робеспьер, Кутон, Сен-Жюст и их ближайшие сподвижники. В их числе был и Рене-Франсуа Дюма — председатель Революционного трибунала. Фукье-Тенвиль участвовал лишь в начале заседания, не желая выносить приговор своему другу, бывшему мэру Парижа Леко-Флерио, находившемуся среди обвиняемых. Все 22 подсудимых — были зачитаны лишь их имена — по решению трибунала были осуждены на смерть и через несколько часов гильотинированы. 11 термидора за ними последовало еще 70 членов Парижской коммуны, включая и присяжных трибунала — сторонников Робеспьера[330].
14 термидора один из лидеров термидорианцев, Фре-рон, заявил в Конвенте: «Весь Париж требует казни Фукье-Тенвиля, которую он вполне заслужил». Под аплодисменты было решено передать его дело в Революционный трибунал. Фукье-Тенвиль узнал об этом сначала из уст одного из своих друзей, поспешившего в здание Революционного трибунала. Он не сделал никакой попытки к бегству и сам явился в тюрьму Консьержери, заполненную лицами, которые еще ожидали его суда. В тюрьме Фукье-Тенвиль составлял оправдательные записки, утверждая неправильность предъявленного ему обвинения в преследовании патриотов (это якобы могли быть единичные случаи при наличии множества действительных заговорщиков). Он настойчиво подчеркивал, что никогда не был креатурой Робеспьера, что ненавидел его деспотизм[331].
