В конце 1539 г. Анна Киевская двинулась в путь. Всюду ее ожидала пышная встреча, предписанная 50-летним женихом. Изображая галантного рыцаря, он решил встретить свою невесту в Рочестере, в 30 милях от Лондона. Посланный в качестве нарочного королевский приближенный Энтони Браун вернулся весьма смущенный: будущая королева очень мало напоминала свой портрет. Браун не мог знать, что еще меньше подходила Анна Клевская к своей будущей роли по уму и образованию, полученному при дворе маленького германского княжества с его педантичным распорядком жизни. К тому же невеста была не первой молодости и в свои 34 года успела потерять ту привлекательность, которой в юности обладают даже некрасивые девушки.
При встрече с немкой Генрих не поверил своим глазам и почти открыто выразил свое «недовольство и неприятное впечатление от ее личности», как сообщал наблюдавший эту сцену придворный. Пробормотав несколько фраз, Генрих удалился, позабыв даже передать Анне подготовленный для нее новогодний подарок. Вернувшись на корабль, он мрачно заметил: «Я не вижу в этой женщине ничего похожего на то, что сообщили мне о ней, и я удивлен, как столь мудрые люди могли писать подобные отчеты». Эта фраза приобретала зловещий смысл в устах такого тирана, как Генрих.
Свое неудовольствие король не скрыл от приближенных, а Кромвелю прямо объявил: «Знай я обо всем этом раньше, она не прибыла бы сюда. Как же теперь выпутаться из игры?» Кромвель ответил, что он очень огорчен. После того как министр сам получил возможность взглянуть на невесту, он поспешил согласиться с мнением разочарованного жениха, но заметил, что Анна все же обладает королевскими манерами. Этого было явно недостаточно. Отныне Генрих только и думал, как бы отделаться от «фламандской кобылы», как он окрестил свою нареченную. Политические причины, побудившие английского короля искать руки дочери герцога Клевского, сводились к тому, чтобы взять в кольцо Фландрию — одну из наиболее богатых земель империи Карла V. Окруженная со всех сторон противниками императора — Англией, Францией, герцогом Киевским и протестантскими князьями Северной Германии, Фландрия стала бы уязвимым местом империи Карла V, что побудило бы его искать примирения с Генрихом. Кроме того, возможность подобного окружения Фландрии могла заставить Франциска I отказаться от мысли о соглашении со своим старым соперником — императором.
Хотя эти соображения сохраняли свою силу, Генрих дал указание помочь ему «выпутаться». Кромвель принялся за дело. Анну, оказывается, намеревались выдать за герцога Лотарингского. Документ, содержащий официальное освобождение невесты от данного ею обещания, остался в Германии. Это была как будто спасительная лазейка: Генрих попытался принять позу оскорбленного и обманутого человека. Но бумагу рано или поздно доставили бы в Лондон. А просто отослать Анну домой Генрих опасался, так как уязвленный герцог Клевский легко мог перейти на сторону Карла V. С проклятиями, мрачный, как туча, король решил жениться.
О том, что новобрачная ему в тягость, Генрих VIII объявил на другой же день после свадьбы. Однако он некоторое время еще воздерживался от открытого разрыва. Оставалось определить: так ли уж опасен этот разрыв? В феврале 1540 г. герцог Норфолк, противник «германского брака» и теперь враг Кромвеля, отправился во Францию. Он убедился, что франко-испанское сближение не зашло далеко[96]. Во всяком случае ни Карл, ни Франциск не предполагали нападать на Англию. А ведь именно ссылкой на эту угрозу Кромвель мотивировал необходимость «германского брака»[97]. Норфолк привез свои радостные для Генриха известия и взамен узнал не менее приятную новость для себя: на королевские обеды и ужины, куда допускались самые близкие люди, была приглашена племянница герцога юная Екатерина Говард.
Кромвель (в апреле 1540 г. он получил титул графа) пытался нанести контрудар: его разведка постаралась скомпрометировать епископа Гардинера, который подобно Норфолку стремился к примирению с Римом. Министр произвел также конфискацию имущества Ордена иоаннитов: золото, поступавшее в королевское казначейство, всегда успокаивающе действовало на Генриха.
7 июня к Кромвелю зашел его бывший сторонник, а ныне тайный недруг Томас Рисли, приближенный Генриха. Он намекнул, что короля надо избавить от новой жены. На другой день, 8 июня, Рисли снова посетил министра и опять настойчиво повторил свою мысль. Стало ясно, что это был королевский приказ. Кромвель кивнул головой, но заметил, что дело сложное. Министру предлагали освободить короля от Анны Клевской, чтобы расчистить дорогу для Екатерины Говард — племянницы его врага.
Пока Кромвель с горечью размышлял над полученным приказом, Генрих уже принял решение: прежде чем освободиться от новой жены, необходимо отделаться от надоевшего министра (возможно, у короля помимо изложенных мотивов были и другие побудительные причины покончить с Кромвелем)[98]. Рисли по приказу короля в — тот же день, 8 июня, составил королевские письма, обвинявшие Кромвеля в нарушении разработанного Генрихом плана нового церковного устройства[99].
Вчера еще всемогущий министр стал обреченным человеком, отверженным, отмеченным печатью королевской немилости. Об этом знали уже другие царедворцы и советники — почти все, кроме него самого, руководителя секретной службы. 10 июня 1540 г., когда члены Тайного совета шли из Вестминстера, где заседал парламент, во дворец, порывом ветра сорвало шапку с головы Кромвеля. Вопреки обычной вежливости, требовавшей, чтобы и остальные советники также сняли шапки, все остались в головных уборах. Кромвель понял. Он имел еще мужество усмехнуться: «Сильный ветер сорвал мою шапку, оставив все ваши!»
Во Время традиционного обеда во дворце Кромвеля избегали, как зачумленного. Пока министр выслушивал пришедших к нему посетителей, его коллеги поспешили удалиться. С запозданием он вошел в зал и намеревался сесть на свое место, заметив:
— Джентльмены, вы очень поторопились начать.
Его прервал окрик Норфолка:
— Кромвель, не смей здесь садиться! Изменники не сидят с дворянами!
При слове «изменники» отворилась дверь, вошел капитан с шестью солдатами. Начальник стражи подошел к министру и жестом показал, что он арестован. Вскочив на ноги, бросив шпагу на пол, Кромвель, с горящими глазами, задыхающимся голосом закричал:
— Такова награда за мои труды! Я изменник? Скажите по совести, я изменник? Я никогда не имел в мыслях оскорбить его величество, но раз так обращаются со мной, я отказываюсь от надежды на пощаду. Я только прошу короля, чтобы мне недолго томиться в тюрьме.
Со всех сторон голос Кромвеля заглушали крики: «Изменник! Изменник!», «Тебя будут судить по законам, которые ты сочинил!», «Каждое твое слово — государственная измена!» Под ругань и поношения, обрушившиеся на голову низвергнутого министра, Норфолк сорвал у него с шеи орден св. Георгия, другие — орден Подвязки. Солдатам пришлось чуть ли не спасать Кромвеля от разъяренных членов совета. Кромвеля увели через заднюю дверь прямо к ожидавшей его лодке. Арестованный министр был немедленно доставлен в Тауэр. Не успели захлопнуться за ним двери темницы, как королевский посланец во главе 50 солдат занял по приказу монарха дом Кромвеля и конфисковал все его имущество.
В казематах Тауэра у Кромвеля было достаточно времени, чтобы поразмыслить над своим положением. Не приходилось сомневаться, что это конец. Не для того его бросили в Тауэр, чтобы выпустить отсюда живым. Он мог во всех деталях заранее представить, как будут развертываться события: фальшивые обвинения, призванные скрыть действительные причины падения еще вчера всесильного министра, комедия суда, предопределенный смертный приговор. Выбора не было. Приходилось думать лишь о том, каким образом избегнуть жуткой «квалифицированной» казни. Кромвелю самому не раз приходилось брать на себя организацию подобных расправ, и ему-то уж во всех деталях было известно, как это делается. Казалось, на стенах Тауэра лежали тени жертв королевского произвола, людей, убитых и замученных здесь по воле Генриха VIII и при активном содействии его верного лорда-канцлера. Человеческая жизнь была для него ничем, если ее нужно было принести как жертву на алтарь государственной необходимости. А этой необходимостью мог быть и королевский каприз, и интересы собственной карьеры (не говоря уже о тысячах участников крестьянских восстаний, казненных по требованиям лендлордов). Кровавая башня и другие казематы Тауэра были верным и удобным местом изоляции человека от общества, оставляя его при этом на длительную агонию в одном из каменных мешков государственной тюрьмы или направляя на Тауэр-хилл и Тайберн, где секира или веревка палача избавляли узника от дальнейших страданий. В темную июньскую ночь Тауэр наконец и для Кромвеля стал тем, чем он был для многих его жертв, — зловещим орудием беспощадного королевского деспотизма. Министр на себе испытал весь ужас и беспомощность узника перед лицом безжалостной, тупой силы, обрекавшей его на мучительную смерть.