— Что-то не хочется идти, — говорю я, так как у меня неожиданно разболелась голова. В последнее время со мной такое случается довольно часто.

— Не выдумывай, а то я, кажется, возьмусь за тебя, — повышает голос Матушка.

Ничего не поделаешь, я собираюсь. Выходя из палаты, целую Милку. Она давно уже никуда не ходит, все лежит. В какое-то мгновение мне кажется, что я не хочу идти никуда из-за Милки. Я заметила, что день ото дня мы становимся все менее чуткими друг к другу, суше, черствее, видно, такими нас сделали наши несчастья. Мне жаль Милку, уж я-то знаю, чего стоят ей это лежание и уколы, койки-то наши рядом, слышу, как плачет по ночам от боли. И все же я ухожу вместе со всеми.

— Как несправедливо устроен мир, — говорю я Матушке, когда выходим из Дома. — Мы с Ани готовы отдать все, лишь бы наши дети не появились на свет, а Милка хочет сохранить ребенка, но не может.

— Нет ума, потому и не хотите детей, — отвечает Матушка. — Знала б, сколько на свете женщин хотят иметь ребенка, а не могут. По каким только врачам не ходят и курортам не ездят, готовы отказаться не только от мужчины, но и от самого господа бога, лишь бы родить! А вы…

— Но ты-то сама — оставила ведь ребенка?

— Оставила, — проронила глухо Матушка, — потому что некому было задрать юбку да надавать по заднице.

— Хорошо, а этого сама собираешься воспитывать или как?

— Милая ты моя, да пусть он родится сначала… Ох, Елена, Елена, знала бы ты, как это ужасно — просыпаться каждое утро с мыслью, что ты — одна, совсем одна. Умирать будешь — и некому подать стакан воды… Вот я и сказала себе однажды: господи, если смогу зачать снова, ничто на свете не заставит меня прервать беременность или бросить своего ребенка… А ты что, собираешься своего оставлять?

— Я хочу поступить в университет, — ухожу я от прямого ответа.

— А чем тебе помешает ребенок? Ясли, стипендия — все это ты будешь иметь, да и родители помогут, не оставят же они тебя?

Молчу, а про себя думаю, что Матушке легко рассуждать. Кому я нужна буду с ребенком? Разве только какому-нибудь придурку, за которого не пойдет самая завалящая? А потом, где гарантия, что через год-два он не будет попрекать меня, что взял меня  т а к у ю?

— Матушка, извини за бестактный вопрос, но почему ты до сих пор не вышла замуж?

— От большого ума. Все какие-то недостатки находила у мужиков. Ну а если честно сказать, не очень-то хотелось.

— А теперешний твой, как он…

— Инженер он. На разных социальных ступенях стоим, — произносит Матушка и умолкает. Потом внимательно смотрит на меня, словно решает, стоит ли продолжать, и произносит задумчиво: — Как-то опоздала я на автобус, который в город ехал. Стою на остановке, смотрю, со стороны строительного комбината едут «жигули» и останавливаются рядом со мной. Делаю вид, что не замечаю, но водитель приглашает меня, мол, может, подбросить в город. Села в машину, он предлагает сигареты хорошие, разговорились, и оказалось, что он — новый инженер стройкомбината. Симпатяга такой, куда там. Ну я и говорю ему, когда подъехали к моему дому, мол, слушай, золотой, а почему бы нам не выпить по чашечке кофе, тем более квартирантки моей нет дома. «А-а, кофеек с интимом», — улыбается он. «Ну а если с интимом, — не теряюсь я, — что, испугался?» — «Почему, в армии приходилось бывать и не в таких переплетах».

Матушка вздохнула, задумалась и продолжила:

— Посмеялись малость да и поднялись ко мне… Но мой тебе совет: никогда не иди на неравный брак. Жамэ. Как говорится, всяк сверчок знай свой шесток. Ведь скажи я ему что-нибудь насчет ребенка и всякое такое, он наверняка заявил бы, что это не от него. А это значит — разрыв дипломатических отношений, так ведь? Но Матушка — гордая, на кой черт ей муж, когда все мужчины — ее.

Мы долго идем молча, я уж решила, что она больше не будет говорить на эту тему, но Матушка вдруг продолжает:

— Вот когда твой начнет агукать да сосать — вот тогда я и спрошу тебя, оставишь ты его или нет… Когда-то ведь я тоже думала, что забуду про своего Ивайло, да какое там забудешь! О нем только и думаю… Этим летом три годика будет, если жив-здоров…

Я хотела было спросить у Матушки, многие ли забирают своих детей, но она вдруг заторопилась и ушла вперед, догонять Ани и Гену, которые оторвались от нас на добрых полкилометра.

В Доме молодежи нас встретили четверо ребят — два парня и две девушки. Младен — симпатичный молодой человек с длинными черными волосами, по-моему, очень стеснительный; маленький и толстый Захари — ни дать ни взять Санчо Панса, к тому же страшный болтун и хохмач; миньон Диана, которая смотрит на нас уж очень подозрительно. Но теперь на меня эти взгляды не действуют: привыкла я к ним; а Искра относится к нам с таким сочувствием и пониманием, что хочется засмеяться. Конечно же, она та самая девчонка, которая предлагала Лолову обсудить «наши проблемы».

Матушка и Захари сразу же нашли общий язык: одна парочка — гусь да казарочка, — начинают острить и дурачиться. Что касается Ани, то она просто счастлива от такого обилия бумаги, красок, кистей и начинает рисовать. Ее окружают плотным кольцом и наблюдают со смехом, как на белых чистых листах мгновенно появляются комические рожи присутствующих.

— С такими способностями, — обращается Захари к Ани, — ты не знала бы никаких проблем, доведись служить в армии. Не жизнь была бы, а малина… Помню, когда я служил, ротный выстроил нас и спрашивает каждого по очереди: «Ты как пишешь, красиво или умно?» И тех, кто сказал, что пишет «умно», стало быть писателей, вернул обратно в строй, а тех, кто «красиво» — художников, — заставил писать разные плакаты и транспаранты и пошутил еще: «Мне художники нужны, те, кто красиво пишет. А умно должен писать каждый, если я прикажу…»

Смеемся, а Матушка и вставляет с подковыркой:

— Чудной вы народ, мужчины, в армии только и знаете, что о дамах треплетесь, а при дамах один разговор — армия. Ну и кавалеры!

Снова раздается дружный смех, сквозь который слышится голос Ани:

— Сейчас загадка на сообразительность. Я нарисую кое-что, а вы попробуйте отгадать, что это означает.

Придвигаемся поближе к Ани. Рядом со мной — Диана. Мне кажется, она хочет что-то мне сказать, но никак не может решиться. Ани делит большой лист бумаги на две части, и вскоре на одной появляются солдатские погоны, а на другой — огромная женская грудь с ангельскими крылышками.

— Долг и любовь, — произносит несмело Младен.

— Нет, — говорит Ани. — Это две самостоятельные загадки. За каждым из этих рисунков — определенное лицо из числа присутствующих.

— А, ясно! — восклицает Захари. — Погоны символизируют так называемую «мать роты» — ротного.

— Совершенно верно, — подтверждает Ани, — а грудь с крылышками — Матушку нашей роты.

Снова хохот.

— Извините, — Диана берет меня под руку и отводит в сторону. — Я хочу спросить вас кое о чем. Скажите, — стараясь побороть смущение, спрашивает она, — это правда, что врачи часто умышленно не называют точный срок беременности: то скажут, что уже поздно, а то наоборот — мытарят, пока не станет поздно.

— Бывают и такие случаи, — говорю я, и мне сразу все становится понятно. — А вам врачи что сказали?

— Э-э-э… а-а, — тянет Диана, и я, чтобы не смущать ее еще больше, говорю:

— Если у вас есть на этот счет опасения, делайте все вовремя и ни на кого не надейтесь, в том числе и на любимого.

Продолжить разговор нам не удается, потому что подошел Младен: предложил выпить по стаканчику сиропа.

— Матушка, ты только не вздумай обидеться, — доносится до меня голос Захари. — Мы же свои люди.

— Ты прав, золотой, — соглашается она. — Мы — ваши, вы — наши. А потом получается так, что дети почему-то только нашими оказываются…

Захари начинает уверять ее, что, когда она будет выписываться, он привезет ей целый вагон цветов, на что Матушка отвечает, что вместо вагона цветов предпочитает иметь вагон таких, как он.