Снова хохот.

— Послушай-ка, золотой, — словно вспомнив что-то, говорит Матушка. — Если ты такой смелый, я хочу попросить тебя вот о чем.

— Проси, оформим моментально, — заверяет Захари.

— Мы сегодня собрались с девчатами в ресторан, — заявляет Матушка, хотя ничего подобного нам в голову не приходило. — Почему бы вам не пойти с нами? Ну, просто так. Чтобы доказать этим сельским, что у вас к нам совсем другое отношение и что вы хорошего мнения о нас, а? — подмигивает Матушка лукаво.

— Э-э, видишь ли, — мямлит Захари, но через секунду заявляет бодро: — Да всегда пожалуйста, только сегодня, как назло, у нас встреча с молодежью силосного комбината. Надо подготовить все путем. Но в другой раз…

— Вот это мужчинка! — обрывает Матушка Захари и снисходительно похлопывает его по плечу.

Идея сходить в ресторан лично мне нравится. Забыла уже, когда там была. Тороплю Ани, чтобы заканчивала свои художества, и через полчаса мы уже уходим из Дома молодежи, пообещав ребятам, что после ресторана придем на встречу с силосниками. Обещание наше больше похоже на угрозу. Бедный Захари не знает, куда деваться, хотя и улыбается, и это вызывает у нас новый прилив смеха. Торопливо прощаюсь с Дианой, хочется сказать ей что-нибудь еще, но вокруг полно народу. Девушка пожимает мне руку с какой-то особой теплотой и тревогой…

Ресторан — прямо за Домом молодежи, так что нам остается, выйдя из одной двери, войти в другую.

Сидящие у самого входа посетители, вероятно ресторанные завсегдатаи, встречают нас с ухмылкой. Бросают что-то в наш адрес — наверное, о Гене говорят: ведь у нее живот довольно приличный уже. Матушка приостанавливается — видно, собирается выдать какой-нибудь перл. Но Гена подталкивает ее, мол, не обращай внимания, занимай столик. Усаживаемся. Официант обслуживает соседний стол, за которым сидят двое мужчин с дамами крупных габаритов. Как только мы уселись, дамы уставились на нас укоризненно, коровьим взглядом, словно мы — как заметила с присущей ей наблюдательностью Матушка — вытоптали в огороде их папаши всю люцерну.

Наконец официант подходит к нам, и мы заказываем себе по порции скары[4] и пиво.

— Что-нибудь еще? — спрашивает официант.

— Пачку «Мальборо», — произносит с достоинством Ани.

Официант направляется к бару, и Ани бросает ему вслед громко, чтобы ее услышали за соседним столиком:

— Кошмарное дело, если «Мальборо» нет, я ведь не курю другие сигареты.

— Есть, от жилетки рукава, — бормочет Гена, но в это время официант возвращается обратно и кладет перед Ани пачку «Мальборо».

Наверное, наши физиономии выражали такое недоумение и удивление, что официант поинтересовался:

— Ведь вы просили «Мальборо»?

— Да-да, — приходит в себя Ани. — Спасибо.

Официант удаляется, а Ани бросает небрежно:

— Не село, а Греция какая-то: все есть.

Затем открывает со знанием дела пачку и предлагает нам. Мы с Геной отказываемся, а Матушка закуривает. Ани тянет дым в себя, а Матушка только «пухкает», как чадящая печь.

Приятный табачный запах напоминает мне о вечерах, которые мы с Жорой проводили в ресторанах. Мы ездили то в Пампорово, то в старый Пловдив, дважды были на Солнечном Берегу. Жора не был жадным на деньги, любил угостить, словом, умел ухаживать… А с кем теперь ездит в Пампорово? Нет-нет, это исключено… И вдруг я прозреваю: да ведь за эти четыре с половиной месяца он нашел себе другую, ведь он даже не поинтересовался мною ни разу. Да вычеркнул он меня из своей жизни, вычеркнул, словно и не было меня никогда… А может быть, у него уже был кто-то, когда мы с ним встречались? Нет, это исключено, я знала его график назубок… Хотя разве можно верить мужчине? Теперь-то я на многое смотрю иначе.

— Золотой! — кричит Матушка проходящему мимо официанту. — Что там случилось с этим шуменским пивом? Привезли вы его или оно еще на заводе?

— Будет, будет, — отвечает он машинально и вскоре приносит пиво.

— Таких судить надо! — доносится до нас голос одной из дам с коровьим взглядом. — Алкашихи! И еще курят к тому же, детей гробят.

— Что касается рожениц, — произнесла Ани, сделав глубокую затяжку и выпустив дым струей в сторону соседнего столика, — то сами врачи рекомендуют им употреблять пиво, а вот толстым оно противопоказано.

Дама умолкает, заливается краской, ее подруга начинает нервно ерзать на стуле; спутники дам сосредоточивают свое внимание на еде и вине. Мы тоже набрасываемся на еду и пиво. Через несколько минут от нашего заказа ничего не остается. Матушка заказывает еще одну бутылку, но и от нее остался пшик. Невольно приходится глазеть на танцующих.

— Мы, что ли, танцевать не умеем?! — заявляет громко Матушка — видно, под воздействием пива. Совсем с ума сошла, какие танцы в таком положении.

— Пошли, пошли, мы, что ли, не люди? Нам, что ли, жить не хочется?! — говорит зло Матушка и тащит Гену за руку. — Вставай немедленно!

— Да ты посмотри, какой у меня живот! — противится Гена, но остановить Матушку невозможно.

— Ха, если бы мой был как твой, я бы выдала им сейчас сольный балетный номер! Давай! — не унимается Матушка.

Гене приходится встать.

Девчата направляются к дансингу, их провожают ироничными взглядами. Звучит какой-то блюз, девушки начинают топтаться в медленном танце, но вот оркестр заиграл ритмичную мелодию, и все пускаются отплясывать рок. Матушка с Геной изо всех сил стараются не отставать и включаются в танец. Смотреть на них со стороны — один смех, особенно на Матушку. Переваливается с боку на бок, как медведь, ее рок похож скорее всего на кёчек[5].

Вдруг к Матушке с Геной подходит официант и что-то говорит. Матушка отмахивается от него как от назойливой мухи и продолжает танцевать. Официант направляется к оркестрантам и подает им знак, чтобы они прекратили играть. Оркестр умолкает, и девушки возвращаются.

— Все! Пошли отсюда! — кричит раздраженно Матушка. — Плевала я на них вместе с их рестораном.

Бросаем небрежно деньги на стол. Прямо у двери, за столиком справа, сидит какое-то мурло, наверное директор ресторана, а рядом с ним еще двое с сытыми лицами, по-видимому местное начальство, и какая-то девица. Компания эта смотрит на нас презрительно, свысока. Вдруг Ани останавливается — она идет впереди, — протягивает руку и гасит свой окурок в стоящей у них на столе пепельнице. Я чуть не прыгаю от восторга. Вот что значит студентка! Такое выкинет, что хоть стой, хоть падай. Я бы ни в жизнь не додумалась до такого!

— Слушай сюда! — обращается Матушка к директору с нескрываемым презрением. — Объясни этим индюкам, что те, за кого они нас принимают, не ходят в такие занюханные рестораны, как твой. У них свои бары и свои бармены! И кметы[6]! — подбрасывает язвительно она, глядя на молодую особу, сидящую за столом, и мы выходим из ресторана победителями.

— А теперь пора веселиться! — говорит Матушка. — Посмотрим, как развлекается молодежь, и домой, а то сестра уже беспокоится, наверное.

У входа в Дом молодежи стоят свое парней. Один из них — наш знакомый, Младен.

— Запаздываете что-то! — обращается он к нам с некоторой долей тепла в голосе.

— Как ваше веселье, в норме? — спрашивает раздраженно Матушка.

— Почти как в армии, — смеется Младен. — Ну, проходите, проходите, — приглашает он, открыв дверь.

Входим в фойе. Вдруг перед нами возникает какая-то квазимода лет тридцати и кричит сердито:

— Что это за товарищи, откуда они?

— Они… — начинает мямлить Младен, но дама обрывает его.

— У них есть приглашение? — спрашивает она второго парня, словно мы — пустое место.

— Нет, — терпеливо отвечает Младен, — но мы — с ними…

— Тогда пусть уходят! Немедленно! — заявляет она и, окатив нас презрительным взглядом, направляется в глубь коридора.