— Ничего нет невозможного, когда в руках Авага ярлык великого хана… И пока не состарится этот ярлык… Потом, возможно, мы опять согнём атабага. Но это уж без меня… Хулагу-хан призывает меня ко своему двору.

Я должен навсегда покинуть эти края, и обузданием Мхаргрдзели придётся заниматься другому нойону.

— Шутите… — Эгарслан от удивления открыл рот.

— Какие там шутки!.. На днях прибудет новый нойон!

— Но почему тебя должны заменить? В чём твоя вина?

— Кто знает, дорогой Эгарслан? Я слишком долго пробыл с вами и привык… — лицо Бичу смягчилось, и взор его затуманился.

Эгарслан видел: отныне сам Бичу должен искать покровителя, а надеяться на него при управлении страной было уже нельзя. Значит, до тех пор, пока не явится новый нойон и пока не удастся с ним сблизиться, Эгарслан должен притворяться, будто больше всех рад возвеличению Авага Мхаргрдзели и его возвращению на родину. Пусть будет пока так. Потом время само подскажет, как с кем вести себя. Нойон Бичу по природе своей осторожный человек, но и у него сорвалось, что время состарит ярлык Авага!

Как только Эгарслану сообщили, что в Тбилиси появился Шанше Мхаргрдзели, он, не дожидаясь его визита, сам пошёл к нему и, обнимая, сказал:

— Узнал о возвращении Авага. Сердце сейчас же потянуло к тебе. Поздравляю, что он возвращается живой и возвышенный ханом, — Эгарслан по-братски обнял Шанше и, понизив голос, добавил: — Всех нас следует поздравить: Аваг избавит грузин от господства этих скотов монголов и покончит с их засилием.

— Благодарю, князь! Верю, что ты не огорчён счастливым возвращением наследника моего дяди великого атабага Иванэ.

— Огорчён?! Я заказал в Сиони благодарственный молебен. Хорошо, что и ты здесь. Вместе возблагодарим покровительницу Грузии — матерь божью. Я думал, что ты, получив известие об Аваге, и мне сообщишь, но я был далеко, и ты наверно не вспомнил… — Эгарслан пронзил взглядом Шанше.

Тот догадался, что Бакурцихели знает о тайном сборе князей и скрывать не имеет смысла.

— Я никого не приглашал, сами пришли поздравить…

— Хорошее дело! В Имерети, Раче и Одиши князья узнают о содержании письма, полученного в Лоре, а мне тут, в Тбилиси, в столице Грузии, ничего неизвестно.

Мхаргрдзели молчал.

— В другой раз, Шанше, когда соберётесь решать судьбу родины, не забывайте и меня… Вы прекрасно знаете, что я не повенчан с монголами, не хуже других я сражался с ними и не последним был в Кохтаставском заговоре.

Мхаргрдзели покраснел. Он один не участвовал в Кохтаставском заговоре, хорошо понимая бессмысленность восстания. Он и других убеждал, что всё равно, мол, с монголами не справиться, а только погибнем, мол, ни за что. Но когда заговор всё же состоялся, уже после его неудачи, долго ещё шли толки об отступничестве Шанше Мхаргрдзели и о его равнодушии к судьбам государства.

Именно этого, болезненного места коснулся Бакурцихели, а заодно напомнил и о своих заслугах. Ещё бы немного, и Мхаргрдзели наверное взорвался бы, но Эгарслан примиряюще улыбнулся, обнял его и ублажил добрым словом:

— Этого ещё не хватало, чтоб мы перессорились и обрадовали этим наших врагов. Где у нас такие патриоты, как ты, и кто трудится для родины больше тебя? Я хотел сказать только, чтобы не забывали меня и на пиру и в беде. Помните обо мне и знайте, что я с вами.

В ознаменование счастливого возвращения Авага Бакурцихели заказал в Сиони молебен и устроил большой пир.

На молебен явились все князья, находившиеся в это время в столице, но на пиру, кроме Шанше, присутствовало только несколько князей.

Эгарслан прекрасно понимал, почему сторонятся его князья, которые до сих пор были покорны ему. Каждый день поступали новые сведения: Шанше Мхаргрдзели послал к Авагу гонца; от Авага получено тайное письмо; князья негласно собираются и о чём-то договариваются… Вчера ещё покорные ему князья сегодня едва удостаивают привета. Эгарслан видел, что колесо его судьбы собирается повернуть вспять, но что же он мог поделать?!

Он видел, что события развиваются сами по себе, без его участия. Не имея возможности плыть встречь течения, он вынужден был плыть по течению и поджидать удобного мгновения, чтобы оказаться опять на гребне волны. Но ждать и терпеть уже было трудно. Пожилой князь не чувствовал в себе прежних сил бороться и действовать. Бурная жизнь больше не влекла его. Всю жизнь напряжённый, неспокойный и неугомонный, теперь он устал и не стремился к новым приключениям. Он всё испытал в жизни, знал цену взлёту и падению. Сердце его постепенно охладело ко всему, завтрашний день становился безразличен. Будь что будет, решил он, и в сердце своём махнул на все рукой. Он и сам не заметил, когда это произошло, что он постепенно охладел ко всему, сложил оружие и утратил присущую ему бдительность. Он предался какой-то непонятной беззаботности — никуда не спешил и ничего не ждал.

Из этой бездеятельности не вывело его и письмо Шанше Мхаргрдзели. Бывший визирь объяснялся в любви и клялся в дружбе. Сообщил он и решение князей: собраться в такой-то день, в таком-то месте и отправиться навстречу Авагу. Он добавлял, что Аваг просил не встречать его с большой свитой, чтобы не раздражать монголов.

В другое время чуткий Эгарслан отнёсся бы ко всему этому настороженно, а теперь будто это его и не касалось, махнул рукой и начал собираться в дорогу.

В ночь перед поездкой он увидел сон. Будто плывёт он по бурной реке, мощно работая руками и следуя течению. Внезапно река потекла вспять. Эгарслан продолжает плыть, но теперь уж против течения. Он очень устал бороться с волнами и поплыл к берегу. Но берег далеко. Вода сгущается, словно кровь, его окружает вязкий ил, и он уже не в силах двигаться вперёд. Он ещё немного побарахтался в тине, стараясь выбраться, но его всё больше и больше засасывает, и он пошёл ко дну. Постепенно он тонет в тине и в противной тёплой воде. Вода смыкается над ним, а на берегу сидят лягушки и глядят, как голова его погружается в воду.

Бакурцихели видит, что у одной лягушки человеческое лицо. На кого-то она похожа, но на кого, он никак не может вспомнить. Лягушка надувается, жёлтые глаза её выпучены. Вдруг она прыгает прямо ему на лоб. Тяжёлым камнем придавило это жёлто-зелёное чудовище погружающегося Эгарслана. Болото сомкнулось над головой, в забитых тиной ушах раздаётся кваканье той лягушки:

— Поделом тебе! Поделом тебе! Так тебе и надо! Так тебе и надо!

Тут Эгарслан проснулся. Ему не верилось, что тина уже не обволакивает его.

— Тьфу! Господи, оберни сон на добро! — перекрестился Эгарслан.

В ту ночь он больше не сомкнул глаз. Утром поднялся, утомлённый и разбитый бессонницей. Заметив, что он не в настроении, верная супруга посоветовала:

— Плохо выглядишь, может, не поедешь никуда, государь?

Прежде других и прежде времени домашние и ожидающие милостей подхалимы начали величать Бакурцихели «царём» и «государем».

Теперь, когда «царствованию» Эгарслана подходил конец, обращение жены должно было показаться насмешкой, но супруга была по-прежнему искренна в любви и уважении, и кахетинский эристав только махнул рукой.

— Ничего, поеду. Это мне полезно.

Как было оговорено, сопровождало его только два человека. У Исанеких ворот он присоединился к остальным князьям, и они отправились.

В этот день по отношению к Эгарслану все были особенно предупредительны и почтительны, пропустили его вперёд.

Эгарслан принял это за должное и возглавил отряд князей.

В другое время, глядя на белые зубы, он умел разглядеть за ними чёрное сердце, и тогда лицемерие раздражало и сердило его. Теперь он как будто не замечал лицемерия и не вникал в смысл чрезмерно преувеличенных похвал.

После полудня въехали в дубовую рощу посреди открытого поля.

— Снимите вьюки, накройте стол! — Шанше окинул взором князей и обратился к Эгарслану: — Как вы считаете, господин мой Эгарслан, лучшего места для пиршества не найдёшь?