Духовное падение и моральное разложение наступают не тотчас же после поражения в бою и покорения всей страны.

Высокие качества национального характера, выработанные на продолжительном пути жизни народа и передаваемые из поколения в поколение, не только не исчезают сейчас же после падения государства, но как раз в первые тяжкие времена они проявляются ещё ярче, резче и даже скрашивают картину всеобщего измельчания и вырождения народа.

Цотнэ Дадиани не был исключением в те времена, когда Грузия попала под монгольское иго и когда высокая нравственность лучших сынов народа оказалась перед лицом жестоких испытаний.

Подтверждением этого служит предание о благородном рыцарстве участника Кохтаставского заговора, Грйгола Сурамели. Этот рассказ мы включили в повествование о нашем главном герое.

…Пошёл третий день, как грузины, осаждавшие в составе монгольского войска крепость Аламут, не получали еды. Давно уж они находятся в монгольском войске, воюют за взятие Аламутской крепости, гибнут от вражеских стрел и болезней, а осаде Аламута не видно конца.

Оказывается, «Аламут» означает «Орлиное гнездо». Название, очень подходит для этой крепости. Чем-то она похожа на Каджетскую крепость. Пожалуй, только каджи и могли воздвигнуть на такой головокружительной высоте, в таких неприступных скалах мощную твердыню. Наверно, в крепости засели не люди, а духи, ибо так долго оторванные от страны, терпя голод, жажду, бессонницу, отражают непрекращающиеся атаки врагов.

Осаждённые терпят бедствие, но не лучше и осаждающим. Осада длится беспрерывно лето и зиму. В многочисленном войске, давно не видевшем бани, из-за грязи и нечистот распространились заразные болезни, они истребляют изнурённых, изнемогающих от тоски по родным местам измотанных воинов. Человек привыкает ко всему, и грузины давно уж свыклись с этими испытаниями. Но ко всем бедам в последнее время добавился голод, а это уже переполнило чашу терпения даже у самых закалённых и выносливых.

— Из-за непогоды не подвозят продовольствие. Вот уже три дня как грузинам прекратили выдавать еду. Будто бы в Грузии несвоевременно собирается дань. Но в Грузии из десяти мужчин каждых двух взяли в монгольское войско. Вместо того чтобы приумножать добро и потомство, мужчины вдали от родины несут нескончаемые военные повинности. Оставшиеся дома едва добывают себе пропитание. У кого же хватило бы сил бесперебойно питать такое большое войско!

Всё же волей-неволей оставшиеся дома отрывали от себя последний кусок и посылали продовольствие своим, державшим осаду Аламута. Эти продукты попадали сначала монголам, а те распределяли их по всему войску, если же задерживалась доставка продуктов из покорённой страны, немедленно урезывали паёк грузинам. А теперь и совсем прекратили выдачу пищи грузинским ратникам. Грузины два дня терпели голод, а на третий взбунтовались, отказались идти на приступ крепости, объявили монголам, что снимут осаду и разбегутся все по домам.

Уговоры и угрозы малых военачальников не привели ни к чему, и в грузинский стан прибыл нойон Чагатай. До осады Аламута Чагатай управлял Грузией, свыкся с грузинскими обычаями, любил грузинские пиры, развлечения, подружился с грузинскими князьями.

Вот почему Чагатай взялся утихомирить грузин. Нойон надеялся на поддержку своих грузинских друзей, на своё влияние, а поэтому отправился в грузинский лагерь в сопровождении малого отряда под командой верного и отважного сотника Хайду.

В те времена Грузия жила без царя. Собрание эриставов поручало вести переговоры с монгольскими военачальниками то одному, то другому князю.

Нынче начальствовал картлийский эристав Григол Сурамели. Эристав вышел навстречу нойону Чагатаю, почтительно его приветствовал и рассказал о невзгодах своих подопечных воинов.

— Или своей же рукой убей меня, повелитель, или дай воинам облегчение. Я не могу уж глядеть на наших бойцов. С голодными не справиться ни добрым словом, ни плёткой.

— Поможет слово, поможет и плётка! — внезапно рассвирепел нойон. — Не надейся, князь, на моё благорасположение к вам. Смуты в войске я не потерплю. Завтра утром вы или пойдёте на приступ, или мы сровняем ваш лагерь с землёй! — Только было Чагатай в знак угрозы поднял кулак, как кто-то схватил его за запястье и сильно сжал. Обомлевший от удивления нойон взглянул на схватившего его за руку грузина: на него глядели готовые вылезти из орбит возбуждённые, налитые кровью глаза грузинского воина.

— Лучше убирайся отсюда, пока жив!

Нойон Чагатай и слова вымолвить не успел, как вокруг него взметнулось несметное количество мечей и копий.

— Что вы делаете! Не губите себя!.. — закричал картлийский эристав и попытался разорвать кольцо вокруг Чагатая.

Но грузинские бойцы смыкались всё плотнее, напирали на обезумевшего коня и махали в воздухе обнажёнными саблями.

Стоявший невдалеке сотник Хайду быстро пришёл в себя и со своей сотней бросился было на выручку нойону. Однако Чагатай, окинув взглядом лес вознесённых копий и поняв, что сотня Хайду в многочисленном стане грузин похожа на каплю в море, предпочёл уступить.

Он рванул за поводья, повернул коня и, так как грузины расступились, давая ему дорогу, ускакал восвояси.

— Если сегодня же не пришлёте пищи, завтра нас здесь не увидите!

— Лучше умереть в бою, чем сдохнуть с голоду!

— Или уйдём домой, или погибнем в схватке с вами! — кричали грузины вслед нойону.

Кто-то бросил камень, и он попал в круп животного. Конь взвился и чуть не сбросил всадника. Чагатай удержался в седле, овладел поводьями, но бросил такой взгляд на оторопевшего Сурамели, что Григол понял, во что обойдётся грузинам бунт и оскорбление нойона Чагатая.

Остатки дня картлийский эристав провёл в тревоге и ожидании. Монголы не присылали еды, а это значило, что грузины и завтра не пойдут на приступ крепости. Завтра они, озлобленные и голодные, самовольно снимут осаду и отправятся на родину. Со своей стороны монголы не уступят и окружат грузинский стан, чтобы его уничтожить, если грузины чего-нибудь не предпримут. А что могут предпринять обречённые? Сурамели не видел выхода, и душа его горела. Хоть бы быстрее рассвело и кончилась эта душная ночь! Как тяжко окружает и давит чёрный мрак, усугублённый ожиданием беды.

У входа звякнуло. Сурамели поднял голову и потянулся за саблей. Зашелестела пола палатки.

— Кто там? — тихо спросил Сурамели и поднялся на ноги.

— Это я, князь, Бадрадин! — прошептали в темноте совсем близко.

— Ты, Бадри? Что тебя привело в эту ночь? Нет ли какой беды! Подожди, зажгу свечу…

При слабом свете свечи князь увидел прижавшегося к стене палатки Бадрадина с длинным, окровавленным ножом в руке. Он, точно помешанный, скалил зубы. Эристава равно удивили и окровавленный нож и бессмысленная гримаса Бадрадина.

— Князь, я убил Чагатая! — шёпотом произнёс Бадрадин и, протягивая окровавленный нож, пошёл к Сурамели.

— Что ты говоришь, несчастный! Молчи, чтоб никто не слышал!

— Я убил нойона Чагатая, князь, — спокойно повторил Бадрадин и положил на стол перед князем окровавленный клинок.

— Бадри, что ты болтаешь? Рехнулся, что ли? — взволнованный Сурамели схватил асасина за плечи.

— Два года я слежу за Чагатаем. Я исмаилит, и мулиды заслали меня в монгольский лагерь с этим поручением. Ты сам знаешь, у меня было много удобных случаев, чтобы убить Чагатая, но я ждал приказа. Позавчера мне передали приказ, вот я и убил нойона Чагатая.

— Правду говоришь?

— Правду говорю, князь. Утром я прокрался в юрту нойона и спрятался под тахтой. Поздно ночью пришёл подвыпивший Чагатай. С ним пришли Чормагон, Иосур и Бичу. Они долго и много пили. Чагатай угрожал грузинам жестокой местью. Начисто, говорил, всех перебью. Нойон Бичу хитро уговаривал, что, может быть, всех уничтожать не стоит, а перебить только князей. Обезглавленное войско не сможет сопротивляться. Разбросать воинов по разным туманам и пустить на приступ крепости. Чормагон сначала возражал, но под конец, кажется, уговорили и его. Решили вызвать ваших князей для переговоров и всех перебить. Так что утром вас позовут, а там и расправятся.