Поблёкла зелень лесов, а местами вкрались в листву жёлтые и огненные краски. Затихли виноградники, улёгся шум в деревнях. Вино перебродило, и страсти улеглись. Околачивающийся по деревням пьяный Дионис мирно спал.

Настала пора поздней, но сухой, солнечной осени. Нежно веющий ветерок ещё не приносил морозного дыхания с гор, земля дышала уже ослабевшим, но приятным теплом. Солнце утратило свой жар, оно уже не было жгучим, а приятно грело.

После полудня Тамар заседала в дарбази. Уже с утра царица чувствовала себя плохо. Она задыхалась, но, привыкнув не откладывать государственных дел, она долго не решалась встать и покинуть совет. Наконец заседание кончилось.

Царица пожелала совершить прогулку на свежем воздухе. Подали осёдланную лошадь.

В сопровождении детей и визирей она направилась к опушке леса. Не отставая от Русудан, Цотнэ не сводил глаз с царицы. Тамар, не уступавшая ни в чём лучшим наездникам, теперь как-то вяло сидела на своём белом коне, она ехала, опустив поводья.

Цотнэ не верил глазам, ему казалось, что Тамар едва удерживается в седле. Встревожившись, он догнал Русудан.

— Посмотри на царицу, — сказал он, — мне кажется, она плохо себя чувствует.

Цотнэ не договорил своих слов, как Тамар покачнулась и начала сползать с седла. Едва подоспевший Лаша поддержал мать и помог ей усидеть в седле. Но царица всё равно была в обмороке. Пришлось её снять и положить на землю. Свита мгновенно окружила царицу. Пронзительно закричала Русудан:

— Мама, мама! Помогите!

Срывали с сёдел подушки, чтобы устроить на земле подобие ложа. Кто-то кричал «воды!», кто-то распоряжался скакать за лекарем. Пока что тёрли ей виски и брызгали на лицо водой.

— Мама-а… Горе мне, мама-а… — причитала Русудан, била себя кулаками по голове и царапала щёки.

Цотнэ сам готов был заплакать.

Машинально посмотрел он в сторону протекавшей поблизости реки. Ему казалось, что он не перенесёт смерти Тамар, побежит к воде и бросится в волны.

Ещё обрызгали царицу водой. Она шевельнулась, ресницы дрогнули. Медленно Тамар приходила в себя. Бледные щёки покрылись крупными каплями пота.

— Мама! Мамочка! Посмотри на меня, — взывала в отчаянии Русудан.

Тамар раскрыла веки, взглянула на плачущую дочь и опять закрыла глаза.

Русудан целовала матери руки. Насупивши брови, окаменев от горя, стоял Лаша. Приближённые не сводили глаз с дороги. Наконец царица глубоко вздохнула и оглядела присутствующих.

— Что с вами, государыня? — почтительно спросил Мхаргрдзели. Тамар не ответила. Увидела хмурого Лаша и видно, желая ободрить его, слабо улыбнулась, потом положила руку на голову рыдающей Русудан.

В это время, гоня во весь опор, примчались из дворца. Лекарь опустился на колени и осторожно притронулся к запястью Тамар. Пульс бился слабо, с перебоями. Лекарь дал больной укрепляющего, распорядился отвезти царицу во дворец и уложить в постель.

Лаша кивнул в знак согласия. Раскрыли носилки, осторожно уложили больную женщину и двинулись в сторону дворца.

Визири обсуждали между собой происшествие. Врач упомянул о неизлечимой болезни, и это заставило побледнеть всех приближённых.

— И по цвету лица её заметно. Мы каждый день видим её, привыкли и не замечаем перемены. Но если приглядеться, сразу бросается в глаза. Кожа приняла восковой цвет. Первейший признак этой пагубной хвори.

— Почему не лечили до сих пор?

— Болезнь давно уж гнездится в плоти, а сейчас внезапно усилилась и быстро одолела больную.

— Что делать? Какие лекарства добывать? Чем помочь?

— Горе нам! Мы бессильны, и любое лекарство бесполезно. Надо уповать на волю господа. Господь велик и не покинет нас, — крестясь, сказал врач, подымая руки к небу. — Помолимся Спасителю и святой деве Марии, чтобы вразумили нас и научили, как вылечить царицу.

Царица слабела с каждым днём. Боли вместо того, чтобы утихнуть, усиливались. Она теряла силы и таяла, как свеча. Её привезли в загородную резиденцию под Тбилиси, и перемена воздуха как будто немного помогла, но оказалось, что временно. Со всех краёв везли искусных врачей, доставляли разнообразные лекарства, всё государство поднялось на ноги.

Каждый день все засыпали в надежде, что утром царице будет лучше. В церквах беспрерывно шли молебны. Ночные бдения и принесение жертв, беспрерывный колокольный звон — всё это выражало народное отчаяние. Всю страну охватил ужас.

Русудан только ненадолго допускали к умирающей. В остальное время царевна сидела у дверей опочивальни, стенала и билась головой о стену. Цотнэ не оставлял в одиночестве свою названую сестру. Похудевший от горя, он не мог смотреть в испуганные глаза Русудан. Как тень, следовал юноша за выходящими из опочивальни царицы врачами в надежде услышать что-нибудь обнадёживающее. Но господь отказал Грузии в надежде! Ночью, даже в минутном сне, он видел, что теряет какую-то драгоценность, что-то роняет из рук, упускает в бездну.

Иногда ему снилась и сама прекрасная царица. Она являлась перед ним по-прежнему блистательная и воздушная, звала его вверх, к облакам. Цотнэ порывался вслед за ней, но, не имея крыльев, не в силах был оторваться от земли. Тамар, улыбаясь, отдалялась, раскрывала крылья и исчезала в небе.

Время шло. Болезнь усиливалась, и беда приближалась. Весь народ замер в ожидании неотвратимого. Площадь перед царским дворцом всегда была заполнена толпой, желавшей узнать о здоровье царицы.

«Всеобщее бессилие овладело всеми, — сокрушённо пишет летописец. — Не ведая, что делают, вельможи били себя по лицу, бедняки колотились головой о землю, посыпали головы пеплом и пылью. Атабеки и прочие обращались к господу с молением взять их самих и детей ихних — «осталася бы только она, уничтожь нас всех», — взывали они, окружив палаты, где лежала несчастная, тщетно желая не допустить в них смерть… Стояли они взывающе к богу у дверей и бессильны были перед божьим промыслом».

Этими словами летописец выражает безнадёжность и человеческое бессилие перед лицом божественного приговора. Всё оказалось тщетным, не смогли помочь ни молитвы, ни ночные бдения, ни церковные службы, ни лекарства. Наступил роковой час. «И Тамар уснула сном праведницы, и сокрылось солнце Картли».

Как будто уже смирились все с неизбежностью, и всё же весть о смерти Тамар разразилась, как гром, и оглушила всех в Грузии от мала до велика.

Тамар ведь была защитницей веры. Она была вознесена силой грузинского меча и собственного разума. Царица была милостивой судией и стояла на стороне добра. Она запретила отсекать члены и наказывать смертью. Она установила и упрочила для грузин доблестную, благополучную жизнь. И разве только для грузин? «Свидетелями тому являются дом Ширваншаха и дарубандцы, хундзы, овсы, кашаги, карнугородцы и трапизонцы, которые от неё имели свободную жизнь и были беззаботны от врагов». Щедрость её была превыше щедрости всех христиан. Широко раздавала дары и пожертвования и не только из царской казны. Покончив с государственными делами и оставшись наедине, тотчас принималась за рукоделие, пряла, вязала и шила, а плоды своего рукоделия дарила и делила между бедными и обездоленными. Как же бог отдал смерти такую царицу — защитницу веры и сеятельницу добра?

Этот несправедливый приговор у некоторых грузин поколебал саму веру. Иные вслух порицали всевышнего, отрекались от него.

В Грузинском царстве и за его пределами все видели, что вместе с Тамар окончился большой и значительный период жизни Картли. Грузинское царство теряло тот ореол, свет которого простирался далеко, сказочным источником которого были слава красоты, могущество, мудрость и добродетель грузинской царицы.

Но Тамар была ещё чем-то большим.

Это большее он осознал, почувствовав её телесное обаяние, её земную красоту и привлекательность, и это произошло как раз тогда, когда кончилось отрочество Цотнэ и для него начиналась неведомая до тех пор жизнь, и он вступал в для него ещё непонятный, сложный и исполненный бурных потрясений, возраст.