— У меня, видать, совсем ум за разум зашел, когда я хвастал, что хорошо знаю Бихач, — проворчал Лиян, нехотя занимая место в голове колонны, сразу за проводником, а потом добавил вслух: — Знаете что, я привык всегда идти в хвосте колонны, где кухня помещается, и теперь, в голове отряда, мне все кажется, что я задом наперед иду. Все каким-то перевернутым кажется, наизнанку вывернутым.

Джоко Потрк снова насмешливо пропел:

Лиян с укоризной посмотрел на него и сказал:

— Ничего, даже идя задом наперед отсюда к мосту, я точно выведу вас к трактиру старого Сучевича, того, у которого всегда была лучшая сливовица во всем городе. Мимо него мы обязательно должны пройти. Что скажешь на это, товарищ проводник?

Проводник колонны, молодой парень из окрестностей Бихача, недоуменно пожал плечами.

— Сучевич? Кажется, отец мне что-то говорил о нем, но такого трактира уже давно нет в Прекоунье. Кроме того, я член Союза коммунистической молодежи Югославии, не пью вина и в такие заведения не заглядываю.

— Вот тебе и раз! — рассмеялся комиссар первой роты. — Молодое и старое поколение не могут найти общий язык. Видишь, Лиян, юноша и в глаза не видел твоего трактира. Что теперь делать будем?

озабоченно проговорил Джоко Потрк.

— Ничего, товарищ Лиян, наверное, помнит по крайней мере старую кондитерскую Мурата на углу у моста. Хоть он и давно здесь не бывал, ее-то, конечно, не забыл, — сказал юный проводник.

— Нет, сынок, здесь мы с тобой тоже не сходимся во вкусах, — грустно признался Лиян. — Я в такие сахарные лавки в жизни никогда не заглядывал, а в моей семье разных сладостей никто не ел со времен царя Гороха. Чего было до царя Гороха — не знаю.

— Так чем же ты лакомился, когда был маленьким? — удивился комиссар, который и сам вырос в городе и часто без гроша в кармане облизывался перед манящей витриной кондитерской.

— Чем? Известно чем! — воскликнул Лиян, забыв, что надо соблюдать тишину. — Орехами лакомился. Заберешься на дерево, угнездишься в ветвях среди зрелых орехов…

— Где орехи, где? — раздалось из темноты. Из-за спины Бурсача выскочил какой-то паренек в шинели до земли и подскочил к Лияну.

— Тихо, малый! — загудел Черный Гаврило. — Еще немного — и нам насыпят горячих черных орехов сколько влезет, стоит им только нас заметить из какого-нибудь дота и полоснуть пулеметной очередью.

— Это еще кто такой? — спросил проводник, изумленно таращась на странного бойца.

— Давай двигай вперед и меньше спрашивай, — раздался хриплый голос Николетины. — Это мой Джураица Ораяр, моя правая рука.

Во главе с опытным проводником наши герои продолжали свой опасный путь между вражескими укреплениями по направлению к мосту через Уну. За Николетиной по пятам, как жеребенок за кобылой, почти утыкаясь ему носом в спину, молча семенил наш новый знакомец Джураица Ораяр. Ноги его были скрыты полами непомерно длинной шинели, однако по ее колыханию можно было заключить, что под этим одеянием прилежно шагает по крайней мере пара резвых мальчишеских ног.

Когда-то давно Николетина нашел этого паренька в одном маленьком селе на границе Боснии и Лики. Проходя со своей ротой по каменистой дороге, он услышал из одного двора чьи-то пронзительные вопли и призывы о помощи. Решив, что с кого-то по меньшей мере живьем сдирают шкуру, он скорее поспешил на помощь. И что же увидел?

Ворвавшись во двор, он увидел, как какой-то тощий, жилистый, облезлый детина колошматит кожаной шапкой, так называемой козарчанкой, странное создание, которого почти не было видно под огромным козьим тулупом. Снаружи виднелась только красная шапочка — чепа, какие обычно носят жители Лики. Вот из-под этой шапки и неслись оглушительные вопли, по чему можно было заключить, что где-то под ней была и голова, причем голова какого-то мальчишки, потому что сквозь визг можно было различить отдельные слова и мольбы о помощи:

— Ай-ай-ай!.. Ой-уй, убьет, забьет до смерти!.. Уй-уй-уй!

В два прыжка Николетина подскочил к детине, вырвал у него кожаную шапку, и в ту же минуту из тулупа выкатился маленький и круглый, точно мячик, мальчишка и весело закричал:

— Смерть фашизму! Боевой привет, товарищ!

— Привет, только чего ты так орешь, будто тебя березовым колом дубасят? — изумленно спросил Николетина.

— А разве ты не слышал, как страшно эта кожаная шапка хлопает по кожуху, словно стреляют в костре сухие еловые дрова, — резво ответил паренек.

— Ну-ну, не трещи, как пулемет! — сказал Николетина. — Что же из того, что стреляет, тебе ж не больно. Как бы ты, интересно, в бой пошел, если обыкновенной шапки боишься?

— А это вовсе не обыкновенная шапка, а козарчанка, от которой драпали целые роты усташей, — не задумываясь, ответил паренек. — Нет ничего удивительного, что я кричал. А в бой с вами могу хоть сейчас пойти, если возьмете, конечно. — Паренек весело подпрыгнул, ударив себя пятками пониже спины, и закричал: — Ур-ра! Да здравствует Вторая краинская бригада и ее самый молодой гранатометчик Джураица Лабус!

— А кто этот твой Джураица Лабус? Я знаю всех гранатометчиков во Второй краинской, но такого партизана и в помине в бригаде нет.

— Не было, так теперь будет! — воскликнул мальчишка. — Джураица Лабус — это я!

На эти слова тощий дылда, который его колотил, бросил с размаху свою шапку на землю и завопил:

— Ох, горе мне, вот несчастье-то, кто же мне теперь будет пасти коров, чистить лошадей, кто свиньям корм варить будет, кто дрова станет колоть, кто? Уходит мой племянник Джураица в гранатометчики!

— Сколько же ты работы на парнишку наваливаешь, ведь все это и десять здоровенных мужиков не переделали бы, — стал упрекать его Николетина.

— На него и в пять раз больше нагрузи, он все равно найдет время за орехами лазить! — сказал дядя Джураицы. — Ты его еще не знаешь, товарищ пулеметчик, у нас в деревне его все зовут Джураица Орешник, он и в школе был записан в журнале как Орешник, а не как Лабус. Не принимай его в бригаду, прошу тебя, он у вас все орехи обтрясет.

— Да будет тебе языком-то молоть! — улыбнулся Николетина.

— Клянусь вот этой шапкой и моей свиньей, что он оборвал все орехи до самой Лики! — стал клясться длинный.

— А ты не заливаешь? — Николетина с сомнением покачал головой. — А ну-ка скажи, сколько от вашего дома до Лики?

— И трехсот метров не будет! — быстро ответил Джураица. — Вон тот большой орех у камней уже в Лике будет.

— Ну вот, слышал? — запричитал дядюшка. — Он уже и за границей орудует, в Лику переходит. Если увидит орех, пусть даже на самой верхушке дерева, собьет его первым же камнем, будто из ружья целился.

— Так ведь именно это и требуется от хорошего гранатометчика! — воскликнул Николетина. — Нужна верная рука, чтобы швырнуть гранату в амбразуру дота, в пулеметное гнездо, вражеский окоп или даже в ихний кухонный котел, если потребуется.

— Вот это по мне! В котел — это лучше всего! — радостно закричал Джураица.

— Ах, горе мне! — снова запричитал долговязый дядя Джураицы. — Зачем ты его только надоумил, теперь он как-нибудь и в мой казан с кашей булыжником запустит! Бери его с собой, ради бога, только освободи меня от напасти.

Уходя с Николетиной в бригаду, Джураица подошел к своему опечаленному дяде, виновато чмокнул его в небритую щеку, колючую, как шерсть у дикого кабана, и сказал:

— Прости, дорогой дядюшка, я давным-давно остался без отца и матери, а ты меня принял, как родного сына. Кормил, одевал, заставлял работать, колотил, как родной отец, и все для моей же пользы. Спасибо тебе за все.