Салима уже не улыбалась. Повернувшись к мужу и поблескивая глазами, резким голосом сказала:

— Сын вложил ногу в стремя — значит, стал джигитом? Взрослым стал?

Понимая, что Салима неспроста взяла этот тон, Сарбай спокойно отвечал:

— Хочешь знать, жена, — Садык дал эту лошадь твоему сыну. Разве не помнишь, что нам обещан был только вол? Мальчик понравился начальнику. Кажется, у этого потомка униженных доля будет получше, чем у прадеда, у деда и у меня. О творец! — Сарбай поднял лицо к небу. — Сделай так! Пусть сын мой нравится начальникам и успевает в жизни!

Но Салима, видно, по-своему понимала жизнь. Подбоченившись, она пронзительным голосом закричала:

— Какой позор отдавать сыну лошадь, когда есть у него уважаемый отец! Ты, ты должен важно восседать на коне! Конь тебе подходит. Неужели взгромоздишься на вола, а сыну подведешь коня?!

Сарбай взял жену за рукав и, хотя поле всюду было ровным и одинаковым, отвел ее на несколько шагов и доверительным голосом проговорил, как бы поверяя ей мудрость, достойную только немногих избранных:

— Ой, байбиче![31] Слушай, слушай. Повторю тебе изречение Лукмáна.

И старик запел дребезжащим голосом:

Пропев эти строки, Сарбай как бы напился из источника важности. Он другим стал, и этого не могла не заметить Салима. Крикливая, она потеряла голос и слушала с почтением.

Сарбай говорил:

— Так вот и я, состарившись, неужто отниму коня у сына своего? Если сын мой восседает на коне, разве позор мне, а не уважение?! Я придерживаюсь обычаев старины и не забываю, что отец, подобный Тейтбекчé, недостоин высокого звания отца. Вспомни, жена, это Тейтбекче не дал коня сыну, идущему на врага, и этим опозорил себя перед всеми киргизами от колена к колену.

Салима, видно, почувствовала свою неправоту и, чтобы выйти из положения, решила все превратить в шутку. Она вспомнила время, когда была молодицей, кокетливо склонилась в талии и ткнула пальцем в бок мужа:

— О повелитель мой, ты придерживаешься старинных обычаев, будто вселился в тебя сам хан Бакáй… Ну, а есть у тебя еще песни, кроме этой?

— Есть, есть! — Сарбай засиял от радости.

— Ну, мерген мой, я готова тебя слушать — пой!

Сарбай, словно вернулась к нему давно забытая живость, поставил ногу на камень и вывел на высокой ноте:

— Да ты, смотрю, и вправду помолодел, мерген мой!

— Кому ж и молодеть, как не мне! Заведующий фермой сыну моему привел коня, мне — вола, а жене привез муки и толокна. Жена стоит рядом, положив руку мне на колено, сын чувствует себя владельцем скакуна и взял из рук отца ответственность за овец. — Сарбай серьезно посмотрел в глаза жены: — Как мне не молодеть?

— Да, сколько жила с тобой — видела, как трудно тебя обрадовать. Зато, если сердце твое раскроется, ты украшаешь землю, становясь мудрым… Ну? Найдешь еще что-нибудь у себя в сердце или на этом кончились твои песни? Пой, пой!

Сарбай никак не мог вспомнить подходящих слов, он оглядел и горы, и небо, и овец своих. Как вдруг вспомнил четыре строки Токтогула. Он кашлянул важно, принял вид акына: поднял руки, будто настраивает комуз, поднеся его к уху. Потом еще раз откашлялся и, сбросив с головы огромный малахай, запел неожиданно звонко:

— Ой, непутевый! Смотри, как он заигрывает со мной! — скороговоркой прокричала Салима и всплеснула руками.

Сарбай весело расхохотался:

— Да разве не правда, что не только я — ты тоже состарилась? И разве не правда, что шутки шутишь со мной…

Пустынный склон горы с редкой растительностью. Медленно бредет стадо, черный козел возглавляет его… Дардаке на серой лошади ускакал далеко вперед, сделал круг, снова помчался куда-то, вернулся…

Парнишке казалось, что под ним тяжелый, огромный Аккулá, мифический конь Манáса. Стоит дать ему шпоры, и он легко перелетит через ледовый хребет… Трудно сказать, где и когда научился Дардаке управлять конем. Своей лошади у них не было, но еще в раннем детстве, мальчонкой, Дардаке, как и всякий другой киргизский ребенок, живущий в горах, пользовался любым случаем, чтобы вскочить на пасущуюся лошадь, на жеребенка, на вола. Девочки и те все до одной умеют ездить верхом.

Прошла неделя с той поры, как Дардаке получил эту серую лошадь, но все еще не может успокоиться. Сейчас он ведет стадо на новое пастбище. Но в воображении ему рисуются самые разнообразные картины. То он скачет в бой, то он возглавляет перекочевку, и кажется ему, что позади него вол везет разобранную серую юрту для будущих ягнят и мать с отцом восседают сверху, придерживая руками домашний скарб… Но чаще всего он видит себя среди разгоряченных всадников: они скачут по широкой долине, стремясь вырвать тушу козла у того, кто овладел им. Страшная и веселая, владеющая душой всякого джигита игра — козлодрание. Дардаке ни разу еще не участвовал в ней.

С гиканьем и криком подлетел Дардаке к стаду. Все овцы подняли головы; казалось, в глазах их было недоумение. Козел-вожак, вывернув ноздри, укоризненно уставился на своего хозяина. «Ты теперь на коне втрое выше меня, — как бы говорил он. — Ты, наверно, поднялся в чине, и я готов признать в тебе полководца, но посмотри на своих подопечных. Разве они могут скакать за тобой? Э, молодой хозяин, присмотрись — твое войско состоит почти все из маток с раздутым брюхом. Они еле передвигаются, а некоторые чуть что — падают и катаются по земле. Скажу тебе по секрету — у бедняжек схватки. Я и сам бы рад побегать и попрыгать, но ведь мы с тобой за них отвечаем…» Дардаке резко осаживает коня:

— Довольно! Попал в горы на приволье и не можешь остановиться! Вижу — на боках твоих следы оглобель, небось в долине тебя то и дело запрягали в тяжелую телегу. Вот здесь ты и разбегался! Нет, нет, мы поедем медленно. Пусть вожак пойдет во главе стада, а мы поедем сзади…

Объезжая отару, Дардаке нет-нет да и оглядывал овец. Он знал, что в любую минуту может начаться окот. Но как это произойдет, что при этом делать ему? Отец и мать рассказали обо всем, но ведь и учитель рассказывает, а когда надо отвечать, голова идет крýгом.

Ах, как досадовал Дардаке, что не приехал Алапай! А разве не мог бы Чекир выйти со своим стадом навстречу ему? Учительница естествознания весной, случается, ведет в горы экскурсию школьников. Вот бы она привела сюда ребят. Эти овцы, хоть у каждой по два глаза, не способны понять и оценить его новое положение.

«Эх вы, глупые скоты! Не обращаете внимания на то, что пасет вас верховой чабан. Не знаете даже того, что Садык-байке привез юрту, чтобы защищать в ней от ветра и дождя тех ягнят, которые у вас родятся. Как говорит отец, у нас теперь на колхоз обид нет. Отныне все хорошее и все плохое зависит от вас и от нас. Если вы благополучно оягнитесь и мы будем за вами хорошо ухаживать, обрадуются не только в нашем колхозе. Это будет общим успехом всего района и всего Киргизстана… Откликнется и в самой Москве. Хорошее дело не пропадает, даже скрытое в горах… Если о наших успехах расскажет Садык-байке, узнают о них и в столице».