- Глафира, позовите Прохора.

- Слушаюсь, - прошелестела девушка, присела и исчезла так бесшумно, что мне захотелось сказать «испарилась».

Пока неведомый мне Прохор не пришёл, врач очень мягко и деликатно осмотрел мои зрачки, проверил работу рук и ног, со всем почтением прощупал грудь. При этом эскулап всё время спрашивал, сначала вопросы были вполне невинные, о самочувствии, затем меня спросили о том, помню ли я, как попал под экипаж (я отрицательно покачал головой, виновато пожав плечами), а потом и вовсе поинтересовались, какие дела меня привели к дому госпожи Абрамовой. Я вовремя прикусил язык, чтобы не спросить, кто это, и туманно ответил, что причина была, но распространяться о ней я не могу. К счастью, в комнату вошёл рослый широкоплечий парень, по повадкам и облику похожий на лакея, и его появление отвлекло доктора от расспросов. Эскулап кивнул парню и коротко приказал:

- Прохор, голубчик, помогите барину разоблачиться.

В каком смысле? Перед глазами промелькнули кадры из любимого с детства фильма «Подвиг разведчика», в ушах зазвучала торжественно-строгая музыка «Семнадцати мгновений весны».

Лакей почтительно поклонился доктору, потом отвесил поклон мне и произнёс низким, похожим на медвежий рык голосом:

- Позвольте, барин, рубашечку сниму.

Тьфу ты, господи, какие мне глупости в голову лезут! Видимо, и правда, сильно приложился. Я послушно поднял руки, помогая стянуть с меня длинную ночную рубашку, из которой вполне можно было скроить две простыни. Ещё и на наволочку ткани бы осталось. Обнажённой кожи коснулся прохладный ветерок, ворвавшийся в открытое окошко, шероховатые, но при этом всё равно очень чуткие, «зрячие», как называл их Сашка, пальцы доктора пробежались по моей груди, деликатно огибая побелевшие от времени шрамы, памятки войны и службы следователем, когда тоже бывало всякое. Затем меня прослушали раритетным стетоскопом, выточенным из светлого дерева и блестящим от частого использования. Я старательно дышал, по просьбе эскулапа делая глубокие вдохи или же наоборот задерживая дыхание. Когда с обследованием было закончено, доктор кивнул лакею (тот проворно натянул на меня рубашку), поднялся и, одарив меня ещё одной приветливой улыбкой, произнёс:

- Ну-с, сударь, выздоровление протекает вполне благополучно. Полагаю, через два дня Вы уже сможете покинуть постель.

Ха, да я это прямо сегодня сделаю, ещё не хватало валяться в кровати, когда тут чёрт знает что происходит! Однако озвучивать свои намерения я не стал, наоборот, вежливо улыбнулся, слегка наклонив голову:

- Благодарю Вас, доктор.

Эскулап, как его там называли, Феликс Францевич, кажется, махнул пухлой рукой:

- Не стоит благодарности, сударь… Кстати, позвольте представиться, Хогман Феликс Францевич, практикующий врач.

- Корсаров, Алексей Михайлович, - о своей профессии я скромно умолчал, потому что, по большому счёту, говорить было не о чем.

- Выздоравливайте, Алексей Михайлович, - Феликс Францевич отвесил поклон и удалился, сопровождаемый по-прежнему хранившим молчание лакеем.

Я не успел облегчённо выдохнуть, как рядом со мной прошелестел голосок горничной, невесть когда и как появившейся в комнате:

- Прошу прощения, сударь, у Вас будут какие-нибудь распоряжения?

Как говорится, заметьте, не я это предложил. Я смахнул волосы с лица и решительно кивнул:

- Будьте любезны мою одежду.

Всё, спасибо этому дому, пора к другому, родному. Если я хочу понять, что вообще происходит, мне нужно перестать изображать мумию и выползать на свет божий.

Девушка замялась, нерешительно теребя передник. Не понял, она что, спалила мою одежду? Или украла её?

- В чём дело, милая?

Навыки следователя никуда не делись, я по-прежнему прекрасно умел замораживать голосом, особенно молоденьких и наивных девушек.

- Феликс Францевич сказали…

Ой, а то я не слышал слов доктора! Как говорят в Одессе: не делайте мне смешно! Я наклонился к девчушке, мягко коснулся её руки и, проникновенно глядя в глаза, настойчиво повторил:

- Принесите мою одежду.

Крепость ещё не пала, но уже готова была выбросить белый флаг, а потому я усилил нажим, выдвинув в качестве тяжёлой артиллерии неопровержимые доводы логики:

- Должен же я поблагодарить хозяев дома за оказанный мне радушный приём.

Йес-с-с! Горничная лучезарно улыбнулась и тихо, она вообще старалась быть как можно более незаметной и ненавязчивой, прошептала:

- Елизавета Андреевна с Софьей Витольдовной будут счастливы узнать, что Вы в добром здравии. Вы пока ванну примите, а я тем временем принесу одежду и кликну Прохора, чтобы помог Вам одеться.

Ванна – дело хорошее, а вот помощь лакея, право слово, лишняя, я, слава богу, в состоянии одеться и самостоятельно. Не барин, чай, хотя, если верить дедушкиным воспоминаниям, какой-то барин в нашем роду отметиться успел, хоть и провёл свою избранницу мимо алтаря. Эх, надо было внимательнее деда слушать, не пришлось бы теперь биографию на пустом месте создавать! Хотя это же розыгрыш, пусть и дорогой, и очень качественно организованный, так что можно не заморачиваться достоверностью собственного происхождения. Какую бы ахинею я ни нёс, мне будут верить безоговорочно.

Горничная проводила меня в ванную комнату, при виде которой я с трудом сдержал восхищённый свист. Это не конурёнка, в которой ванна, больше похожая на лохань, трётся боками о крошечную раковину, а унитаз скромно жмётся в уголок, становясь частью несущей стены. Это самая настоящая комната, украшенная большой ванной с блестящими бронзовыми краниками, отдельно для горячей, отдельно для холодной воды. От горячей воды поднимался пар, в воздухе витал приятный запах трав.

- Пожалуйте, барин, - прошелестела горничная, - приятного Вам парочку.

Девушка исчезла, плотно закрыв за собой дверь, а я сбросил длинную рубашку и замер, с недоверием глядя на белые кальсоны с завязками. А это ещё что за чертовщина?! Нет, для чего нужны эти штаники, я, конечно, знаю, но, простите, боксёры мне привычнее и роднее. Ну, Сашка, приколист, встречу, уши оборву по самую шею!

Фырча сердитым ёжиком, я сбросил нелепое барахло и погрузился в воду. Господи, хорошо-то как! Ноги, конечно, особо не вытянешь, ростом меня природа не обидела, недаром в школе каланчой дразнили, но это ерунда, дома-то мне в три погибели сворачиваться приходилось. Я огляделся в поисках губки или, ещё лучше, мочалки и опять испытал культурный шок. На изящном, светлого дерева шкафчике с овальным запотевшим зеркалом как на параде выстроились лохматая серая мочалка из, умереть не встать, натурального мочала, кусок розового мыла, какие-то разнокалиберные флакончики из тёмно-коричневого и тёмно-зелёного стекла и светлая коробка, рядом с которой стоял серебряный стаканчик на блюдечке и нечто похожее на помазок. Мама, роди меня обратно, вот только не говорите, что в футляре опасная бритва!

Любопытство пересилило растёкшуюся по всему телу негу, я подошёл к шкафу и самым тщательным образом изучил все выставленные на нём предметы. Повертел в руках опасную бритву, вспоминая дела, в которых фигурировали перерезанные шеи, содрогнулся и положил потенциальное орудие убийства обратно в футляр. Как говорится, от греха подальше. А побриться-то надо, зарос изрядно, мда...

В дверь коротко стукнули, я откликнулся, продолжая размышлять, как избавиться от щетины, причём в идеале сохранив в процессе бритья жизнь.

- Барин, - раздался за дверью голосок горничной, - я Тимофея пригласила, цирюльник он, всех господ в нашем доме пользует. Прикажете подождать?

Чёрт, помыться-то я толком не успел!

- Пусть подождёт, - крикнул я служанке и быстро, как в армии, закончил водные процедуры. Эх, не получилось в водичке понежиться, ну да ладно, не последний день на свете живу, успею ещё в ванне поплескаться.

В кальсонах я сначала, чего греха таить, запутался, зато в углу ванной комнаты обнаружил роскошный халат, в который без зазрения совести облачился. Вот это я понимаю: красиво жить не запретишь!