На миг мне помстилось, что в словах Алеси скользнул намёк, причём довольно обидный, на Петеньку, но я решила не обращать внимания на колкости. Как любит говорить тётушка: «Собака лает, ветер носит, а караван идёт». Может, чародейке просто завидно, что она, такая могучая и пригожая, одна живёт, словно в ссылке, а другие барышни кавалеров находят и замуж выскакивают.

- Вдова я, - словно прочитав мои мысли, откликнулась Алеся и горестно вздохнула, - три года назад загорелась середь ночи наша с мужем избёнка. Пока мы проснулись, пока сообразили, что происходит, всё вокруг уж полыхало, а самое страшно, что языки пламени феникс-камень лизать стали, коий от огня пробуждается и всё вокруг разрушает.

Я ахнула. Про феникс-камень мне рассказывал ещё мой наставник, Василий Петрович, но сама я сей опасный артефакт, способный обратить в пепел целый город, никогда в руках не держала, лишь на картинках разглядывала. В прошлом году хотела на ярмарке приобрести, да тётушка горой встала, громогласно заявив, что дом на погибель не отдаст, и ежели мне так приспичило свести счёты с молодой жизнью, то есть и менее разрушительные способы.

- Петруша мой феникс-камень схватил, за пазуху себе сунул, ладонью прижал, чтобы от огня закрыть, а мне кинул подвеску водяницы прозрачной, что от любого огня, даже волшебного, защищает, - Алеся печально улыбнулась, - тем меня и спас. Когда полыхнул феникс-камень, разрушая всё, я цела осталась, только ногу покалечила, косолаплю теперь чуток, а муж мой и домик наш всё мелким прахом развеялось.

Женщина покачала головой, утирая бегущие по щекам слёзы:

- О причине же пожара никто и доискиваться не стал, мне так прямо и сказали, мол, сами с мужем и виноваты, натаскали в дом бесовских каменьев, ещё скажи спасибо, что вошли в твоё положение сиротское и за чародейство богопротивное на каторгу тебя, дуру, не отправили.

Вот ведь гады какие, даже разбираться не стали, почему дом загорелся, тоже мне, стражи порядка, служители закона, ух! Я посмотрела на Алексея Михайловича, надеясь, что он предложит несчастной Алесе помощь, но господин следователь явно не собирался вздымать копьё во имя защиты прекрасной дамы, наоборот спросил самым что ни на есть протокольным тоном, коим лишь допросы вести:

- До пожара Вы всем желающим артефакты делали?

- Да господь с Вами, - отмахнулась чародейка, - я и сейчас-то стараюсь артефакты лишь на добрые дела создавать.

- И какие же, позвольте узнать, добрые дела связывали Вас с госпожой Васильевой?

Алеся замолчала, глазами недобро сверкнула:

- Я ничего плохого не делала, лишь помогала Дарье Васильевне силу её женскую раскрыть, не более, а то, что мужчины от сей силы из портов выскочить готовы были, так то не моя вина. Их никто к ней в постель не толкал, сами бежали, ещё и умоляли страстно, чтобы пустила.

- Да Вы просто ангел небесный, - господин Корсаров и не пытался скрыть иронии, коя Алесе ничуть не понравилась.

Право слово, лично я чародейку не осуждаю, господин следователь порой словом ужалит побольнее осы, причём и сам, похоже, сего не замечает.

Алеся помолчала, губы поджав, потом встряхнулась, рукой по лицу провела, словно паутину или капли дождя смахивая, и улыбнулась, рукой в сторону избушки своей повела:

- Милости прошу в моё скромное жилище. Разносолов столичных не обещаю, ликатесов разных, коими барские дома славятся, тоже, но, как говорится, угощу, чем бог послал. Голодными не останетесь, да и с пустыми руками от меня не уйдёте, обычай у меня такой – всякого посетителя одаривать.

Я милостиво улыбнулась радушной хозяйке, произнося соответствующие моменту слова благодарности, как того требовали правила приличия и строгое тётушкино воспитание, а вот Алексей Михайлович сардонически бровь приподнял:

- А не разоритесь, каждого угощая да одаривая?

Вот ведь дух Мефистофеля неупокоенный, всё-то ему надо с каверзой да тайным ударом шпаги, о коих в среде дуэлянтов легенды ходят, помнится, мне дядюшка парочку рассказывал. И чего это господин Корсаров на несчастную чародейку так озлобился, ей, бедолаге, и так в жизни несладко пришлось, мужа и дом потеряла, сама еле жива осталась, ещё и виноватой выставили, каторгой грозили. Алеся же не озлобилась, наоборот, держится приветливо, в дом приглашает, а следователь на неё с каждой минутой всё строже и строже смотрит, да ещё и словом побольнее уколоть норовит.

- Алексей Михайлович, - я положила руку на рукав господина Корсарова, привлекая к себе внимание, - осмелюсь заметить, Вы излишне строги с Алесей.

Следователь окинул меня ледяным, промораживающим до костей взглядом и отчеканил тоном, от которого по избушке мало изморозь не поползла, как в самую лютую стужу, когда все углы насквозь промерзают:

- Вы ошибаетесь, сударыня, я ещё и не начинал строжить нашу глубокоуважаемую чародейку, коя своими амулетами дерзает вмешиваться в жизнь людей, играясь ими, точно куклами, подчиняя своим сиюминутным прихотям.

Я так и вспыхнула, ведь сии злые слова в равной степени можно было отнести и ко мне. Я-то ведь тоже артефакты делала, стараясь притянуть людям удачу, здоровье, а то и любовь, от всего сердца веря, что ничего дурного в моём даре нет и быть не может:

- Да как Вы смеете!

- Прошу меня простить, сударыня, коли я затронул Вашу душу нежную, однако осмелюсь заметить, что Вы сами решили отправиться вместе со мной к данной особе, при этом клятвенно обещали в дела следствия не вмешиваться и никаких помех мне не чинить.

Моё терпение, точнее его жалкие остатки, окончательно лопнуло, я гордо вскинула голову, расправила плечи, дабы стать хоть немного внушительнее и величественнее:

- Если я Вам мешаю, то могу и удалиться. Всего доброго, Алеся, была рада знакомству с Вами. Можете меня не провожать, я доберусь до дома самостоятельно.

Я плавно повернулась, дабы ни за что не зацепиться и не упасть, смазав впечатление от своей величественной речи в духе леди Азалии, героини любимого мною аглицкого готического романа, и направилась по чуть заметной в сумерках тропке в сторону дома господина Васильева. По крайней мере, я очень надеюсь, что тропинка приведёт меня именно туда, честно говоря, я не очень хорошо ориентируюсь в лесах и даже в парке заплутать могу. Но, право слово, терпеть более насмешки господина Корсарова я не намерена, всякому терпению приходит конец!

Не успела я отойти на сотню шагов, как за моей спиной раздался топот ног и чьё-то тяжёлое дыхание. В голове помимо воли всплыли все страшные истории, кои мне нашёптывали подружки, родственницы и служанки поздними вечерами, пока гневный тётушкин окрик не разгонял всех по постелям. Конечно, я прекрасно знаю, что никаких оборотней, русалок и прочей нечисти в наших краях не водится, место у нас чистое и благостное, а всё же сердце от шагов за спиной так и ухнуло куда-то вниз, и затаилось, словно заяц под кустом. Я с трудом проглотила липкий горький ком, перехвативший горло, и медленно повернулась, готовая скорее упасть в обморок, нежели визжать и бежать, спасая свою жизнь. Мамочка милая, страшно-то как!

Из темноты показалось нечто белое, хрустящее ветками и хрипло с присвистом дышащее, я отчаянно завизжала, метнулась куда-то, не разбирая пути, и звучно впечаталась в дерево, невесть как оказавшееся передо мной. Зря я всё-таки одна ушла…

Если бы кто-то попросил Алексея назвать чародейку Алесю, изготавливающую любовные артефакты, одним словом, следователь не задумываясь назвал бы её стервой. Умная, расчётливая, во всём и всегда находит выгоду для себя любимой, при этом не обременена какими-то принципами морали и нравственности. Да, конечно, она потеряла в пожаре мужа и всё имущество, из-за чего вполне могла озлобиться, но только вот интуиция, обострённая армейской службой и отточенная работой, вопияла о том, что далеко не всё в рассказанной чародейкой истории было просто и понятно. Конечно, муж мог спасти свою жену, бросив ей артефакт, а сам погибнуть. Но с тем же успехом и результатом, что немаловажно, Алеся могла сама устроить пожар, засунуть крепко спящему мужу за пазуху феникс-камень, надеть на себя спасающую от огня подвеску и терпеливо дожидаться печальной развязки, дабы удостовериться, что супруг погибнет, а не сбежит. То, что чародейка снабжала госпожу Васильеву любовными амулетами, достоинства ни той, ни другой не добавляло. Конечно, голод не тётка, пирожка не подаст, но неужели никак иначе молодая и полная сил дама не смогла бы заработать себе на жизнь?! Ведь не дремучее же средневековье вокруг, начало двадцатого века, как-никак, дамы уже активно требуют признать себя равными мужчине, могут распоряжаться имуществом и работать, особенно те, кто не вращается в высшем свете.