- Это моя матушка, да?

Василий Харитонович, опытный карточный игрок, в чьей жизни было всякое и далеко не всегда вмещающееся в жёсткие рамки закона, привыкший держать удар и способный не теряя благодушие сорвать крупный куш и тут же спустить его, невольно вздрогнул:

- Что? Причём тут Ваша матушка?

- Это она напала на Ольгу, - отчётливо, словно вбивая гвозди в крышку гроба, отчеканил Прохор Милорадович. – Вы это знаете, но прямо не говорите.

Юноша впился взглядом в собеседника, ища хоть малейшего подтверждения своей страшной догадке, но Василий Харитонович уже полностью овладел собой. Он недрогнувшей рукой налил Прохору коньяку, протянул ему рюмку и беспечно пожал плечами, укоризненно покачивая головой:

- Право слово, меня начинают пугать нравы современных молодых людей, они допускают самые страшные подозрения в отношении родных и близких. Вам должно быть стыдно, юноша, Ваша матушка искренне любит Вас и желает Вам только добра.

Прохор Милорадович залпом осушил рюмку, с непривычки зажмурился, с трудом восстанавливая сбившееся дыхание, и прохрипел:

- Благодарю Вас, Василий Харитонович. Я всё исполню, как Вы сказали.

Чуть пошатываясь, юноша отвесил поклон и вышел, оставив Василия Харитоновича в кабинете в гордом одиночестве, если не считать уютно свернувшегося на полу калачиком и похрапывающего Фёдора Ивановича, пробудившегося и распахнувшего ясные, не замутнённые алкоголем глаза сразу же после того, как дверь закрылась.

- А мальчик-то не так глуп, как кажется, - Колокольцев сел, с лёгким стоном растирая затёкшие ноги. – Быстро понял, откуда ветер дует.

- Ты же знаешь, я не люблю огульных обвинений, - недовольно откликнулся Василий Харитонович, покачивая рюмку коньяка, но не делая ни единого глотка.

- Да ладно тебе, - отмахнулся Фёдор Иванович, - если бы ты ничего такого не думал, то комедии бы не разыгрывал. И меня, дурака старого, в свою компанию не пригласил бы.

- Если тебя что-то не устраивает, ты можешь в любой момент отказаться, - ровным тоном заметил Василий Харитонович.

Колокольцев звучно плюнул на ладонь, скрутил кукиш и сунул его под нос своему собеседнику, ещё и потряс для наглядности:

- Накося выкуси. Я, конечно, может и дурак сивогривый, мне до Ваших, господин капитан полковой разведки, кунштюков далеко, но я тоже не в канаве родился и не такой дурак, что ложкой в рот попасть не могу. Одной недели в этом милом доме достаточно, чтобы понять, что дверь на ночь надо запирать, а под подушкой револьвер держать.

Василий машинально поднёс рюмку к губам, но пить не стал, на балу, где планировалось много гостей, а значит возрастала и опасность, следовало сохранять голову ясной, а движения чёткими:

- Самое мерзопакостное, что я так и не знаю, кто на Лизу искушается, даже не уверен, что это не случайности, а именно чей-то злой умысел.

Фёдор Иванович печально вздохнул:

- Да, что и говорить, хитёр гад, осторожен, но полковая разведка ему натянет хвост на уши, а? Раз он у нас в разнос пошёл и на Ольгу искусился.

Василий Харитонович строго посмотрел на господина Колокольцева:

- А ты уверен, что это не Елена Степановна от возможной постылой невестки избавиться пыталась?

Фёдор Иванович хмыкнул, голову почесал:

- А чёрт её, прости господи, знает. У Елены Степановны нрав боевой, она же чисто амазонка, за сына не дрогнув любого на кружева порвёт и не поморщится. Могла она Ольгу толкнуть? Да запросто, только, спрашивается, почему именно в тот вечер решила с ней расправиться? Чего ради ждала-выжидала?

Василий Харитонович согласно кивнул, вздохнул тяжело, словно неподъёмный валун в гору катил и даже секунды роздыха себе позволить не мог:

- Вот то-то и оно. Опять же, Елена Степановна – женщина при всех своих недостатках умная, она не могла не понимать, что опасно покушаться на девицу, когда в доме следователь, да ещё столичный. Кстати, что ты, mon cher, думаешь по поводу господина Корсарова?

Фёдор Иванович шумно выдохнул:

- Если коротко, то тёмная лошадка. Манеры, спору нет, безупречные, но… - Колокольцев пошевелил пальцами, словно монетку из песка выкапывал, - не аристократ. Нет в нём какого-то лоска, скованности, всем аристократам без исключения свойственной, чопорности какой-то. Повторюсь, воспитание у него самое что ни на есть блестящее, но оно именно что внешнее, не впитано с молоком матери, не подкреплено бесконечными традициями семьи, чей род уходит корнями во мрак веков.

- Байстрюк?

Фёдор Иванович хохотнул, хитро глазами сверкнул:

- Ты так спрашиваешь, словно я, прости господи, со свечой над ложем его матушки стоял. Всё может быть, мой милый друг, с каждым новым поколением мир вокруг становится всё распущеннее, попираются устои, ранее казавшиеся несокрушимыми.

- Ты ещё скажи: конец света близок, - фыркнул Василий Харитонович, который был человеком дела и сетований не любил.

Колокольцев вздохнул:

- Про весь мир не скажу, а только моё мнение таково: как только рухнут окончательно устои империи, тут ей и самой крах придёт.

- Ну, такое нескоро случится, - протянул Василий и поставил рюмку с коньяком на стол, как говорится, от греха подальше.

Фёдор Иванович пожал плечами, мол, кто знает, никому не дано прозреть пелену грядущего, а может, оно и к лучшему. Недаром же гласит Писание: «Многая знания – многая скорби», а людская молва добавляет: «Меньше знаешь – крепче спишь».

- Ладно, - Василий Харитонович прихлопнул ладонью по колену, - предлагаю завершить философский диспут и от материй возвышенных вернуться к суетным делам бренного мира. Сегодня на балу действуем следующим образом: первую половину я вращаюсь рядом с Лизой, ты дежуришь у Ольги, затем меняемся. Внимания к себе не привлекать, наблюдение не выдавать. Вопросы есть?

Колокольцев вытянулся во фрунт, отчеканил:

- Никак нет, господин капитан!

- В таком случае вольно, - приказал Василий Харитонович, на миг становясь таким, каким был в служебные годы, – властным командиром, ведущим солдат в бой, - разойтись!

Пока мужчины тратили время до торжества на беседы, прелестная половина дома госпожи Абрамовой спешно наводила красоту. Щебетание, аромат привезённых из жарких стран притираний, запах духов и раскалённых щипцов, коими подвивали локоны, шорох платьев и взрывы звонкого смеха витали по всему второму этажу, превращённому в некий храм красоты, где служительницы культа прекрасного со всем сердечным пылом претворяли в жизнь свои представления о совершенстве.

- Милочки, мне кажется, в этом платье я похожа на русалку, - Катюшка крутанулась перед зеркалом так, что длинная бирюзовая с переливами юбка её нового бального платья пошла волнами. – Хочу ещё волосы распустить и подвить, чтобы стать похожей на деву озера, помните, у этого, как его, Шиллера.

- Не знала, что тебе по душе пропащие девки, вроде тех, что по вечерам своими юбками улицы метут, кавалеров заманивая, - фыркнула Люба, даже в атмосфере предпраздничной суеты держащаяся чопорно и надменно, - да и писал об этой деве, к твоему сведению, Гёте.

- Да какая разница, - отмахнулась Катюшка, - главное, что платье изумительно!

- Уж больно плечи открыты, - покачала головой Елена Степановна, - можно ли незамужней девице так себя обнажать, да ещё и в присутствии мужчин, родственниками не являющихся? Хоть бы шалечку накинула, вот, возьми-ка.

Женщина протянула длинную плотную шаль, в которую при желании можно было бы завернуться полностью с головы до пят.

- И то правда, Катерина, негоже так плечи да грудь выставлять, - строго прицыкнула на дочь Глафира Михайловна. – Ольга вон, до того довыставлялась, что ревнивец какой-то её чуть не до смерти зашиб, господи, страх-то какой.

Женщина меленько закрестилась, зашептала молитву, прося уберечь от беды её саму и молодую отроковицу дочь.

- Маменька, так мне что теперь, до гробовой доски в плат кутаться, от любой тени шарахаясь?! – скуксилась Катерина, и по её румяной щёчке заскользила крупная слеза.