- Пряников, Елисей Глебович. Чем обязан Вашему визиту, сударь?
Я поднялся и протянул молодцу руку:
- Следователь Корсаров. Я провожу расследование убийства госпожи Васильевой.
На скулах Елисея Глебовича заплясали желваки, он несколько нервно подтянул к себе стул, опустился на него, закинув ногу на ногу, и тут же спохватился, вскочил:
- Присаживайтесь, пожалуйста.
- Благодарю.
Елисей Глебович достал массивный с узорчатой вязью гравировки на крышке серебряный портсигар, распахнул его и протянул мне:
- Прошу.
- Нет, благодарю Вас, я не курю.
Господин Пряников нервно усмехнулся:
- А я, знаете ли, всё никак бросить не могу. Несколько раз пытался, да всё напрасно, рука сама к портсигару тянется, особенно когда…
Елисей Глебович так спешно закрыл рот, что я даже услышал, как клацнули его зубы.
- Когда нервничаете, - мягко произнёс я, внимательно глядя на своего собеседника, - вот как сейчас, например. Не могу не спросить: чем Вас так обеспокоило моё появление?
Господин Пряников взмахнул длинными, кокетка бы за такие душу продала не задумываясь, ресницами и выдавил дрожащую улыбку:
- Так ведь как же… Следователь в доме…
Ну да, всё верно, врачи и полиция просто так не приезжают, только по вызову. Я решил не ходить вокруг да около, а ударить сразу, без предупреждения:
- Ваш батюшка признался в убийстве Дарьи Васильевны.
Портсигар с металлическим звоном упал на пол, папиросы белыми птицами разлетелись по полу, но Елисей Глебович этого даже не заметил. Весь бледный, с взмокшими от пота волосами, широко распахнутыми глазами и приоткрытым ртом он был похож на несчастного, поражённого молнией.
- Что? Как? Я не понимаю… - лепетал господин Пряников, едва ли осознавая собственные слова.
А сынок-то, пожалуй, пожиже папеньки будет. Тот держался крепко, чувств своих старался не показывать, а этот сразу же раскис, точно дорога рыхлая после дождя. Я положил руки на плечи Елисею и чуть встряхнул его:
- Соберитесь, Ваша истерика никому не поможет.
- Я не истерик, - возмутился господин Пряников и гордо отстранился, - просто известие оказалось слишком неожиданным. И вообще, Вы уверены, что это мой батюшка убил госпожу Васильеву?
Я оценивающе посмотрел на юношу. Лгать и лукавить он явно не умеет, чувства и мысли свои скрывать тоже, хотя честно старается. Нет смысла играть с ним в кошки-мышки, я же не садист.
- Я уверен, что Ваш отец покрывает кого-то другого, - тихо, но убеждённо, произнёс я, буравя Елисея Глебовича тяжёлым взглядом.
Юноша ещё больше побледнел, глаза опустил, облизнул губы и заговорил тихим, прерывающимся голосом:
- Вы… Вы совершенно правы… Это я убил Дарью Васильевну… Зарезал… А нож… Нож спрятал, чтобы не нашли…
В принципе, излагает Пряников-младший всё верно, только вот что-то упрямо, как говорил Жванецкий, мешает поверить мне в эту латынь. Из этого славного паренька со временем может вырасти неплохой военный, посредственный, потому как честен больно, купец, но вот убийца… Нет у него этой внутренней силы, помогающей нажать на курок или взмахнуть ножом, прекрасно понимая, что обратной дороги не будет. Ладно, пока клиент готов каяться, послушаем, а дальше видно будет.
- Куда Вы спрятали нож? И кстати, что это был за нож?
Елисей Глебович опять облизнул губы и потянул шейный платок, словно он вдруг стал очень тесен и начал душить:
- Нож? Обычный, охотничий, его ещё папенька по молодости на охоту с собой брал, он чуть закруглённый, им шкуры хорошо снимать, - Пряников, заговорив об охоте, ожил, взгляд его засверкал, но тут же опять потух, сменившись обречённым упорством. – Вот я сей нож взял, ночью к Дарье Васильевне пришёл…
- В каком часу?
Мой вопрос произвёл эффект разорвавшейся бомбы, Елисей Глебович чуть со стула не упал, заморгал растерянно:
- Э-э-э…
- В каком часу Вы пришли к госпоже Васильевой? – терпеливо повторил я, решив прекратить сеанс художественного свиста, причём не слишком изощрённого.
Пряников покраснел, его голубые глаза заметались по сторонам, но подсказок, равно как и суфлёров, не было:
- В полночь… Нет, в три часа. Да, точно, в самый разбойничий час.
Я прихлопнул ладонью по столу:
- Самый разбойничий час с четырёх до пяти, когда сильнее всего хочется спать. Это во-первых. Госпожу Васильеву убили, когда она ко сну готовилась, но ещё не легла. Это во-вторых. А в-третьих, вас разве в детстве не учили, что обманывать некрасиво?!
- Елисей меня выгораживает, не сердитесь на него, - прошелестела чуть слышно измождённая белокурая дама, чью бледность и истощённость ещё сильнее подчёркивал богатый шёлковый пунцовый халат.
Незнакомка стояла, привалившись к косяку, прижав ладонь к левой половине груди, но при этом глядя на меня со спокойной уверенностью человека, готового отправиться на каторгу за свои убеждения. Настоящая декабристка, которую не остановят ни общественное порицание, ни лишение всех титулов, ни вечная ссылка.
«Лиза такая же», - промелькнуло у меня в голове, и я плотно сжал губы, чтобы не выругаться. Чёрт, да что же это за наваждение-то такое?!
- Матушка, - Елисей Глебович вскочил, бросился к женщине, подхватил её на руки, бережно, словно она была из тонкого фарфора и могла рассыпаться, донёс до стула, а сам опустился рядом и прижал маменькину бледную восковую ладонь к своей щеке, - зачем Вы встали, доктор же запретил!
- Уж не думаешь ли ты, что я позволю тебе погубить свою жизнь, взяв на себя грех, которого ты не только не совершал, но о коем даже не помышлял? – бледно усмехнулась женщина, нежно целуя сына в лоб.
- Помышлял, - простонал Елисей, пряча лицо в матушкиной юбке, - я хотел убить Дарью Васильевну, сия особа заслуживала самой строгой кары за все те подлости, что совершила. Она вскружила голову отцу и заставила страдать Вас, маменька!
- Тебя она тоже очаровала, - матушка слабо улыбнулась, гладя сына по голове, - ты даже позабыл о своей невесте.
- Простите меня, матушка, - всхлипнул Елисей Глебович, а я окончательно понял, что мне нужно или вмешаться и повернуть разговор в служебное русло, или же уйти, причём немедленно. Слезливая мелодрама, разворачивающаяся предо мной, наличия третьих лиц не подразумевала. Как говорится, третий лишний.
- Мы совсем забыли о нашем госте, - словно прочитав мои мысли, прошелестела женщина, с чуть смущённой улыбкой глядя на меня. – Прошу простить нас, господин Корсаров, боле я не стану отнимать Ваше бесценное время. Я готова признаться в убийстве госпожи Васильевой.
Я не удержался от короткого нервного смешка:
- Третьей будете. А если слуг позвать, то, наверное, ещё желающие найдутся.
- Непременно найдутся, барин, - конопатая девица, угощавшая меня квасом и пряниками, протиснулась в комнату. А следом за ней вошли ещё двое: крепкий огненно-рыжий парень и сухой, поминутно кашляющий дед. – Кажный из нас готов признаться в убийстве ентой барыни, а Макарка по соседям побёг, тамотки людей собирать.
- Агаша, - всплеснула руками матушка Елисея и сделала попытку подняться, да сын удержал, - побойся Бога, такими вещами шутить нельзя!
Слуги разом бухнулись на колени, старик откашлялся, утёр рот и посмотрел на барыню, а потом на меня:
- А никто и не шутит. Вам под арест нельзя, у вас сердце слабое, коли сына Вашего али супруга заарестуют, Вы всё одно не переживёте, а мы, кажный из нас, - старик опять закашлялся, - жизнь свою готовы за вас всех отдать. Особливо я, всё одно меня сухотка гложет, лекарь сказал: помру скоро.
Не устаю восхищаться гуманизмом врачей и их готовностью биться без устали за жизнь каждого пациента! Только что мне делать с этими горе-героями самоотверженными? Простить и отпустить? Идея, конечно, хорошая, но где гарантия, что убивать неугодных не войдёт в этом милом семействе в привычку? Арестовать и держать за решёткой всех, пока убийца не будет найден? Барыня такого точно не переживёт, а её смерть очень сильно ударит по мужу и сыну, да и слугам, раз они готовы грехи госпожи на себя взять. Я вздохнул, вспомнив, как в прямом смысле слова выть готов был в голос после смерти Лики. Сейчас боль ушла, оставив после себя лёгкую, словно вуаль новобрачной, печаль. Жизнь продолжается, а в сердце, как оказалось, синеглазая блондинка может уступить пальму первенства зеленоглазой барышне, то мечтательно-романтичной, а то бесстрашно-решительной. У них ведь даже имена похожи, и теперь я всё чаще ловлю себя на том, что шепчу не Лика, а Лиза…
