Госпожа Соколова ещё больше построжела, поджала губки и холодно кивнула:

- Ну что ж, как Вам будет угодно. А сейчас я попрошу Вас удалиться, мне нужно переодеться к завтраку.

Я почтительно поклонился и вышел, плотно закрыв за собой дверь. Казалось бы, всё складывалось самым наилучшим для меня образом, так почему же тогда я ощущал себя цепным псом, оставленным хозяином при переезде? Почему мне казалось, что я сам, своими руками, разрушил своё счастье?!

Лиза

Тётушка неустанно повторяла, что благовоспитанная барышня всегда и при любых обстоятельствах будет держать голову высоко, спину прямо и никому, особенно своим обидчикам, не покажет своей слабости. Как же мне пригодились эти наставления, от коих я порой отмахивалась, сейчас, когда Алексей Михайлович в очередной раз сначала поманил меня своими страстными поцелуями и лихорадочными признаниями, а потом оттолкнул, словно путающуюся под ногами собачонку! Вот как так можно, за что он так со мной, а?! Я в отчаянии кинула подушкой в дверь, жалея, что не сделала этого раньше, когда господин Корсаров ещё был в моей комнате. Ух, как я жалею, что не родилась мужчиной, тогда я бы вызвала на дуэль этого бесчувственного остолопа и влепила бы ему пулю в лоб! Нет, лучше шпагой бы пронзила, как в романах, а пока он корчился на земле в предсмертных судорогах, я поведала бы ему, за какие страшные преступления несёт он заслуженную кару. Я так красочно представила Алексея Михайловича на земле, зажимающего слабеющей рукой рану, что словно бы воочию увидела и прилипшие к потному лбу тёмные с серебристой проседью волосы, и постепенно стекленеющие глаза цвета моего любимого шоколада. Матерь Пресвятая Богородица, спаси и помилуй! Я рухнула на колени перед иконой и страстно зашептала молитвы, прося отвести беду и не допустить подобного. Нет-нет, что угодно, только не это! Я развею действие Алесиного любовного артефакта, и всё вернётся на круги своя: господин Корсаров освободится от пылких чувств ко мне, а я снова полюблю Петеньку и перестану грезить о столичном следователе. Да, именно так я и поступлю всенепременно, причём сразу после завтрака. И всё будет хорошо, просто замечательно и никак иначе. Я же не люблю Алексея Михайловича, и мне ничуть не нравилось с ним целоваться… Я прижала пальчики к губам, глубоко вздохнула, пытаясь выровнять дыхание и успокоить зашедшееся в бешеном галопе при одном лишь воспоминании о поцелуях следователя сердце. Нет, обманывать саму себя не стоит, мне определённо нравится целоваться с господином Корсаровым, видимо, права тётушка: все юные девицы, когда в них кровь играть начинает, становятся порочны и нуждаются в особой строгости и непреклонности лиц, за ними присматривающих. Всё, решено: сразу после завтрака я развею действие любовного артефакта и верну свободу и себе, и господину Корсарову. И мне это будет ни капельки не сложно, ведь на самом деле я столичного следователя не люблю, это всё разжигающий страсть артефакт, его проказы. Я решительно расправила плечи и позвонила в колокольчик, чтобы горничная помогла мне одеться.

На завтрак я опоздала, но, к счастию, тётушка так была озабочена нападением на Олюшку, что замечания мне не сделала, лишь посмотрела хмуро, поцеловала в лоб и велела за стол садиться. Я почтительно поприветствовала всех собравшихся к трапезе, осведомилась о здоровье Оленьки, с искренним облегчением услышала, что она хоть и слаба, но уже пришла в себя и даже смогла шёпотом попросить воды, и спросила о причине отсутствия за завтраком дядюшки Василия Харитоновича и соседа, господина Колокольцева, коий, насколько мне было известно, покидать нас и возвращаться в своё родовое имение не планировал. Есть у меня предположение, что Фёдор Иванович испытывает нежные чувства к тётушке, но, увы, Софья Витольдовна упрямо сего не замечает, а точнее, не желает замечать.

- Оба вчера перебрали того да больше, вот и отсыпаются, - хохотнул Фёдор Витольдович, снисходительно оглядывая присутствующих, и поцокал языком. – Право, сестрица, не понимаю я, отчего ты терпишь их в нашем дому.

- Потому и терплю, что это мой дом, - отрезала тётушка, - и я вольна поступать в нём так, как сочту нужным, и привечать тех, кого захочу, никому отчёта за свои дела не давая.

Дядюшка побагровел и уткнулся в тарелку, Катюшка чуть слышно хихикнула, получив полный ледяного холода взгляд от матушки, а красавица Люба поправила кокетливый завиток, который куафёр сетями амура называет, и обратилась к Алексею Михайловичу, глядя на него так, словно он был тортом, коий ей предстояло съесть, наслаждаясь каждым кусочком:

- Господин Корсаров, а как продвигается расследование убийства нашей соседки? Вам удалось выйти не след преступника?

Вот ведь бесстыдница, и вовсе её не покойная Дарья Васильевна интересует, она госпожу Васильеву терпеть не могла, а следователь! Да если бы он приказал, эта стыдодейка прямо на стол бы перед ним легла, юбки до ушей задрав! Я запыхтела сердитым ёжиком, за что удостоилась удивлённого взгляда от сидящего по правую руку Прохора Милорадовича. И чему он, спрашивается, дивится, маменька его, например, всё правильно поняла и на Любу тоже весьма неодобрительно взглянула.

К моему удовольствию, Алексей Михайлович на призывы этой… блудницы вавилонской, прости меня господи, не отреагировал, губы чинно салфеткой промокнул, морса вишневого из бокала отпил и ровным тоном, словно обсуждение погоды касалось, ответил, лишь на миг взглянув на особу, вопрос задавшую:

- Прошу меня простить, сударыня, но в интересах следствия я не могу обсуждать ни с Вами, ни с кем-либо ещё подобные вопросы.

- И правильно, - тётушка прихлопнула ладонью по столу, - за завтраком да о мертвяках, тьфу, прости господи, можно подумать, живых не осталось!

- Ну уж коли Вам угодно побеседовать о живых, - Олег Петрович несколько нарочито и развязно приподнял рюмочку с наливочкой, приветствуя собравшихся за столом, - давайте обсудим загадочное падение нашей Олюшки сегодня ночью.

- Не понимаю, чего в нём может быть загадочного, - повела плечиком Елена Степановна и, не дожидаясь слуг, положила сыну сладкую булочку на тарелку. – Ну, шла девица ночью, споткнулась обо что-то, да и упала.

- А Вас, сударыня, не смущает, что время для прогулок по дому несколько позднее? – сально усмехнулся Олег Петрович, и меня даже передёрнуло от омерзения. – Откуда это наша скромница могла в столь поздний час возвращаться?

- Да хоть бы и от любовника, нам-то какое дело? – фыркнула Люба, раздосадованная тем, что господин следователь не клюнул на её чары.

- Да нешто у Олюшки полюбовник был? – всплеснула руками Глафира Михайловна и меленько закрестилась. – Господи, срам-то какой! И ведь с виду-то такая скромница, такая умница, век не подумаешь, что блудница вавилонская.

Прохор Милорадович вскочил столь поспешно, что даже стул с грохотом на пол ринулся, кулаки сжал, закричал прерывающимся от волнения голосом:

- Не сметь, слышите, не сметь так об Ольге отзываться! Она самая лучшая, самая чистая из вас всех!

- О, а вот и полюбовник обнаружился, - хохотнул Фёдор Витольдович, - право слово, занятный сегодня у нас завтрак получается!

Олег Петрович разразился громким лающим смехом:

- Полно, Фёдор Витольдович, полюбовники так не скачут. Олюшка Прохора Милорадовича для слов нежных и ухаживаний красивых держит, а ножки обнажает совсем пред иными мужчинами. Вам ли этого, Фёдор Витольдович, не знать.

Я, как и другие дамы за столом, скандализованно ахнула, прикрыв ладошкой ротик и чуть ли ушками не шевеля от любопытства и возбуждения. Вот так новости, право слово! А мне, признаться, Ольга Игнатьевна всегда такой скромной и целомудренной казалась…

- Ну да, я своего не упустил, - гордо хохотнул Фёдор Витольдович и самодовольно подбоченился, - взбил с девкой перинку пуховую, да и не один раз.

- Лжец! – взревел Прохор Милорадович, бросаясь на дядюшку. – Подлец, я убью тебя!

Завизжала истошно сидящая рядом с Фёдором Витольдовичем Катенька, заголосила, срываясь на хрип, её матушка, побелела, ледяной статуей застыв, Люба, даже тётушка замешкалась, не привычная к таким страстям шекспировским. Только Алексей Михайлович не растерялся, барсом бросился на Прохора, скрутил его и на пол повалил, собственным телом для верности придавив.