Многочисленные домочадцы поднялись со своих мест, словно воробьи, вспугнутые брошенным в них озорным мальчишкой камнем, и поспешно покинули комнату. Кто-то изо всех сил старался сохранить полную невозмутимость, кто-то чуть слышно скрипел зубами от злости, кто-то был уязвлён и с трудом сдерживал слёзы, а кто-то даже чуть улыбался. Лизонька заприметила одну такую улыбку и поёжилась, словно оголённых рук коснулся холодный ветерок.

- Идём в гостиную, негоже заставлять гостя ждать, - проворчала Софья Витольдовна, стоя перед большим зеркалом и критически себя осматривая, - чай, не сосед на рюмочку наливочки пожаловал, а столичный сокол в нашу глушь залетел.

- И с чего Вы взяли, что гость столичный? – Лизонька вспомнила лицо незнакомца, но ничего изысканного или светского не приметила и пожала плечиками. – По-моему, у нас в городе такие мужчины тоже встречаются. Да и туалеты у нас не хуже шьют.

- Молодая ещё, - фыркнула тётушка, входя в непривычное для себя фривольное расположение духа, - раз судишь о мужчине по облику да по одёже. Не-е-ет, столичный шик – это не наряд, это… - Софья Витольдовна пошевелила пальцами, подбирая слова, - это флёр, его не подделать. Это как сила, идущая от мужчин, настоящих мужчин, коим хочется беспрекословно подчиниться, позабыв обо всём, даже о законах чести и совести. Батюшка твой, упокой господи его грешную душу, таким был, да… А вот женишок твой слабоват, он ради тебя небо и землю не сокрушит, наоборот, как бы тебе его на своей спине в рай тащить не пришлось.

- Тётушка, - Лизонька от возмущения даже ногой притопнула, - прекратите! Петенька вполне достойный юноша, я люблю его…

- Я и говорю: молодая ещё, - отмахнулась госпожа Абрамова, поворачиваясь к племяннице спиной и тем самым пресекая дальнейшие возражения.

Лиза до самой гостиной, где Софья Витольдовна изъявили желание встретить гостя, буравила тётушке спину укоризненным взглядом, но той было всё словно с гуся вода. Вконец раздосадованная барышня опустилась не на кресло, а за рояль и принялась наигрывать бравурный марш, через музыку выплёскивая раздражение и досаду. Госпожа Абрамова чуть заметно морщилась, но терпела. Право слово, племянница же не делала ничего запретного или неприличного! И вообще, пусть гость увидит, что девица воспитана по всем требованиям света… хотя, право слово, лучше бы Лиза вышивала. И ушам приятнее, да и от рукоделия, в отличие от музыки, проку больше. Маршами-то этими да вальсами прореху на платье не зачинишь.

- Барыня, к Вам Алексей Михайлович Корсаров, - горничная Настасья, девица сноровистая и пригожая, но при этом, по мнению Софьи Витольдовны, глупая безмерно, как всегда сначала в покои ворвалась и выпалила, а лишь потом присела, испуганно округлила глаза и прошептала. – Тот самый, коего барин Василий Харитонович экипажем сшибли и мало не до смерти убили.

- Проси, - велела госпожа Абрамова, бросая на племянницу строгий взгляд.

Настасья метнулась к двери, у самого порога остановилась, отвесила размашистый поклон, чуть не смахнув китайскую вазочку с дорогого столика, вещицы жутко неудобной, но очень модной, а потом распахнула дверь, едва не содрав краску со стены, и выскочила вон.

- Дура девка, - вздохнула Софья Витольдовна, качая головой, - преданная, исполнительная, но ду-у-ура-а-а.

Лиза не успела заступиться за горничную, в коридоре раздались тяжёлые уверенные шаги, дверь открылась, впуская в гостиную высокого, худого, пожалуй, даже болезненно тощего, мужчину лет тридцати – тридцати пяти.

«Экой тощой-то, - с неудовольствием отметила госпожа Абрамова, вставая, вежливо улыбаясь и протягивая гостю руку, - поди, чахоточный. Не помер бы он у меня в доме, потом заново все покои святить придётся».

- Дамы, - мужчина галантно взял руку хозяйки, легко коснулся губами кончиков пальцев, - позвольте представиться: Корсаров, Алексей Михайлович.

- Абрамова я, Софья Витольдовна, - хозяйка плавно повела рукой в сторону с любопытством посматривавшей на гостя барышни, - а это племянница моя, Елизавета Андреевна Соколова, прошу любить и жаловать.

- Доброе утро, Алексей Михайлович, - Лиза с куда более любезной, чем у тётушки, улыбкой протянула Алексею руку. – Как Ваше здоровье?

- Благодарю Вас, не жалуюсь, - ответил Корсаров, целуя барышне ручку и невольно отмечая мягкость кожи и лёгкий лавандовый аромат. Да, эти нежные ручки явно ничего тяжелее столового ножа и букета цветов не держали, поэтому и мягкие такие. Даже у Лики, всей такой воздушной и неземной, руки были чуть грубее, ведь как ни старался Алексей отгородить жену от суровых будней, жизнь непрестанно вносила свои коррективы. И на желания людей ей было решительно наплевать.

И опять при воспоминании о супруге в груди больно заныло, словно пуля неловко провернулась, царапнув сердце. А ведь он старался, честно пытался отпустить жену, только что делать, если проклятая память не хочет забывать?!

- Присаживайтесь, Алексей Михайлович, - Софья Витольдовна решила, что ноги трудить не стоит, день и так хлопотливый предстоит, а потому опустилась в кресло, указав гостю на стул с высокой спинкой подле себя.

- Благодарю, - мужчина коротко поклонился и беспрекословно занял указанный ему стул, чинно выпрямившись и сцепив руки в замок.

«Приличное обхождение разумеет, - отметила госпожа Абрамова, не спеша продолжать беседу и внимательно изучая гостя из-под ресниц, - значит, если происхождения и не благородного, то обучения достойного. Держится сдержанно, как и пристало мужчине в незнакомом обществе, да ещё и подле дам. Взглядом, словно волк, по сторонам не рыскает, хотя, вне всякого сомнения, внимательно наблюдает за всем, что в гостиной происходит. И сел эк мудрёно, вдали от дверей да окон, видать, доводилось и добычей в охоте на людей бывать. Ох, матерь божия, какого же гостя твоими молитвами в наш дом занесло! А, впрочем, ежели сумеет он сберечь Лизоньку от душегуба тайного, пусть хоть каторжником беглым будет, мне всё едино».

Софья Витольдовна растянула губы в улыбке, взмахнула веером, до этого болтавшимся на руке, и, вежливо приподняв брови, спросила:

- Не могу не спросить, откуда же Вы в наших краях, Алексей Михайлович?

Корсаров кашлянул, благословляя небеса за отменную фотографическую память, позволявшую запоминать любую информацию без длительного зазубривания:

- Из столицы.

- И по какой же надобности?

Алексей опустил глаза, вспоминая, что именно было написано в его подорожной. Конкретной цели визита не было, а раз так, стоит действовать по принципу драконов, сиречь обманывать не ложью, а правдой. Алексей Михайлович вздохнул и ровным тоном, коим только завещания зачитывать, произнёс:

- На службе мне дан отпуск для поправки здоровья после смерти супруги.

А что, почти не соврал, так, пропустил мелкие, не относящиеся к беседе, детали. То, что прибыл из будущего, например. Тоже, блин, нашлась Алиса Селезнёва!

Лизонька приглушённо охнула, сконфуженно прикрыв ротик ладошкой. Теперь понятно, почему у Алексея Михайловича в глазах тоска смертная, видимо, любил супругу, не зажила ещё на сердце рана. А тётушка, как на грех, нет бы помолчать да разговор перевести, пуще прежнего заинтересовалась. Ну разве можно такие темы с малознакомым человеком обсуждать?!

- Значит, Вы вдовец, - госпожа Абрамова взмахнула веером, выдавив короткий трагический вздох, призванный заменить все приличествующие минуте слова соболезнования, кои женщина терпеть не могла. – Позвольте узнать, что стало причиной столь скорбного события?

«Мадам, а не кажется ли Вам, что это не Вашего ума дело?» - Алексей кашлянул, подавляя рвущуюся с языка отповедь по поводу досужего любопытства и заменяя её на более приличествующее эпохе:

- Погибла в дорожном происшествии. Сбила карета.

- О, господи, - пискнула Лизонька, и её большие зелёные глаза заблестели от слёз. – Алексей Михайлович, примите наши самые искренние соболезнования!

- Благодарю, - Алексей встал, звучно щёлкнул каблуками и только сейчас отметил изумрудную зелень глаз барышни. Как Лика любила петь: «У беды глаза зелёные, не простят, не пощадят». Эта зеленоглазая, впрочем, беды не сулила, пока, по крайней мере.