— А нам-то какое дело?! — сердито воскликнула Эсперанса и с детской обидой добавила. — Зорро мою клумбу растоптал.

— И спас мне жизнь.

— Когда это? — сердитой кошкой фыркнула девушка. — Что-то я не припомню столь благородного поступка сеньора Зорро!

— Это было ещё в Испании, — неохотно ответил сеньор Рокхе, погружаясь в воспоминания, которые рад был бы забыть раз и навсегда.

Эстебана Рокхе не просто так называли человеком сомнительного происхождения, на то были веские основания. Мать Эстебана, сеньорита Хуана, была древнего знатного рода, представители которого с давних времён верой и правдой, крестом и мечом, служили государям, причём выбирали людей не только благородных (благородство и власть сочетаются плохо), но и щедрых на милости к своим соратникам. Стоит ли говорить, что к моменту появления на свет матушки Эстебана род мог похвастаться не только длинной родословной, но и весьма приличной казной, равной государственной казне какого-нибудь средневекового независимого города. Казалось бы, у девушки, выращенной в таких оранжерейных условиях, весь путь будет усыпан лепестками роз, но это оказалось совсем не так.

Как-то раз, когда Хуана возвращалась домой от своей престарелой тётки, на узкой заросшей травой дороге, которой пользовались лишь редкие путешественники да ещё горожане в дни больших торжеств, карету остановила разбойничья ватага. Возглавлял ватагу бывший управляющий, которого, и это Хуана помнила очень хорошо, били плетью, а потом выгнали из гасиенды за то, что он соблазнил горничную девушку.

— Ну что, птичка, попалась? — усмехнулся разбойник, а потом махнул рукой своим подельникам. — Она ваша, парни. Можете делать с ней всё, что захотите.

Когда через сутки специально посланные на поиски девушки слуги обнаружили истерзанную и окровавленную Хуану в беспамятстве в придорожных кустах, все родные со слезами на глазах молили небеса лишь о том, чтобы бедняжка выжила. Спешно вызванный доктор сначала виновато прятал глаза, но с каждым днём его прогнозы становились всё жизнерадостнее. Молодой и здоровый организм пусть и медленно, но восстанавливался, у Хуаны появился аппетит, бледные впавшие щёчки зарумянились, а по губам нет-нет да и проскальзывала улыбка. О том, что с ней произошло, Хуана не помнила, а родные, движимые отчасти человеколюбием, а отчасти желанием как можно скорее забыть скандальную историю, и не расспрашивали. Жива осталась, и хвала милосердной Мадонне.

Хуана окрепла и встала на ноги, опять стала появляться на семейных вечерах, ездить, уже в сопровождении дюжих слуг, в гости и на пикники, с лёгкой улыбкой, в которой сквозила грусть, выслушивать пылкие серенады поклонников. Родные девушки вздохнули с облегчением, и вот тут-то над благородным семейством и разразилась очередная гроза: нападение разбойников, о котором все так старательно забывали, не прошло бесследно, Хуана забеременела и даже под страхом вечной гибели своей бессмертной души не смогла бы сказать, от кого из лесных насильников понесла. Родные спешно отправили Хуану в глухой монастырь, где несчастная и прожила в уединении и отчаянии до самых родов.

Точно в срок, под оглушительные раскаты грома на свет появился крепкий малыш, сразу же издавший такой пронзительный вопль, что принимавшая роды повитуха едва не уронила младенца на пол. Родные собирались отдать мальчика на воспитание в какую-нибудь семью, а то и просто подкинуть в монастырь или миссию, но Хуана разъярённой волчицей встала на защиту своего сына.

— Да пойми же ты, глупая, — заламывал руки отец, — ты перечёркиваешь себе всю жизнь! С таким… — мужчина брезгливо сморщился, презрительно махнул рукой на сладко спящего младенца, — тебя не возьмут ни в одну приличную семью!

— Это мой сын, — отчеканила Хуана, прижимая младенца к груди.

— Сын, — фыркнул отец, — чей папаша — мерзкий разбойник, насильник и убийца, место которому на виселице!

— И пусть. Сын не отвечает за грехи отца.

— Будешь упрямиться, отрекусь от тебя и оставлю в монастыре! — пригрозил взбешённый отец.

Хуана пожала плечами и наклонилась к младенцу, нежно целуя его в красное сморщенное личико.

Взбешённый отец громогласно отрёкся от своей неразумной дочери и под страхом опалы запретил другим членам семейства с ней видеться и общаться, но брат Хуаны, Мигель, всё равно навещал сестру и племянника, которого мать назвала в честь героя любимого романа Эстебаном, и по мере сил помогал им.

Из монастыря Хуана и Эстебан перебрались в крошечный домик и зажили там, отвергнутые светским обществом, зато принятые всей душой своими соседями. Как и соседские ребятишки, Эстебан рано повзрослел и учёным премудростям предпочитал всевозможные мальчишеские забавы и проказы, на которые был великий мастер. Единственное, что унаследовал мальчуган от своей благовоспитанной утончённой матушки, был талант к рисованию, но и его Эстебан приспособил под себя, изображая не пейзажи или портреты, а довольно меткие и, чего греха таить, обидные карикатуры на соседей, родных и знакомых. За эти карикатуры на мальчишку частенько жаловались, грозились прибить, а то и колотили, если могли догнать, но Эстебан оставался верен себе, своим привычкам и своему таланту.

Когда мальчику исполнилось десять лет, в маленькой семье произошли серьёзные перемены: во-первых, сердце сеньоры Хуаны, до этого целиком и полностью принадлежавшее только сыну, смог покорить почтенный ювелир сеньор Луис. Эстебана же, который страшно ревновал мать и обозлился на весь мир, забрал к себе на воспитание сеньор Мигель, который после смерти отца стал главным в роду и мог наконец-то перестать скрывать свою помощь сестре и племяннику. Это и стало второй серьёзной переменой в жизни Хуаны и её сына.

Эстебан рос в доме своего дядюшки, словно чертополох на клумбе с изысканными лилиями: нет, разумеется, и сам дон Мигель, и его семейство приняли мальчика как родного, но по-настоящему родным всем этим благовоспитанным и знатным Эстебан себя никогда не ощущал. Так и вырос вороной в павлиньих перьях, чувствуя себя одинаково глупо и среди богатых и знатных, и среди простых людей. Дон Мигель сначала пытался отдать племянника в лоно католической церкви, но после первой же непотребной карикатуры на служителей духовенства, за которую в былые времена могли и на костёр отправить, от своей затеи отказался, решив, что армия вернее сможет обуздать строптивого, явно унаследовавшего дурные наклонности папаши, мальчишку.

Эстебану пришёлся по вкусу военный мундир, а особенно то, как охотно сеньориты и даже замужние сеньоры падают в объятия военного. Правда, армия и живопись сочетались плохо, а потому от мундира пришлось отказаться. Дон Мигель в отчаянии махнул рукой и выделил племяннику скромную мастерскую, где тот самозабвенно трудился, создавая пусть и не потрясающие шедевры, но довольно яркие и запоминающиеся картины. Охочая до скандалов молва мигом окрестила мастерскую логовом разврата, утверждая, что девицы и женщины, заказывающие у Эстебана портреты, расплачиваются с ним исключительно натурой.

Дон Мигель пытался вразумлять племянника, но тот только отшучивался и отмахивался от всех увещеваний: мол, если кому-то завидно, пусть не робеют и приходят, он парень молодой, его на всех хватит. Благородный кабальеро разводил руками и выплачивал очередному разъярённому супругу компенсацию за украшение чела развесистыми рогами.

Где-то примерно через год такой весёлой жизни к Эстебану пришла молодая красивая сеньора пожелавшая заказать портрет. На тот момент молодой человек упорно волочился за одной неприступной красавицей, а потому заказ сеньоры принял, портрет нарисовал, но тем и ограничился, чем люто оскорбил даму. Возмущённая красотка прибежала к супругу и, обливаясь слезами и раздирая одежду на груди поведала, как проклятый художник силой овладел ею. Муж жене не то чтобы сильно поверил, но решил не упускать возможность расквитаться с проклятым мальчишкой и заодно подорвать авторитет его дядюшки, который становился всё более значимой фигурой при дворе. Оставив супругу на попечении верной служанки, супруг в компании четырёх дюжих слуг направился к Эстебану, но дома его не застал: молодой художник сломил-таки сопротивление неприступной красотки и проводил время у неё.