Нарчук не стал мешкать с отходом в Забеседье. Отправились, едва наконец ему полегчало и он снова смог ходить.

В заповедный лес, что захватил вдоль Беседи широкое пространство от Ботаева до Веремеек, — а за Веремейками тоже громоздился сплошной лес, отступая порой во все стороны на километр-другой от селений, чтобы хоть немного дать развернуться крестьянину на поле, — Митрофан Нарчук и Степан Баранов, который со своей группой появился на стоянке в самый последний момент, привели всего семь человек. На далёкой боровине, посреди былого печища, где когда-то местный люд гнал из бересты дёготь, изнурённые и заросшие партизаны, которые стали похожи на запущенных деревенских мужиков, сразу же принялись копать землянку. Из квадратной, по четыре сажени каждая сторона, ямы время от времени взлетала вверх, рассыпаясь на мелкие комочки, почерневшая старая земля. А на муравейнике лежало исподнее бельё, чтоб муравьи истребили тем временем вшей.

Здешние места были целиком под немцем. Даже робкими вспышками в темноте уже не подавал о себе знака фронт. На былой фронтовой, а затем прифронтовой территории размещался уже чуть ли не третий эшелон вермахта с его складами, мастерскими, аэродромами, большими и малыми штабами, госпиталями, домами отдыха и всяческими тыловыми службами; по городам и деревням стояли охранные гарнизоны.

Признаться, Чубарь не ждал, что ему снова придётся идти за линию фронта, бывшему к тому времени уже за Десной. (На карте, лежащей на столе, который обступили со всех сторон командир отряда Карханов, комиссар Богачёв, начальник штаба Веткин и он, Чубарь, был обозначен самый далёкий излучистый изгиб фронта, который начинался внизу от Мелитополя и шёл вверх между Сумами и Курском; а на московском направлении уже и определить было трудно, какие города и населённые пункты оставались советскими, кроме самой столицы — столько было начерчено тут разных условных знаков в виде подков и штрихов…) Оно и понятно — Чубарь был случайным человеком в отряде, к тому же специальном, разведывательно-диверсионном. Но его вызвали в штаб и поручили ответственное задание.

Чубарь сперва с недоверием отнёсся к заданию, казалось почему-то, что его таким образом все-таки устраняют из отряда.

Помочь двум арестованным в Мошевой председателям партизаны не успели. Опоздали. Когда в Мошевую пришла группа, выделенная Кархановым, Рыгайла и Ефременко были уже мертвы.

Чубарь надеялся, что после такого дела Патолю станут судить. Но надеялся напрасно. Того только выгнали из отряда.

Чубарю хотелось остаться на месте, теперь он знал Поцюпу, был знаком с хромым Шандовым, наконец, знал о том, что где-то в Забеседье находится подпольный райком…

А Шпакевич, наоборот, не желал расставаться с Чубарем. Чуть ли не два дня кряду он уговаривал Родиона, чтобы тот не отставал от спецотряда. При этом Шпакевич брал только одним — не вечно будет стоять такая погода, придут холода, потом совсем ляжет зима, а зимой… Словом, зимой не всякому зверю находится укромное местечко в округе, не то что бездомному человеку. Не иначе Шпакевич докучал этим и командиру отряда Карханову, потому что тот, встретив Чубаря, спросил:

— Как вы решили? С нами останетесь?

— Ещё не надумал.

— Так думайте. Мы простоим здесь не больше недели, а потом двинемся дальше. Я не настаиваю, чтобы вы шли с нами. Я уже говорил это. Но и отказывать вам не стану.

Тем не менее и в конце условленной недели в Чубаревой голове ничего не прояснилось. Когда он начинал думать об этом, саднило в душе, будто он действительно изменял кому-то, решаясь снова уйти далеко от Веремеек.

Со временем он наконец понял, откуда такое ощущение: от бездеятельности.

А пока Чубарь маялся, благо условия позволяли — его никто не подгонял и не прогонял. Правда, иной раз он чувствовал неприятную тяжесть, однако это быстро проходило, достаточно было вернуться из очередного задания Шпакевичу, как все становилось вроде бы на место.

Вот и теперь сомнения недолго мучили Чубаря — тем более что скоро появился Шпакевич, за которым ходил куда-то тот самый партизан, что сопровождал накануне Карханова с Чубарем в Кулигаевку к Сидору Ровнягину. По всему было видно, что он приставлен к командиру отряда. Широкоплечий, крепкий и, судя по всему, вышколенный жизнью адъютант по фамилии Князев, казалось, не двигался, а мгновенно и почти незаметно перемещался с одного места на другое. Он никому не мешал своим присутствием, будто и вправду его не было рядом. И вместе с тем, как говорится, способен был вдруг возникать из воздуха. Это Чубарь заметил ещё тогда, как они ходили в Кулигаевку. Но в тот раз подобные свойства можно было объяснить глухой темнотой, которая способствует разным превращениям, помогает человеку делаться одновременно видимым и невидимым. А теперь стоял белый день. Значит, Князев действительно довольно успешно использовал свой прежний опыт в должности адъютанта командира отряда, но могло быть и иначе — он приобрёл такие качества за время пребывания в партизанах, где приходилось приспосабливаться ко всякому.

Кроме Князева выделялись тут ещё двое — Богачёв с Веткиным. Веткин, наверно, за свою жизнь привык к одиночеству: его славянское лицо и вся стать, немного кряжистая и одновременно ещё по-молодому лёгкая, обнаруживали ту сосредоточенность, что редко возникает на поверхности, как правило, теряется в глубине, за невидимой гранью. Другой, комиссар Богачёв, был, как нарочно, противоположностью начальнику штаба Веткину — высоченного роста, подвижный, хоть и не настолько, чтобы казаться быстрым или непоседливым, но даже с первого раза Чубарю нетрудно было понять, что и характер у него открытый. Возраста ни одного из них Чубарь не определил, но подумал, что они оба ему ровесники. И комиссар отряда, и начальник штаба держались с Кархановым без всякой натянутости, а тем более без всякого заискивания, зато почтение было полное. Странно, но Шпакевич с руководством отряда тоже вёл себя без заметного трепета, может, и вправду таил в душе штатское спокойствие.

— Ну, а теперь давайте вместе подумаем, как вам лучше идти, — начал Карханов, когда Шпакевич следом за Князевым перешагнул высокий порог пристройки, и почему-то посмотрел на Чубаря. — А идти на этот раз придётся далеко.

Сказав это, командир отряда достал из кожаной сумки, которая висела наискось от правого плеча к левому боку, обыкновенный школьный циркуль, поставил его острой ножкой на карту, как раз в том месте, где полагалось быть Веремейкам (карта на столе лежала крупномасштабная и совсем не военная, поэтому небольшие населённые пункты, вроде сельсоветов, на ней отсутствовали), а потом шагнул воткнутым в циркуль грифелем к линии фронта, где находились Сухиничи, Масальск, Юхнов, и ловко описал дугу, которая легла на карту половиной окружности.

— Хотя и говорят в народе, что ворона прямо летает, зато дома не часто бывает, однако нам, видимо, придётся выбрать этот путь, — Карханов показал циркулем расстояние между Беседью и Угрой и обвёл взглядом присутствующих: — Какие будут вопросы? Уточнения?

Все некоторое время молчали, словно предложение командира отряда явилось для них неожиданностью. Конечно, Чубарь при этом в расчёт не шёл — он вообще пока ничего не понимал, потому что в суть задачи, которую предстояло выполнить, никто его пока не вводил. Из того, что теперь делалось и говорилось, было ясно одно: надо снова шагать через фронт. Чубарь все-таки улучил момент и глянул вопросительно на Шпакевича. Но Шпакевич даже не попытался поймать его взгляд — стоял, как и все, будто бы безучастный к словам Карханова. Тот снова перемерил циркулем расстояние до линии фронта, и снова карандаш, вставленный в подвижную ножку циркуля, очутился на Масальске, что был обозначен между Сухиничами и Юхновым.

— Кажется, так, — сказал он тем же ровным тоном, что и раньше.

— А я вот о чем думаю, Дмитрий Николаевич, — наконец вернулся из-за невидимой своей грани Веткин и мягко, совсем по-детски улыбнулся. — Часть пути им лучше будет пройти с нами. Видите, — и, склонясь над картой, он стал водить по ней пальцем. — От Батаевских лесов, где мы решили основать свою постоянную базу, почти одинаковое расстояние и до Юхнова, и до Сухиничей.