— Во всяком случае, — поддержал начальника штаба комиссар Богачёв, — резон в этом есть.

Соглашаясь со своими помощниками, Карханов спросил у остальных: — Ну, а вы как считаете? — спросил он Шпакевича и Чубаря.

— Да, резон есть, — ответил Шпакевич, а Чубарь не успел, потому что Карханов неожиданно подвёл итоги:

— Значит, сегодня ограничимся только обозначением маршрута. Детали и все прочее обговорим позже, времени ещё хватает. Ну, а что касается товарища Чубаря, то с ним пускай пока что работает Шпакевич. В конце концов он выбирал себе спутника, ему и в курс дела его вводить. Так, товарищ Шпакевич?

— Так, товарищ командир, — совсем не по-военному переступил тот с ноги на ногу.

Чубарь остался все-таки недоволен — все делалось как бы за его спиной, неважно, что ему наравне с остальными тоже предложили присутствовать на этом совещании. Но показывать своего недовольства при всех он не стал, подумав, тем более что дальше ему предстояло иметь дело непосредственно со Шпакевичем. Ну, а со Шпакевичем любая беседа не составляла труда.

Так и вышло. Шпакевич не заставил его ждать. Уже сразу за порогом штаба он положил руку Чубарю на плечо, сказал:

— Ты, Родион, не сердись, что так вышло… вроде бы нескладно. Не мог я предупредить тебя заранее. Только вчера сам узнал, что придётся идти за линию фронта. Одно успел сделать — уговорить командира, чтобы разрешил вместе с тобой идти.

— А почему так вдруг?

— Понимаешь, тут у нас собралась группа из окруженцев да из военнопленных, которым удалось освободиться из лагерей. Одним словом, надо отвести их за линию фронта, чтобы они снова стали в строй действующих бойцов.

— А почему не оставляете их в отряде?

— Как тебе сказать. В основном — это политруки, командиры Красной Армии с военными специальностями лётчиков, танкистов, артиллеристов. Вернее, это такие кадры, которые пользы больше принесут на фронте, чем тут, в тылу, хотя и тут тоже надо воевать. Но — самолётов у нас нет, танков тоже. Да и пушек мы с собой не возим. Так что рассуди сам: золотой фонд армии должен быть доставлен по прямому назначению. Вот мы и будем с тобой у них за проводников.

— А группа — большая?

— Не очень, одну такую мы уже туда переправили. Правда, фронт в то время ещё близко стоял.

— Они вооружены?

— Не все, но большинство винтовки имеет.

— Ну, а как вы их находите?

— Кого? Винтовки?

— Нет. Командиров.

— Обыкновенно. Одних из-за печки в крестьянских хатах вытаскиваем, потому что в так называемые примаки успели пристроиться, другие сами приходят, ну а некоторых перехватываем на дороге.

— И ту, первую группу, ты водил?

— Нет.

Они помолчали, Потом Шпакевич продолжил:

— Вот я и подумал — что тебе тут, в отряде, без меня околачиваться. Пока ты как следует освоишься да опыта партизанского наберёшься! Поэтому не отказывайся.

— А я и не отказываюсь, раз ты решил, — улыбнулся Чубарь. — Но как оно дальше будет — снова меня в какое-нибудь ополчение отдашь, как когда-то?

— Ну, теперь дело другое, — склонив голову к левому плечу, развёл руками Шпакевич. — Теперь и положение у нас прочное, и все остальное отличается от того, что раньше было.

На том и порешили. Чубарь только хотел ещё разок наведаться в Мамоновку, даже день наперёд выбрал — как раз близилось воскресенье, однако утром всему отряду было приказано двигаться к Батаевским лесам.

— Группа окруженцев и недавних военнопленных, которую Шпакевичу с Чубарем предстояло вывести за линию фронта, находилась в другом месте, кажется, километрах в десяти от Веремеек. По плану командования отряда она должна была двигаться в Батаевские леса параллельным маршрутом. В чем тут был смысл, Чубарь не знал. Так же, как не догадывался, по какой причине они со Шпакевичем не направились туда сразу, а шли вместе с отрядом. Тем не менее, спрашивать ни у кого он не стал — недаром говорят, в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Даже Шпакевичу и тому не обмолвился ни словом об этом.

Карханов шёл вместе со всеми с палкой в руке, в длинной, не кавалерийской ли, шинели и выглядел издалека, особенно в холодноватых сумерках лунной ночи, прямо апостолом. На дневных привалах, когда хватало времени не только отдохнуть, вернуть потраченные за ночь силы, но и оглядеться хорошенько вокруг, Чубарь иной раз ловил на себе хотя и беглый, но цепкий взгляд командира, от которого почему-то делалось неспокойно на душе. В такие минуты Чубарь возвращался мысленно в прошлые времена, и ему казалось, что он снова попал в некую полосу отчуждения, что в его положении снова появилась былая неуверенность и снова приходилось повторять уже пройденное им за последние месяцы. Теперь он был убеждён, что расстояние, которое его отделяло от Веремеек и которое все время увеличивалось, заключало в себе причину его беспокойства.

Отряд не только с каждым новым переходом приближался к Батаевским лесам. От внимания Чубаря не ускользнуло, что все время из отряда куда-то уходили, а потом вскорости возвращались небольшие группы партизан. Значит, отряд и на ходу действовал, хотя эта его деятельность и была скрыта от постороннего глаза, по крайней мере, Чубарю она оставалась недоступной, либо его пока не посвящали в дела, либо в отряде и вправду так было заведено, что, кроме командира, комиссара, начальника штаба да тех, кто принимал непосредственное участие в том или ином деле, никому не полагалось знать, кто и чем занимается. За всю дорогу Чубарь всего один раз был свидетелем, как в отряд привели из Белынковичей немца. Это был мелкий интендант или, может быть, инженер. Для Чубаря это не имело никакого значения. Было известно только, что офицер этот, в чине капитана, руководил восстановительными работами на белынковичском спиртзаводе. До войны в Крутогорском районе работали целых три спиртзавода — в самом Крутогорье, в Забычанье и в Белынковичах. Но при отступлении Красной Армии все они были разрушены, вернее, выведены из рабочего состояния. И вот немцы, заняв территорию района, решили из трех заводов соорудить хотя бы один. Выбрали белынковичский, может быть, потому, что находилось это предприятие близко от железнодорожной станции, которая хоть и не действовала пока, но была всего в полукилометре.

В группу партизан, которая осуществила нападение на местечко, входил и Шпакевич. От него Чубарь и разузнал, при каких обстоятельствах взяли в плен немецкого капитана. Собственно, это было даже не нападение. Провели операцию партизаны, как говорится, без сучка и задоринки. «Свой человек», который к тому времени уже укоренился в местечке, вместе с другими агентурными данными сообщил по своей связи, что в посёлке спиртзавода имеется злачное место, куда часто наведываются офицеры и солдаты вермахта, преимущественно из ландвера, которые вместе с местными рабочими отстраивали на оккупированной территории разрушенные промышленные и транспортные объекты; нередко «паслись» там и французы, которые охраняли вблизи местечка железнодорожный мост через Беседь. Одним словом, как только в отряде стало известно об этом притоне, Карханов приказал, чтобы партизаны «поинтересовались» им. Особенно возмутило командира отряда, что свой дом превратил в такое непотребное заведение бывший активист, рабочий спиртзавода, который раньше сидел на разных торжествах за столом президиума и который имел правительственную награду, а в качестве приманки в доме он использовал жену и двух дочерей. Трудно объяснить, что толкнуло его на это. Страх за прошлое своё «сидение» в президиумах? Вряд ли, потому что искупил его рвением при восстановлении спиртзавода, а он и впрямь крепко помогал там немцам. Наживой?… Словом, было над чем подумать.

В ту ночь, как нагрянуть в местечко партизанам, в «заведении» кроме немецкого капитана гулял и белынковичский бургомистр Панедька. Немца партизаны взяли из постели старшей хозяйской дочери, а вот бургомистр и сам содержатель притона успели удрать через чердак, где была оборудована ещё одна комнатка, потаённая, с выходом на наружную лестницу. Кстати, в этой скворечне хозяин и складывал разные подношения от посетителей своего дома, в том числе немецкие марки и даже советские тридцатирублевки, которых в ящике старинного комода почему-то скопилось очень много, чуть ли не тысяча купюр. Немец не сопротивлялся. Он, казалось, даже не был испуган, что вооружённые люди неожиданно подняли его с постели: неторопливо натянул на себя верхнюю одежду и, понукаемый сзади, покинул «заведение», где ему, видно, неплохо гулялось. Партизаны перевернули все вверх дном в поисках оружия, которое должно было находиться при нем, но напрасно. У капитана не было ничего даже близко напоминающего оружие. И в окно не мог выбросить, потому что захватили его спящим. Он и на допросе подтвердил, что никогда не носил с собой оружия. И вообще по его словам выходило, что никакого касательства к армии он не имел, а занимался только хозяйственными делами. Этому чудаку было будто невдомёк, что теперь каждый немец, вооружённый или невооружённый, является врагом советского народа, и только за то уже, что находится на оккупированной территории, подлежит наказанию… Его пришлось расстрелять, а командир отряда после этого сказал со злобной досадой: — Не могли вместо этого… того паскудника притащить!…