Между тем некоторые проблемы, волнующие тогда секретаря подпольного райкома, а вместе с ним, конечно, и Зазыбу, не то что потеряли смысл в дальнейшем — этого сказать нельзя, — но сделались как бы не обязательными, просто без них можно было обойтись, хотя сам Денис Евменович в душе от них не отступался, думал о них по-прежнему так, как и тогда, может быть, только за малым исключением. Поэтому он не мог не видеть, не мог не понимать, что в эти мучительные и глухие месяцы оккупационного режима все, в том числе и человеческое существование, словно бы упростилось, вошло в такую колею, которая, с одной стороны вырабатывала привычку, а с другой — направляла жизнь.

Зазыба не хотел ни с кем говорить об этом, он вообще считал, что все наконец стало налаживаться, однако порой очень жалел, что именно теперь нет рядом Касьяна Манько с его прямолинейными мыслями и с неброской совестливостью да честностью. Смешно сказать, но ни с Митрофаном Нарчуком, ни со Степаном Барановым за все это время, что был связан с ними и выполнял разные поручения и даже задания, Денис Евменович не решался обсуждать те вопросы, которые заинтересованно, по-хозяйски обсуждал с Касьяном Манько; ему ни разу не захотелось завести такую беседу, как тогда в бане. В отличие от командира отряда и комиссара, секретарь подпольного райкома рассуждал обо всем так, как будто не только собирался, как и они, сражаться с врагами, но совершенно спокойно готовился жить и работать в Крутогорье после победы…

Между тем в эту ночь в филипповки не один Зазыба прислушивался, как выл за веремейковским озером старый волк. Тот, второй человек, тоже направлялся в Веремейки, но по нехоженому снегу и с другой стороны, через плотину, что вела сюда из Кавычичей. Это был Родион Чубарь. Правда, Чубарю и в голову не пришло, что голос подаёт тот самый волк, от которого когда-то ему пришлось спасать лосёнка, теперь подросшего на вдовьем дворе и готового к самостоятельной жизни. Он слушал волчий вой без всяких дум, как что-то неотъемлемое, чем сопровождается каждая зима в лесах Забеседья.

Чубарь вернулся в отряд Карханова, в Батаевские леса, совсем недавно. За линию фронта он не попал. Туда улетел на самолёте один Шпакевич, потому что Чубарю на ПО-2 не нашлось места. Да и остальные, кто направлялся тогда с ними за линию фронта, дальше не пошли. Вся группа, которую возглавлял Гусев, в ноябре месяце оказалась в районе дислокации тех кавалерийских частей, которые по плану командования Красной Армии действовали на опасном направлении в тылу у германских войск. О них-то, об этих кавалерийских частях, и доходили оттуда слухи до самого Забеседья. Понятно, что командиров и политработников, вернее, всех, кого вели партизаны за линию фронта, кавалеристы забрали себе. У них у самих была острая нужда в пополнении, поэтому бывших окруженцов и военнопленных без всякой проверки тут же разбирали по подразделениям, благо воевать снова предстояло в привычных условиях, то есть в окружении, хотя теперь оно весьма отличалось от летнего, когда приходилось действовать, как правило, вслепую.

Шпакевич очень не хотел оставлять у кавалеристов Чубаря, но сделать ничего не мог, чтобы лететь вместе. Им и так повезло, что случился самолёт, который летел через фронт — можно было надеяться, что таким образом все карты, все разведывательные данные, которые за последнее время собрал отряд и которые нельзя было передать по рации, быстро дойдут до цели, тем более что кавалеристам тоже здорово пригодились сведения о размещении немецких охранных частей в полосе действия группы армий «Центр». Собственно говоря, за эти сведения Шпакевич и получил место в штабном самолёте, который направлялся на ближайший аэродром за линию фронта.

Назад, в Батаевские леса, Родион Чубарь шёл вместе с Гусевым. Попутчик ему попался неразговорчивый, и за всю дорогу они мало чего узнали друг о друге. Зато Чубарь увидел исток Беседи. Заночевал он тогда с Гусевым в деревне Новая Беседь, и Чубарь узнал, что из огромного болота, раскинувшегося на многие километры отсюда, берет начало река, с которой связаны были все эти годы его жизни. И он попросил хозяина показать ему ту криницу под ивой, откуда Беседь брала начало. Поблизости лежал луг, осенённый с одной стороны берёзами, чуть дальше, пожалуй, через полкилометра, струился родник. Его так и не прихватило, хотя морозы уже стояли крепкие. Но дальше, по руслу, везде блистал лёд, и под ним, как извилистый жёлоб, еле приметно пульсировала по светлому илу узенькая Беседь, которая потом, через десятки километров, принимая в себя многочисленные, порой безымянные притоки, делалась полноводной и, по здешним понятиям, конечно, широкой, какой привык её видеть Чубарь возле Веремеек, в среднем течении.

Странно, но от зрелища слабого зародыша родной реки, её трепетного появления на свет из далёкого смоленского болота вдруг сжалось Чубарево сердце, будто он прожил на Беседи всю свою жизнь, будто ему выпало счастье присутствовать при таком таинстве, какое редко повторяется на веку. В эти минуты он как бы нашёл наконец себя; словно очень давно затерялся он между людьми и вот теперь опять нашёлся. Правда, осознал это Чубарь, как полагается, гораздо позже, когда уже шагал от верховьев Беседи в Батаевские леса, однако в конце пути он твёрдо был уверен, что вернётся когда-нибудь в свои Веремейки, к тем людям, которые, как оказалось на поверку, стали ему близкими.

Он и не подумал, что это произойдёт скоро. Однако события поторопили его нынешнее возвращение в Забеседье.

Карханов вызвал Чубаря на другой день после прихода в партизанский лагерь и сказал:

— Мы наметили одну крупную операцию, чтобы помочь нашим наступающим войскам. Будем брать ближайший райцентр. Сперва думали взять Крутогорье. Но там теперь скопилось много вражеских войск. Этакий орешек покуда не по зубам. Собираемся атаковать другой город. Скорее всего Хотимск. Может, даже продвинемся до Людинова. Правда, одним нам не справиться и с этой задачей. Поэтому решили звать на помощь местные партизанские отряды. У нас сложилась на этот счёт более-менее полная картина. Налажена кое-какая связь. Например, с Хотимским отрядом, которым командует товарищ Сыромолотов. Но этого тоже маловато. Поэтому вам, Родион Антонович, придётся сегодня же отправиться вниз по Беседи, отыскать там в Паньковских лесах и привести сюда отряд Нарчука. Кстати, проведайте в Кулигаевке нашего общего знакомого. Вы знаете, кого я имею в виду?

— Сидора Ровнягина?

— Так точно.

— Нарчука я тоже знаю. Это наш, местный товарищ. Работал когда-то председателем колхоза, а потом — в райкоме партии. Так что…

— Вот видите, все складывается хорошо, одно к одному. Остаётся только с блеском выполнить задание. Думаю, что Сидор Корнеич в этом деле вам пригодится. Поможет наладить нужные связи. Сообщите ему также, что по запросу Центра, который высоко оценил добытые в Бабиновичах разведданные, мы представили его к награде. Правда, замешан в этом деле больше всего, кажется, другой человек, ваш бывший заместитель…

— Зазыба? — Да. Но с ним… Словом, есть обстоятельство, которое пока что не зависит от нас.

И вот Чубарь нынче в глухую декабрьскую ночь пробирался в Веремейки. Хотя Карханов и советовал ему первым делом связаться в Кулигаевке с Сидором Ровнягиным, сам он хорошо знал, что единственный человек в Забеседье, который поможет ему выполнить задание командира спецотряда за короткое время, — Денис Зазыба.

За то время, пока Чубарь шёл сюда из Батаевских лесов, он уразумел наконец великую истину, о которой раньше только слышал от других, — запах родного дома человек по-настоящему чувствует, возвращаясь из далёких краёв.

… А старый волк, который, видать, совсем потерял силы, все выл где-то за Веремейковским озерцом, выл не переставая.

Сообщение включает обзор развития партизанского движения за период с 1.1. по 30.VI.1942 года с учётом особенностей тактики и опыта борьбы. Начальник полевой полиции при главном командовании сухопутных войск вермахта. Генеральный штаб № 236/42. Секретно.