Говорят, лесть приятна даже богу. Но Сулейман-ата терпеть не мог лести. А ложь и вовсе. Не терпел и подлости. Но однажды случилось так, что всё это, вместе взятое, разом обрушилось на него…
…Стояла осень, дул промозглый, противный ветер, который гнал по небу низкие лохматые облака. В дверь хижины (нынешнего дома тогда ещё не было) постучались. Накинув на плечи чапан, ата вышел на улицу. У ворот стоял среднего роста, коренастый человек, за плечом — ружьё, опоясан патронташем, у ног на земле — рюкзак.
— Входите, будьте гостем, — пригласил бобо. — Милости просим… Закоченели небось… Вон какая погода стоит…
Человек вошёл, точнее, не вошёл, а вкатился в комнату, будто большой тяжёлый мяч, скинул куртку и патронташ, вмиг освоился и почувствовал себя как дома. С аппетитом поедая предложенный ужин, гость заговорил и уже более не останавливался. Он доложил, что фамилия его Явка́чев, что отправиться к Сулейману-ата ему посоветовали друзья, которые уже бывали здесь, что они очень хвалили старого охотника и что вот он, Явкачев, и приехал…
Хозяйка подала чай. Громко, со смаком прихлёбывая из пиалы, с хрустом откусывая колотый сахар, гость неумолчно говорил. Хозяину он и слова не давал вставить. Рассказал, в каких водоёмах какая рыба водится, на что и в какое время её лучше всего ловить, какие змеи сколько граммов яда вырабатывают в месяц, чем питаются слоны, какие народности мира живут охотой, по какому принципу муравьи ладят свои муравейники, сколько дней верблюд может обходиться без воды… В общем, наговорил столько, что у деда и у старухи голова разболелась. Лишь изредка прерывал он свой рассказ, чтобы взять карандаш и блокнотик, которые положил рядом с собой на тюфяк, и что-то быстро-быстро записывал. Ещё он часто, очень часто приглаживал свои густые курчавые волосы, точно хотел сказать: «Посмотрите, какая у меня пышная шевелюра!» А шевелюра у него была иссиня-чёрная, и казалось, что это парик. Потому что сам он был светлокожий, ресницы белёсые, а глаза какие-то водянистые, неопределённого цвета.
«Странный человек, — думал бобо, глядя на гостя. — Знаний в нём, как в мешке набито. Только словно бы этот мешок переворошили, и всё в нём смешалось. Слыхано ли, мне, старому охотнику, рассказывает про муравейники, про змей и верблюдов? Я хоть и книг мудрых не читал, но в жизни видал побольше его». Тем не менее старик не обиделся на Явкачева. «В каждом человеке свои чудачества, — решил он. — Его прислали ко мне хорошие люди, значит, и он неплохой».
Утром, когда небо прояснилось, выглянуло солнце и сразу всё вокруг ожило, Явкачев засобирался на охоту. Он звал с собой и деда, но тот отказался. Надо было смазать на зиму распределительные щитки на плотине, кое-где подправить дамбу. Неизвестно, какой ещё будет весна, к ней-то и надо готовиться загодя.
— Жаль, что не хотите со мной, — сказал Явкачев и, глянув на чёрно-рыжую собаку, лежавшую в тени поодаль, спросил:
— Не дадите ли мне с собой корноухого?
Пса и в самом деле звали Корноухим. Одно ухо он потерял, ещё когда малым щенком Сулейман-ата впервые взял его на охоту. Только они напали на след лисицы, щенок обрадованно заскулил, заволновался и, не слушая хозяина, рванув вперёд, исчез в зарослях колючки. Сулейман-ата побежал следом, окликая щенка, но тот и сам уже выскочил обратно, жалобно скуля, с повисшим ухом. Делать нечего, дед пожурил щенка за горячность и перевязал рану. Но эта первая беда не образумила Корноухого: он остался таким горячим и азартным на всю жизнь. А надо сказать, что эдакий нрав для охотничьей собаки не самое лучшее. Поэтому-то Сулейману-ата не хотелось посылать Корноухого с Явкачевым, боялся, как бы не случилось новой беды.
— Намучаетесь с ним, — сказал дед. — Очень уж он строптив…
— Не бойтесь! — Лихо расправив плечи, охотник вогнал в стволы ружья по патрону. — Со мной ваш пёс не пропадёт. Я ведь Явкачев. А знаете, что это означает? Человек, от которого бегут враги. С Корноухим мы ни одной твари не упустим.
Сулейман-ата не хотел огорчать гостя. К тому же по всему было видно, что охотник он бывалый, хоть, конечно, малость того, хвастлив.
— Ну что ж, пусть идёт, — согласился ата. Эти слова он сказал так, словно родного сына посылал на трудное испытание.
Корноухий, который, казалось, только тем и был занят, что наблюдал за горлинками, мгновенно вскочил и рванул по тропке, ведущей к тугаям. Изредка он оглядывался на Явка-чева, точно желая удостовериться, поспевает ли охотник за ним, и нёсся дальше, успевая обежать и обнюхать каждый куст и дерево, встречающиеся на пути.
— Вон ты каков? Делал вид, что всё тебе безразлично, а сам рвался на охоту! — добродушно улыбнулся бобо, глядя вслед Корноухому.
Явкачев быстро семенил за псом, чтобы не отстать, и выглядел очень смешно в своих охотничьих резиновых сапогах выше колен.
Корноухий бежал легко, низко опустив голову, унюхивая все запахи, исходившие от тропинки. Совсем как его отец — волк. Бежит-бежит и вдруг замрёт, прислушается к звукам, настороженно оглядится. Это уже точь-в-точь как мать — борзая. Если из-под кустов неожиданно выпорхнет какая-нибудь пичужка, Корноухий резко вскинет голову, щёлкнет зубами и дурашливо кинется догонять её. Балуется. Знает, что это ещё не охота. Всё серьёзное — впереди.
Яркое солнце стало заметно пригревать. Жаворонки, радуясь свету и теплу, весело звенели и штопором ввинчивались в голубую высь. Небо было чистое-чистое, только у самого горизонта плыли, тихо растворяясь в голубизне, несколько облаков, похожих на кучки хлопка снежной белизны.
Чисто и покойно было и на душе Явкачева. Сердце ликовало и пело как звонкоголосый жаворонок. Явкачев блаженно улыбался: он был полон ожидания. А чего ждал, неведомо. Вот, скажем, выскочит из-за кустов серый волчище, он, Явкачев, мгновенно сорвёт с плеча ружьё, бабахнет и уложит зверюгу на месте! А шкуру потом, перекинув за спину, повезёт домой… И все будут дивиться в городе, когда увидят его в трамвае, а знакомые, те просто от зависти лопнут… Это уж как пить дать.
Неплохо, конечно, и лисицу подстрелить. С длинным таким, пушистым золотисто-жёлтым хвостом. Отличный подарок жене…
Здесь, в камышах у реки, наверно, и уток видимо-невидимо. Корноухий вспугнёт их, они взлетят, и тут-то Явкачев покажет себя. Подвесит к ягдташу штук тридцать — сорок, нет, штук семьдесят — восемьдесят, головка к головке — и домой. Смеху-то будет: вокруг пояса одни утки! Правда, нести будет тяжеловато, ну да ничего, возьмёт такси. Ради такого случая можно и раскошелиться…
Явкачев шёл, погружённый в свои сладкие мечты, под ногами шелестели золотые палые листья. Но вот он выпрямился и увидел, как с острова из-за камышей поднялась стая воробьёв. Азартный охотник Явкачев тут же вскинул ружьё, но через минуту опустил. Пороха жаль. Явкачев поглядел на камыши, желтеющие у Сырдарьи. До поймы, богатой дичью, было ещё далеко, но чувствовалось дыхание воды: в воздухе пахло рыбой и тиной.
Отставший было Корноухий выбежал из тугаев. Некоторое время он трусил рядом с охотником, тоже всматриваясь в камыши у реки, потом вскинулся и понёсся вперёд. Ему, похоже, передался азарт Явкачева.
Пёс исчез в камышах. «Как бы он раньше времени не встревожил уток», — забеспокоился Явкачев.
От быстрой ходьбы охотник запыхался. На лбу выступили капельки пота. Расстегнул верхние пуговицы куртки, хотел слегка расслабить патронташ, туго повязанный вокруг пояса, но передумал.
Обойдя камыши, Явкачев увидел Корноухого. Волкодав стоял, утонув в густой траве, к чему-то тревожно прислушивался. Было видно, что он учуял опасность.
Явкачев подошёл к псу поближе и властно приказал:
— Вперёд ма-арш!
Но Корноухий вместо этого отступил на шаг и тихонько заскулил и вроде даже хвост поджал. Горе-охотник не обратил никакого внимания на беспокойство собаки. Ослеплённый азартом, он всё рвался вперёд. Несколько минут назад в пойме сел целый выводок уток. Надо было спешить.
— Вперёд! — повторил Явкачев. — Вперёд, кому говорят?!
