Замелькали таблички, на которых значилось, что через каждые двести метров — площадки для отдыха. На таких площадках туристы останавливают машины, любуются ландшафтом, расстилающимся внизу. Роупер не замечал площадок. Знал одно: надо обогнуть этот выступ. Трах! — выступ остался позади, а машина уже повисает над обрывом, над километром голубого воздуха. Право руля! И снова скала, и снова километры голубого простора под передними колесами. Сердце его остановилось. Он неистово вертел баранку руля. Вправо, влево, еще левее, опять вправо...

Если бы навстречу попалась машина, Роупер, наверно, не сумел бы ее объехать. Если бы кто-нибудь решил отдохнуть на одной из площадок, через которые пролетал обезумевший «фиат»,— человек нашел бы там свой отдых навеки.

Роупер почти лежал на руле. Он сжал челюсти, руки его не знали усталости. Значит, Скорцени боится, что Альпийский редут действительно возникнет из ничего и ему опять придется рисковать жизнью. Какая глупость!..

Несколько немецких солдат, вооруженных короткими итальянскими карабинами, сгоняли в табун лошадей. Они были спокойны. Эти конюхи, одетые в мундиры, гнали табун словно не по опасным альпийским серпантинам, а по зеленым горам Тюрингии, на пастбище.

Что это за кони? Украденные в Италии тосканские рысаки или отобранные у югославских крестьян верные помощники в их тяжелой работе? Роупера не интересовали такие вопросы. Руки его сразу же повернули руль вправо, направили машину прямо в центр табуна. Горное эхо разнесло визг и ржанье, плач гнедых, серых, белых и буланых, которые умирали за человека — покорно, без сопротивления, без попыток защититься.

Пробив кровавую дорогу, изувеченная машина остановилась на краю площадки. Испуганные, бледные солдаты бросились к ней, размахивая карабинами. Из-за руля навстречу им поднялся высокий эсэсовский офицер. Лицо его было залито кровью — своей или конской, кто разберет! Эсэсовец качался на тонких ногах, как пьяный. В руках у него был громадный автоматический пистолет одиннадцатимиллиметрового калибра. Такой пистолет делает в теле человека дырки — хоть кулак просовывай. Солдаты остановились.

— У меня отказал мотор,— хрипло сказал оберштурмбанфюрер.— Отказали тормоза. Мне нужно две лошади. Для меня и для ценного груза государственного значения. Хайль Гитлер!

— Хайль! — вяло ответили солдаты.

Лошади только захрапели, когда к ним приблизился Роупер.

НАРУШЕНИЕ ТРАДИЦИОННОГО НЕЙТРАЛИТЕТА

Вчера Франтишек Сливка нашел в голом черном лесу первый подснежник. Это был обыкновенный подснежник, какие растут по всей. Европе,— зеленая сочная ножка, три белых лепестка, из-под которых выглядывают еще три по-меньше, а посредине желтые, как солнце, тычинки.

Когда Франтишек увидел подснежник, он упал перед ним на колени и заплакал:

— Снеженка, милая снеженка! Ты посылаешь мне привет из далекой Праги. Из-под чешских снегов высоких Татр. Ты улыбаешься мне, бедному бродяге...

А сегодня ночью они переправлялись через неизвестную речку. Старая лодка, которую нашел итальянец, трухлявая и замшелая, крутилась в пенистых водоворотах, трещала, грозила перевернуться.

— Ни холеры не разберешь, где вода, а где земля,— сердито бормотал пан Дулькевич.— И еще взяли с собой кобету! Тоже мне кавалеры!

Поляк был прав, зачем подвергать опасности единственную женщину, которая была с ними, к тому же будущую мать? Может, лучше было бы оставить Дорис на том берегу, попросить у кого-нибудь для нее приюта до конца войны, до их возвращения. Разве не осталось в Германии добрых людей?

Но Дорис не хотела отставать от товарищей ее покойного Гейнца, от людей, что стали теперь ее лучшими друзьями.

— Я буду с вами,— твердо заявила она.— Везде и всегда.

И вот черная вода несет куда-то утлый челн. В темноте их ждет другой берег. Там уже Австрия... Альпы. Там где-то редут.

Они будут первыми, кто увидит его. И первые выстрелы, что прогремят там, будут их выстрелами.

Лодка ударилась о берег, в последний раз скрипнула, вздохнула и развалилась на куски. Партизаны выскакивали на круглые камни, спешили выбраться на сушу, а злая вода гналась за ними. На том берегу они оставили хмурые камни. Но и здесь их встретили камни. Тоже голые и хмурые.

Долго обходили партизаны каменную гору. И везде натыкались на воду. Пиппо Бенедетти влез на вершину горы и крикнул оттуда:

— С другой стороны тоже, кажется, река. Мы — на острове!

Второй рукав был значительно шире первого. Попытки найти на берегу какую-нибудь посудину показали, что это дело невозможное. Чуткое ухо Франтишека Сливки уловило на том берегу глухое бормотанье, словно работал мотор. Решили покричать. Может, найдется добрая душа и перевезет их. Дорис запретила мужчинам подавать голос. Женщине в таких случаях кричать безопаснее. Несколько раз, приставив ладони ко рту, она крикнула на тот берег, чтобы ей помогли перебраться, и вскоре все услышали глухое гуденье — реку пересекал катер. Он ткнулся носом в бухточку: те, кто ехал на нем, хорошо знали здешние места. Мотор продолжал работать. С катера никто не сходил. Две вооруженные мужские фигуры чернели на нем.

— Кто там? — спросил один по-немецки. — Кто кричал?

— Я кричала.— Дорис стала спускаться к катеру.— Мне нужна помощь.

— Как вы сюда попали? — допытывался суровый голос. — Кто вы и что вам надо? Здесь граница. Вы из Германии?

— Да. Я из Германии, — быстро заговорила Дорис, — мне надо в Австрию. Там у меня муж...

Мотор все еще постукивал, неизвестные могли отплыть каждую минуту. Лови тогда ветра в поле!

Михаил толкнул Пиппо и американца: заходите с той стороны, а мы бросимся отсюда. Надо захватить их неожиданно.

— Мадам, — сказали с катера, — здесь не Австрия. Здесь Швейцария. Нейтральная страна. Мы не можем вмешиваться в то, что происходит по ту сторону границы.

— О, если вы швейцарцы, то вы должны задержать меня и интернировать, — обрадовалась Дорис.

Пограничник засмеялся. Судя по голосу, он был совсем молодой.

— Станем мы морочить себе голову! — сказал он. — Передадим тебя немецким жандармам — пусть разбираются.

Он не успел закончить. Камни в бухточке вдруг ожили, стали прыгать в катер.

— Руки вверх! — крикнул Михаил. — Бросай оружие! Помогите сесть Дорис. Пиппо, займись мотористом. Все здесь? Поехали!

— Мы швейцарские пограничники, — не опуская рук, сказал старший. — Это нарушение нейтралитета. Вы будете отвечать.

— Псу на буду ваши угрозы, пан, — весело сказал ему Дулькевич. — Сейчас мы найдем подходящую веревочку и скрутим пана, как ляльку.

— Сколько вам платили фашисты за каждого выданного человека? — спросил Михаил. — К вам бежали от смерти, от мук. Беззащитную женщину вы хотели продать за пару паршивых франков. И еще смеете козырять своим нейтралитетом!

Швейцарцы молчали. Катер резал кипящую воду. Неизвестные, увешанные оружием, переговаривались между собой на ужаснейшем немецком языке. Они быстро связали солдатам руки и ноги. Когда катер пристал к берегу, рядом с пограничниками лежал и моторист.

— Пробудете здесь до утра — и попробуйте только пискнуть! — сказал Михаил.

Наконец-то нога его ступила на мирную землю! Где-то впереди за гранитным выступом раскатился приглушенный звук, словно прокричал водяной бык.

— Электричка! — шепнул Пиппо. — Здесь неподалеку станция. Сядем на поезд и уедем в глубь страны.

— А потом? — спросил Михаил.

— А там проберемся в Австрию или в Италию. Не все ли равно, где воевать.

Михаил посоветовался с товарищами. Все были за то, чтобы идти на станцию.

На станции было темно. Швейцария не зажигала ночью ни одного огня. Перепрыгивая через рельсы, партизаны побежали к поезду. Не знали, куда он идет, скоро ли он тронется и пойдет ли отсюда вообще. Помнили одно: поскорее сесть в молчаливые, спокойные вагоны, почувствовать под собой колеса!

Пассажиров не было видно. Наверно, на этой пограничной станции редко кто садился в поезд, да к тому же еще в такую глухую ночь. Итальянец, который бежал первым, хотел прыгнуть в крайний вагон, но пан Дулькевич, заметив в середине поезда вагон-люкс, потащил Бенедетти туда.