— Назло судьбе хочу хоть проехать с комфортом, пся кошчь!

Поезд еще раз крикнул глухо и грустно, какая-то сила легко толкнула вагоны и покатила их все быстрее и быстрее.

Пиппо потрогал круглую ручку двери. Она была заперта. Люди в коридоре не показывались. Может, в этом вагоне вообще нет ни одного пассажира? А они будут жаться в тамбуре. С ними женщина, ей нужен отдых.

— Держи автомат.— Пиппо быстро сбросил шинель, расправил ее на стекле двери. Раздалось глухое «бам», и полированное стекло распалось на мелкие осколки.

— За мной! — шепнул итальянец, прыгая в коридор.

Через минуту все были уже там. Мягкая ковровая дорожка скрадывала шум шагов. Звуки голосов тонули в железном скрежете колес. Но Пиппо теперь и не заботился о тишине. Он по очереди пробовал двери купе и, убеждаясь, что все заперты, ругался так громко, что его можно было услышать на другом конце вагона.

— Пиппо,— позвал его Михаил,— оставь, доедем и так. Здесь, наверно, никого нет. Сиди, пока нас не накрыл проводник.

Но Бенедетти уже наткнулся на то, чего они больше всего боялись. За одной из дверей послышался голос, шорох, дверь откатилась, и из купе выглянула голова.

Человек быстро оглядел узкий коридор, заприметил в нем неизвестных людей, задержал взгляд на лице Дорис и поскорей исчез за дверью. Щелкнул замок. Пиппо отскочил. Дорис испуганно прижала руки к груди.

Теперь оставалось ждать, что сделает швейцарец. Нажмет на кнопку звонка и вызовет кого-нибудь из поездной прислуги? Остановит поезд стоп-краном? Выпрыгнет из окна? К счастью, ничего этого не произошло. Снова щелкнул замок, и из купе вышел высокий тщательно причесанный господин в черном вечернем костюме, в белом накрахмаленном воротничке, с маленькой черной бабочкой галстука и с белыми накрахмаленными манжетами.

Господин вежливо поклонился, еще раз пробежал пытливыми глазами по лицам людей, что кучкой стояли в коридоре, неумелым движением сунул руку в карман, выхватил оттуда большой бумажник крокодиловой кожи и высыпал из него на ладонь с десяток маленьких белых карточек.

— Разрешите отрекомендоваться, — старательно выговаривая немецкие слова, сказал он и сунул каждому в руки твердую карточку.

Михаил взглянул на нее. Три строчки черного типографского шрифта:

«Готфрид Лейтхольд, редактор «Цюрхер Цейтунг».

— Очень приятно, — сказал Михаил. — Рады познакомиться с журналистом нейтральной страны.

— Кто вы? — быстро спросил Лейтхольд.

— Выброшенные из войны.

— Куда идете?

— В войну.

— Вы не немцы?

— Нет, мы представители разных национальностей. Наш партизанский отряд называется «Сталинград».

— Это прекрасная информация для моей газеты! Вы слышали о нашей газете?

— К сожалению, нет.

— «Цюрхер Цейтунг» уже двадцать лет выходит каждый день на тридцати страницах, по три выпуска в день. Девяносто страниц для самой свежей информации, представляете? Информация о вашем отряде будет сенсацией для всей Швейцарии.

— Очевидно, вашей газете придется немного обождать с этой информацией.

— Почему? Я сейчас еду в Давос. Оттуда телефонирую в Цюрих.

— К сожалению, вы этого не сделаете. Вернее, не сделаете так быстро, как думаете.

— Не понимаю вас.

— Вы поедете с нами.

— И как далеко, позвольте поинтересоваться? Может, вы и меня, гражданина нейтральной страны, потащите в войну?

— Нет, вы пойдете с нами до границы.

— Мы только что отъехали от нее.

— До австрийской границы.

— Это невозможно! Австрия — это же Германия!

— Тогда — до итальянской.

— Это очень далеко. У меня редакционное задание. Я должен сойти в Давосе.

— А мы не можем вас отпустить. Как только кто-нибудь дознается, где мы и куда идем, на нас немедленно откроют охоту. В лучшем случае нас интернируют. А нам надо еще биться с фашистами, а не сидеть за проволокой. В худшем случае нас могут выдать немцам. Это уже совсем плохо.

— Вас никто никому не выдаст, заверяю! Кроме того, не надо бояться газеты. Она может даже выступить в вашу защиту.

— Нас не надо защищать. Мы сами защитим себя, если будет нужда.

— Значит, вы твердо решили меня задержать! Это насилие!

— Заранее просим прощения. Среди нас измученная долгой дорогой женщина, пригласили бы вы ее в купе...

— Пожалуйста, пожалуйста, — гостеприимно открыл дверь купе Лейтхольд, — извините, что так вышло. Такая встреча, такие люди, такое необычное интервью...

Электричка мчала ущельями, гремела на мостах, пролетала над пропастями. В Валленштадте поезд стоял больше, чем на других станциях. Наверно, заметили разбитую дверь. По коридору ходили какие-то люди, были слышны голоса. Но в купе Готфрида Лейтхольда, где притаились партизаны, никто не постучал. Не решались беспокоить до утра.

Они ехали через Майенфельд, Кюблис, Костере. В Давосе перешли в другой поезд, на Тифенкастель. Поезд перебегал из одного кантона в другой, он оставлял за собой все новые и новые гряды гор, глубокие долины и узенькие ручьи. И вот наконец пограничный кантон Граубинден. На станции Тузис они сошли, и сразу же окружила их суровая жизнь.

Можно было бродить здесь годами. Подниматься к вершинам, вдыхать сладкие запахи теплых долин, жить на высоких сухих пастбищах вместе с пастухами и овцами. И никто никогда не нашел бы тебя среди этого каменного хаоса, никто не узнал бы о твоем существовании, как никто никогда не знает, где вьют гнезда горные орлы, где они живут и умирают.

Но для партизан горы были только препятствием. Как и все другие препятствия, их надо было преодолеть. Там, за цепями каменных громад, ждала радость: конец войны.

Журналист устроил их на автобус, который шел в городок Шпюген. Теперь не было смысла прятаться. Партизаны должны были спешить к границе, к перевалу, чтобы оказаться как можно быстрее в Италии, где, по словам Лейтхольда, шли ожесточенные бои между «лесными людьми» и фашистами. Партизаны спешили. Никогда еще они так не торопились, как сегодня. Время от времени Михаил касался плеча шофера, пробовал поговорить с ним, просил везти быстрее. Пиппо Бенедетти сыпал на шофера целые очереди круглых и красивых итальянских слов, а тот только крутил черной чубатой головой и все так же медленно и упорно преодолевал один завиток шоссе за другим.

Лишь на перевале, когда почти все вышли из автобуса, он усмехнулся и тихонько проговорил:

Вив Сталинград!

Все-таки журналист сказал шоферу, кого он везет! Партизаны помахали швейцарцу. Дорис послала воздушный поцелуй. Михаил приложил руку к козырьку:

— Теперь вы свободны, господин Лейтхольд. Благодарим за все.

— До встречи, — усмехнулся журналист. — Надеюсь, теперь можно писать о вас?

Он попрощался, сел в автобус и уехал.

А они, пройдя перевал, стали спускаться на юг, в долину. Никто их не задерживал. Пограничников не было или же они попрятались — никто не смог бы остановить поток людей и машин, убегающих от войны, которая еще гремела в Италии.

На итальянской границе они наткнулись на заставу.

Высокий солдат в новенькой серой униформе, с новеньким автоматом в руках, скучая, стоял возле клетчатого шлагбаума.

Казалось, он не обратил никакого внимания на группу вооруженных людей, спускавшихся с гор. Его не обеспокоила даже их эсэсовская форма. Но солдат не мог не заметить женщину. Во-первых, потому, что не часто случается встречать на дорогах войны женщин, а эта к тому же была красива, чертовски красива!

Солдат посмотрел на Дорис. Окинул ее взглядом с головы до ног. Потом оглядел мужчин. Это продолжалось один миг. Но и мгновения солдату было достаточно, чтобы встретиться взглядом с Пиппо Бенедетти. Они посмотрели друг на друга и одновременно подмигнули. Так перемигиваться могут только итальянцы.

— Итальянец? — спросил солдат.

— Такой же, как и ты, — ответил Бенедетти.

— Издалека идете?

— С краю света.

— И снова попали на край света! — засмеялся солдат. Проворно откинул шлагбаум и выбежал навстречу Дорис: — Пожалуйста, синьора!