И он еще смеет с таким пренебрежением говорить об их работе, о работе разведчиков, британских разведчиков — глаз и ушей Британии! Ведь в человеческом обществе нет такого второго учреждения, где было бы столько сотрудников, для которых существует одна вечная путеводная звезда: возвышенные, святые идеалы, патриотизм и постоянная готовность к самопожертвованию, к безымянным подвигам. Взять хотя бы его, Роупера. Иррациональные комплексы, неудовлетворенные инстинкты, жажда приключений и денег, так часто приписываемые работникам разведки,— все это ему в высшей степени чуждо. Чувство патриотизма — вот чем он руководствуется всегда и везде. Ибо он солдат и британец прежде всего, что бы там ни говорили эти болтуны из Гайд-парка, что бы ни думали о нем сомнительные аристократы типа Мартина.

Однако Мартин в тот вечер был настолько обворожителен, что и Роупер размяк и сидел за столиком в Чарлтон Джуниор Клабе напротив своего шефа совсем иной, чем час назад у себя в кабинете. Теперь он был просто вежливый джентльмен в черной паре — потягивал из бокала испанский херес, сдержанно улыбался на остроты облаченного во фрак Мартина, краснел, когда тот отпускал комплименты по его адресу. Он попробовал даже возражать, когда Мартин, увлекшись, начал расписывать достоинства майора Роупера.

— Дружище Роупер,— говорил Мартин,— я всегда замечал, что вы относитесь ко мне несколько настороженно, даже недоверчиво. И я всегда искал случая, чтобы доказать вам, что вы ошибаетесь, ибо я люблю вас, как брата, и ценю ваши способности, если хотите, выше своих собственных, хотя обо мне довольно-таки неплохого мнения в тех кругах, которые мы оба с вами ценим. Вы можете и сейчас объяснить эти мои слова действием хереса или еще чего-нибудь более крепкого, но завтра утром я смогу вам доказать, что слова мои — не пустой звук.

Мартин говорил и говорил... Роупер, никогда не любивший болтунов, сегодня терпеливо выслушивал все объяснения Мартина в любви; чуял какую-то перемену в своей собственной военной судьбе. А он ничего сейчас так не жаждал, как перемен. Пусть даже Африка. Пусть работа среди египтян или суданцев, пусть риск, отчаянные акции, невероятная дерзость под самым носом у врага, лишь бы доказать, что он прежде всего солдат, что тогда, в Северном океане, он действовал честно, выполнял приказ.

На прощание Мартин, загадочно улыбаясь, сказал Роуперу:

— Завтра утром я позвоню вам. Предполагается небольшая прогулка. Моя машина будет ждать вас на том самом месте, что и сегодня.

Когда на следующее утро Роупер сошел с катера и, закрываясь воротником шинели от брызг холодного дождя, подошел к черной закрытой машине, дверцу открыл ему не шофер Мартина, а сам подполковник.

— Сегодня я превращаюсь в вашего личного шофера, Роупер,— улыбаясь, промолвил подполковник.— Как спалось?

— Хорошо,— буркнул Роупер, удивление которого все возрастало.

— Что снилось?

— Представьте себе: собака.

— Любопытно!

— Мой постоянный сон! Как только началась война, начался и этот сон. Каждую ночь снится, что огромная рыжая собака перегрызает мне горло. Это до того неприятно, что я, как увижу ее во сне, сразу же просыпаюсь, чтобы не дать ей возможности ухватить меня за горло.

— Что же,— рассмеялся Мартин,— вы поступаете как истый разведчик. На Востоке существует такая поговорка: «Прежде чем твой враг перегрызет тебе горло, перегрызи ты ему». Что-то в этом роде.

— Этот сон символичен,— хмуро проговорил Роупер.— Очевидно, собака — это фашизм.

— Никогда не замечал у вас стремления к символике, Роупер,— искусно маневрируя среди потока машин, сказал Мартин.— Мне всегда казалось, что для вашего образа действий более характерна, как бы сказать, прямолинейность. Что-то в этом роде.

— Думаю, что вы можете разрешить своему подчиненному не быть слишком прямолинейным хотя бы во сне? — улыбнулся Роупер.

В столь трудное время даже наши сны принадлежат королю и Британии! — Голос Мартина стал непривычно торжественным.

— Что вы хотите этим сказать? — насторожился Роупер.

— К сожалению, дальше я пойти не могу. Через полчаса вы узнаете большее, а я не узнаю ничего.

— Куда мы едем? — только теперь поинтересовался Роупер.

— Так как мы уже почти у цели, то я открою вам эту тайну, не являющуюся для вас, как для лондонца, тайной: мы держим путь в Чекерс. Там вас ждут.

— Меня?

— Да. Я только ваш шофер. Не больше. Можете представить, какое вы DP^[20] если у вас шофер — подполковник.

— Я никогда не жаждал быть важным лицом,— не подхватывая шутки Мартина, сказал Роупер.

— Но почему же? Ди Пи — это звучит совсем не плохо!

— Положение всегда обязывает. У важных лиц слишком много забот. А когда у человека много забот, он начинает слишком суетиться, и тогда невольно теряешь к нему уважение.

— То есть вы хотите сказать, что предпочитаете людей одной идеи, одного дела?

— Хотя бы.

— Тогда я рад, что выбрал именно вас, Роупер.

— Выбрали? Для чего? Куда?

— Сейчас узнаете.

Машина остановилась напротив калитки небольшого садика, окружавшего одну из вилл Чекерса. Сквозь голые ветви деревьев можно было довольно отчетливо рассмотреть двухэтажный кирпичный особняк, обыкновенный особняк, каких в Англии тысячи, ничем не примечательное строение, на которое в иное время Роупер просто не обратил бы ни малейшего внимания.

— Идите, Роупер,— сказал мягко Мартин.— Идите, я подъеду за вами, как только вы освободитесь. Здесь моя власть над вами кончается. Боюсь, навсегда. И не только власть, но даже превосходство. Да хранит вас бог, Роупер!

Это уже было нечто новое в манере поведения Мартина. Роупер забеспокоился. Он подошел к калитке, попробовал открыть ее, но она оказалась запертой. В саду и возле виллы не было ни души. У Роупера от волнения вспотели ладони.

Он начинал догадываться, что здесь, в этом банальном особняке, сейчас решится его, Роупера, судьба. Почему здесь? Почему не в привычной служебной обстановке, не в кабинетах управления, не среди известных ему по службе людей?

Пошарив взглядом по омытой дождями калитке, Роупер нашел кнопку звонка, нажал ее костлявым пальцем. Звонок не разбудил тишины, мирно дремавшей в мокрых деревьях вокруг молчаливого особняка. Пустовали дорожки в садике. Ни одна тень не мелькнула в окнах. Роупер хотел было позвонить снова, как вдруг увидел, что по боковой аллее спешит к калитке хромой инвалид, старый ветеран, пожалуй еще викторианской эпохи, своеобразный музейный экспонат, с той только разницей, что облачен он был не в старомодный мундир, а в американский непромокаемый плащ.

Инвалид молча отворил калитку и провел майора через сад. У подъезда он, не говоря ни слова, показал Роуперу рукой, куда надо идти, и исчез.

Роупер вошел в темноватую переднюю, сбросил шинель, фуражку, пригладил волосы и нерешительно постучал в тяжелую дверь, ведущую в глубь виллы. Никакого ответа. Он нажал на дверь — она легко открылась. Сделал шаг через порог и очутился в большом продолговатом холле, стены которого были увешаны картинами кисти старых мастеров. Видимо, у Мартина все же были какие-то связи с аристократами, если он привез его, Роупера, в такой поистине аристократический особняк, где картин — как в старом замке, принадлежащем богатой фамилии.

Но — черт возьми! — какое отношение ко всему этому: к аристократии, к роскошным виллам и дорогим картинам — имеет он, майор Роупер?! С какой стати Мартин решил вводить его в свой круг, да еще таким таинственно-загадочным образом?

В двери, что была перед ним, колыхнулась тяжелая портьера, из-за нее показался высокий толстый мужчина с моложавым, румяным, как у жителя гор, лицом и седыми, взбитыми в невысокий кок реденькими волосами на массивном черепе. Мужчина был одет в полевую форму британской королевской гвардии. На левом рукаве его мундира было нашито изображение глаза — символ неусыпной бдительности, витой зеленый шнур аксельбанта встречался у кармана френча с целым семейством разнокалиберных брелоков, довольно странно выглядевших на военном мундире. Взглянув на погоны вошедшего и увидев, что это полковник, Роупер поспешно щелкнул каблуками и почтительно вытянулся перед старшим по чину.