— Вы действительно доктор? — спросил полковник, который, казалось, пропустил мимо ушей всю эту страстную тираду Гйотля.

— Да. Венского университета.

— Это прекрасно.

— Я не совсем понимаю вас. Какое это имеет отношение...

— Вы сможете дать прекрасные показания трибуналу. Ибо я не сомневаюсь, что судьям союзников в Нюрнберге придется столкнуться с проявлениями невероятной интеллектуальной убогости, когда они будут допрашивать всяких там эсэсовцев и гестаповцев. Поэтому легко можно себе представить наслаждение, с которым будет слушать трибунал такого высокообразованного человека, как вы.

— Вы просто насмехаетесь надо мной!

— Ничуть.

— К чему же тогда весь этот разговор?

— Видите ли, я хотел просто вас предупредить, что не все из того, что вы знаете, может заинтересовать трибунал...

Наконец-то! Полковник раскрывался нехотя, исподволь, как устрица, раскрывающая створки своей раковины, если на нее брызнуть чем-нибудь кислым. Но все же раскрывался!

— Охотно выполню все ваши указания. Я знаю, что при вашей порядочности могу надеяться на поддержку.

— Пока что обещаю не я — обещать должны вы, и только вы один!

Пока что. Он сказал «пока что» — это уже неплохо. Гйотль начал даже забывать о самолете. Вернее, он не мог, конечно, забыть о нем, но, во всяком случае, уже не ставил так остро вопрос о своем вылете...

— Вы привезли в Альтаусзее некоторый багаж,— закинул удочку полковник.

— Да. Целую машину фальшивых банкнот.

— Это меня мало интересует, считайте — совсем не интересует. Хотя матрицы для печатания фальшивых фунтов целесообразнее было бы передать мне. После войны это будет уже криминалистика — печатать фальшивые банкноты. Зачем вам становиться еще и фальшивомонетчиком?

— Если хотите, я могу передать вам матрицы. Услуга за услугу.

— Напоминаю: я ничего не собираюсь вам обещать.

— Кроме этого я привез сюда много золота.

— Золото меня тоже мало интересует. Я честный солдат, моя цель — служить королю и Британии, а не наживаться.

— У меня никогда не было никаких сомнений в вашей порядочности, полковник.

— Как же тогда прикажете понимать ваши слова о золоте?

— Просто я перечисляю все, что привез сюда, вернее, то, чем тут распоряжался.

— Вы могли бы упомянуть о золоте в конце разговора.

— О чем же мне тогда говорить? О картинах? О ценных гобеленах? О коллекциях миниатюр?

— Что лежит на дне озера Теплитц? — быстро спросил полковник.

— Десятка два ящиков, набитых фальшивыми фунтами стерлингов.

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно.

— Тогда чем же объяснить смерть всех тех, кто случайно или намеренно оказывался на озере, а иногда только вблизи него?

— К сожалению, я не специалист по утопленникам.

— Там были не утопленники, а убитые.

На войне погибли миллионы людей, и никто не интересовался причинами их смерти.

— Но ведь теперь войны нет.

— Есть ее остатки.

— Вот об остатках-то мне и хотелось бы узнать у вас.

— К сожалению, ничем не могу вам помочь, полковник.

— Хорошо. Охотно допускаю, что вы говорите правду, убеждая меня, якобы на дне Теплитцзее покоятся ящики с фальшивыми банкнотами.

— Можно проверить мои слова. Прикажите достать со дна озера хотя бы один ящик, и вы убедитесь, что я говорю правду.

— Повторяю: я верю вам. Не будем возвращаться к истории с затопленными ящиками. Тем более что никто об этом не знает, даже американцы не догадываются. Пускай это будет нашей маленькой тайной. Когда-нибудь мы сможем открыть ее миру. Не так ли?

— Вполне с вами согласен.

— Но, мой дорогой доктор Гйотль, нет ли у вас еще ка-кого-нибудь багажа в своем распоряжении? Я имею в виду незатопленный багаж.

Гйотль слегка заколебался.

— Вы злоупотребляете своим положением, полковник...— сказал он наконец. — Требуете от меня всего, ничего не обещая взамен. Согласитесь, что это не совсем по-джентльменски. Мы с вами в прежнее время встречались как люди высокой коммерции. А вот то, что вы теперь от меня требуете, коммерцией никак не назовешь. Не так ли?

— И все же?.. — понукал его полковник.

— Я должен получить от вас кое-какие гарантии. Терять мне нынче нечего, вы должны это понимать,— развязно заявил он.

— Какие гарантии вам нужны?

— Если уж действительно я вынужден буду выступать свидетелем на трибунале...

— Тут ничего не поделаешь: вы — свидетель обвинения. Для этого я и приехал сюда. Это мой последний долг перед Британией.

— Отлично. Но, как я уже говорил, у свидетелей могут быть различные судьбы. Одних освобождают сразу же после их показаний, других — причисляют к обвиняемым. Обещайте мне, что я буду только свидетелем обвинения и что меня отпустят из Нюрнберга опять сюда, в Бадаусзее.

— Но я ведь еще не знаю, за что именно должен вам обещать...

— Кроме того, дайте мне какие-либо определенные гарантии неприкосновенности моей личности на трибунале.

— Например, какие?

— Ну, скажем, вы могли бы освободить меня уже сейчас из-под стражи. Можно учинить за мной слежку, можно, наконец, поверить мне на слово, что я никуда не денусь...

— Это трудно сделать. Вас тогда арестуют американцы.

— Если вы снабдите меня нужными бумагами, американцы меня не станут трогать.

— Мы торгуемся, не имея в руках товара, — напомнил полковник. — Вы хотите получить от меня гарантии, требуете даже своего освобождения из-под ареста, но ничего мне не обещаете взамен.

— Кроме того, вы должны мне дать честное слово, — не слушая Роупера, продолжал Гйотль, — слово джентльмена.

— Такими словами не разбрасываются просто так.

— Чтобы иметь слово джентльмена, надо знать, кто его дает. Поэтому я прошу вас назвать свою фамилию, чтобы я впредь имел дело не с бестелесным духом, а с личностью совершенно определенной.

Роупер не выдержал.

— Послушайте! — воскликнул он. — Я давно знал, что вы человек довольно-таки наглый, но все же никогда не ожидал услышать от вас то, что услышал сейчас. Вы совершенно забыли, что мы давно поменялись ролями!

— Вы правы, — тихо ответил Гйотль. — Прежде вы предлагали товар, а я платил деньги. Теперь товар предлагаю я, а вы должны мне заплатить за него.

— Какой же у вас товар?

— Архив Кальтенбруннера.

— Не может быть!

— Отвечу вашими же словами: к чему тогда весь этот разговор?

— Меня зовут Роупер. Норман Роупер, полковник армии его величества. Вы сами понимаете, что вы в моих руках. Если только вы меня обманываете, я найду способ, чтобы заставить вас забыть мое имя. Но если сказанное правда, то я даю вам слово джентльмена: все, что вы просите, будет исполнено. Вас освободят сегодня же! До того времени, когда вам придется выехать в Нюрнберг, чтобы дать там показания, я выражаюсь весьма точно: выехать,— до этого же времени вы можете пользоваться свободой по своему усмотрению. Все это при условии, что вы действительно обладаете данным архивом.

— Архив у меня.

— Главное, чтобы он был у нас.

— Вы его получите.

Оба одновременно поднялись из-за стола и долго пристально смотрели в глаза друг другу, затем Роупер протянул Гйотлю руку. Тот пожал ее, но не угодливо, не как слуга пожимает руку господина, а с достоинством, не спеша, степенно, торжественно, как равный равному.

КРИЧИ, ЕСЛИ МОЖЕШЬ

В маленьком городе жизнь бургомистра у всех на виду. Зато бургомистр большого города живет подобно королю, подобно небожителю в неведомом пространстве. Его окружают загадочные люди; даже вещи, среди которых проходит его жизнь, приобретают черты загадочности и таинственности.

У Вильгельма свой взгляд на все это. И когда его послали починить электропроводку в городской магистрат, он обрадовался вовсе не тому, что получил возможность увидеть обстановку, в которой управляет теперь их бургомистр. Его отнюдь не волновало то, что он, вчерашний узник концлагеря, простой монтер, будет топтать ковры в кабинете бургомистра и, чтобы удобнее было добраться до проводки, подставлять кресло, в котором восседает сам герр Аденауэр!