— Это еще что! Ты бы знал, как я питаюсь!

— А как вы питаетесь?

— Собака не будет есть того, чем я питаюсь. Платят сущие гроши. Денег почти нет.

— А у меня почти есть, — горделиво сказал Красноперов, — бросайте вы это занятие.

— Я и то думаю, — вздохнул человек, — может, политического убежища спросить? Только кому я нужен без диплома?!

— Я вам искренне сочувствую.

— Ладно, — сказал человек, — можешь идти. А книгу не покупай. Ничего особенного. От умного человека слышал. На допросе.

— Мне обидно за вас, — сказал Красноперов.

— Ерунда. Я заочно на сторожа учусь. Специальность освою и брошу это дело к чертовой матери!..

Человек в галифе, распахнув тяжелые двери, удалился.

Вечернее солнце припадало к окнам и бортам автомобилей. Вспыхивали и гасли разноцветные огни реклам. Часы на фронтоне королевской библиотеки пробили семь.

Человек в галифе остановился и сунул руку за пазуху. Там, в духоте, нащупал он стофранковую купюру, приколотую английской булавкой. Подержав купюру на ладони, он задумался. Потом решительно шагнул к сияющим витринам универсального магазина «Балансиага». Через десять минут он вышел оттуда, взволнованный и порозовевший. В руках у него была коробка, перевязанная голубою лентой. Оставалось еще двадцать франков и порыв. Мужчина перешел через дорогу, купил у рыбного лотка баночку сардин в томате. Сунув ее в карман галифе, мужчина зашагал домой. Он чувствовал бедром холодную тяжесть консервов. Ощущал сквозь картон прохладу нейлоновой рубашки.

Дома он швырнул цилиндр в угол. Разорвал зубами голубую ленту. Стащил через голову полинявшую бобочку. Затем, содрогаясь, облачился в нейлон.

Холодная ткань прикасалась на сгибах к бесталанной душе его.

Рубаха излучала приятный мерцающий свет. Ее великолепие казалось дерзостью на фоне убогих стен и закопченного потолка.

Встревоженно тикал будильник. На обоях шелестели сальные пятна.

Человек в нейлоновой рубахе подошел к столу. Вынул из кармана баночку сардин. Достал консервный нож. Затем решительным движением вспорол податливую жесть. После этого он вскрикнул, уронил руки, несколько минут сидел без движения. На груди его медленно расплывалось пятно томатного сока.

Он не заметил, как прошел час. Встал, принес из кухни эмалированный тазик. Налил туда бензина из канистры, принадлежащей соседу, водителю школьного автобуса. Затем осторожно снял рубаху и начал полоскать ее в тазу.

Сначала исчезло пятно. Вслед за этим начисто растворилась сорочка. И только пуговицы отвратительной белой горкой лежали на дне.

Полуодетый человек шел вдоль коридора. Вся жизнь, полная разочарований, мерзости и кошмара, толпилась, хохоча, у него за спиной.

Человек опрокинул бензин в унитаз. Пуговицы звякнули о кафель.

Он на мгновение задумался. Потом ослабил ремень и спустил галифе. Гладкой прохладой стульчак напоминал об утрате.

Человек достал папиросу, закурил и, чуть отстранившись вбок, уронил спичку.

Раздался взрыв. Пламя, как недорезанный гусь, вырвалось из унитаза. Полуодетый человек, стреноженный диагоналевыми галифе, рванулся и упал.

Через минуту все было кончено. Лишь в унитазе чернела горсточка пепла.

В баре отеля Красноперова поджидал собкор Дебоширин. Рядом сидел мужчина в полотняном костюме. Завидев советского филолога, оба встали.

— Где вы пропадаете? — сказал Дебоширин. — Мы ждем. Разрешите представить вам мсье Трюмо. Он любезно согласился вас консультировать.

Бармен протянул Красноперову фужер с зеленоватым напитком и два ореха.

В баре становилось тесно. Над головами шумел вентилятор.

— Как вы устроились? — спросил Дебоширин. — Надеюсь, прилично?

— Вполне, — ответил Красноперов, — благодарю. Вы рекомендовали мне присмотреться к хозяйке. В чем дело?

— Ха, у нее же люэс! — вскричал Дебоширин.

— Не понимаю.

— Ну, люэс, бытовичок, сифон…

«Господи! — подумал филолог. — Как хорошо, что я оробел! Какое счастье, что я противен женщинам!»

Красноперов всегда их боялся. То есть он понимал, что когда-нибудь женится. Женится на базе обоюдной спокойной приязни. Вырастит сына. Приобретет в кредит телевизор. Изменит привычки. Но все-таки он их боялся.

Он рассуждал:

— Как же так?! Твоя единственная жизнь, столь ясная, понятная, родная, — будет принадлежать другому человеку? А непонятная, загадочная и, мало этого, подозрительная жизнь другого человека вдруг отчасти станет твоей? И уже трудно этого человека обидеть, не обидев заодно — себя. И даже подарок нельзя ему сделать беспечно. То есть вручил и, как говорится, — с плеч долой. Э, нет! Купишь что-то, вручишь и себя же неестественным образом порадуешь… Загадка…

Однажды Красноперов ужинал в знакомой профессорской семье. Старик профессор расшалился, лаял, кукарекал. Его жена гостям подкладывала торт. Дочка меняла пластинки.

Засиделись, взглянули на часы — половина третьего. Автобусы не ходят. Такси не поймаешь — суббота.

Квартира большая — постелили филологу между роялем и стереоустановкой. Наутро поднялся Красноперов, выпил чаю, хотел уходить. И вдруг замечает — как-то странно дочурка поглядывает… Папаша косится… Мать, наоборот, опускает глаза… Короче, все не просто… И дочка в байковом халате, этак по-семейному… Как будто ждут чего-то… Может быть, совместных действий…

В общем, удрал Красноперов. И больше в этом доме не появлялся.

— Во Франции очень распространены инфекционные болезни, — многозначительно подмигнул Дебоширин.

— В колчане Амура попадаются отравленные стрелы, — добавил Трюмо.

Затем спросил:

— А как с этим делом в России?

— Венерические болезни изжиты, — отчеканил Красноперов, — нравственность повышается ежегодно.

— Нашел чем хвастать, — проворчал Трюмо.

— Здравоохранение в нашей стране достигло…

— Пропаганда? — насторожился француз.

— Господа, — вмешался Дебоширин, — не будем касаться политики. Вернемся к литературе.

— Вы читали мои произведения? — спросил Трюмо.

— Читал ли я ваши произведения? — замешкался Красноперов.

— Напрасно, — вымолвил эссеист, — смею думать, они гениальны. В последние годы я занимаюсь фольклором… Фольклор, фольклор, как бы это перевести?

— Фольклор так и будет — фольклор, — сказал Дебоширин.

— В центре моей диссертации, — продолжил Трюмо, — лежит окулистический разбор сказки «Красная Шапочка».

— Чуть подробнее? — заинтересовался наш герой.

— Не выпить ли? — сказал Дебоширин.

— Я выдвинул, — продолжал мсье Трюмо, — оригинальную идею. Я сумел доказать, что у внучки не могло быть красной шапочки. Известно, что красный цвет отпугивает волков. Недаром охотники пользуются заграждениями, увешанными красными флажками. Волк не решился бы съесть обладательницу красной шапочки. Отсюда — вывод. Либо там фигурирует не волк, а бык. Но это противоречит фабуле Перро. Либо волк был дальтоником!

— Меня чрезвычайно заинтересовало ваше открытие, — произнес Красноперов.

— В дальнейшем я намерен подвергнуть окулистическому разбору «Красное и черное» Стендаля. А потом и «Зеленые цепочки» Матвеева.

— За ваш успех! — произнес Красноперов.

Дебоширин позвал официанта и заказал три бифштекса.

Бармен, выдвинув антенну транзисторного приемника, слушал джаз. Парни в замшевых куртках столпились у телевизора. На экране сборная Дижона проигрывала тайм. Наиболее темпераментные болельщики кричали и жестикулировали.

Официант принес металлические тарелки с бифштексами. Дебоширин ковырнул мясо вилкой и сказал:

— Из-за такой говядины вспыхнул мятеж на броненосце «Потемкин».

— Пропаганда? — насторожился эссеист.

— А мне нравится, — произнес Красноперов. — Вы давно из Союза?