Маруся чувствовала себя, как на даче у родственников. Рано или поздно надо будет возвращаться домой.
Но куда?
А пока что Маруся была сыта и здорова. Одежды у нее хватало. Деньги на хозяйство лежали в коробке из-под торта. Не жизнь, а санаторий для партийных работников. Стоило ли ради этого ехать в такую даль?..
В общем, чувство тревоги с каждым днем нарастало…
Однажды Маруся написала такое письмо родителям:
«Дорогие мама и папа!
Представляю себе, как вы меня ругаете, и зря. Дело в том, что абсолютно нечего писать. Ну абсолютно.
Лазька улетел на свою историческую родину, где одни, пардон, евреи. Но он говорит — ничего, мол, пробьемся.
Что еще сказать?
Вена — тихий городок на берегу реки. Все говорили тут — Донау, Донау… Оказывается — река Дунай и больше ничего.
Вроде бы имеется оперный театр. Хотя я его что-то не заметила.
Люди одеты похуже, чем в Доме кино. Однако получше, чем в Доме науки и техники.
В Австрии мы жили три недели. Почти не выходили из гостиницы. У входа дежурили эти самые, которые не просто, а за деньги. В общем, ясно. У одной была совершенно голая жэ. Папка бы ахнул. В этом плане свободы больше чем достаточно.
Леве из вещей купила носки шерстяные и джемпер. Себе ничего.
В Америку летели около семи часов. В самолете нам показывали кино. Вы думаете — какое? В жизни не догадаетесь. „Великолепная семерка“. Стоило ли ехать в такую даль?
Поселилась я у Лоры с Фимой. Левка ходит в детский сад. А я все думаю, чем бы мне заняться.
Свободы здесь еще больше, чем в Австрии. В специальных магазинах продаются каучуковые органы. Вы понимаете? Мамуля бы сейчас же в обморок упала.
Чернокожих в Америке давно уже не линчуют. Теперь здесь все наоборот. Короче, я еще не сориентировалась. Скоро напишу. И вы пишите.
Обнимаю. Ваша несознательная дочь Мария».
Таланты и поклонники
Как-то раз появился Зарецкий. Узнав, что хозяев нет дома, выразил смущение:
— Простите, что врываюсь без звонка.
— Ничего, — ответила Маруся, — только я в халате…
Через минуту он пил кофе с бело-розовым зефиром. Сахарная пудра оседала на тщательно выглаженных кримпленовых брюках…
Зарецкий любил культуру и женщин. Культура была для него источником заработка, а женщины — предметом вдохновения. То есть культурой он занимался из прагматических соображений, а женщинами — бескорыстно. Идея бескорыстия подчеркивалась явным сексуальным неуспехом.
Дело в том, что Зарецкого раздирали противоречивые страсти. Он добивался женщин, но при этом всячески их унижал. Его изысканные комплименты перемежались оскорблениями. Шаловливые заигрывания уступали место взволнованным нравственным проповедям. Зарецкий горячо взывал к морали, тотчас же побуждая ее нарушить. Кроме того, он был немолод. Самолеты называл аэропланами, как до войны…
Он ел зефир, пил кофе и любовался Марусиными ногами. Полы ее халата волнующе разлетались. Две верхние пуговки ночной сорочки были расстегнуты.
Зарецкий поинтересовался:
— Чем изволите зарабатывать на пропитание?
— Я еще не работаю, — ответила Маруся.
— А чем, ежели не секрет, планируете заниматься в будущем?
— Не знаю. Я, вообще-то, музработник.
— С вашими данными я бы подумал о Голливуде.
— Там своих хватает. А главное — им уж больно тощие нужны.
— Я поговорю с друзьями, — обещал Зарецкий.
Потом он сказал:
— У меня к вам дело. Я заканчиваю работу над книгой «Секс при тоталитаризме». В этой связи мной опрошено более четырехсот женщин. Их возраст колеблется от шестнадцати до пятидесяти семи лет. Данные обработаны и приведены в систему. Короче — я буду задавать вопросы. Отвечайте просто и без ложной застенчивости. Думаю, вы понимаете, что это — сугубо научное исследование. Мещанские предрассудки здесь неуместны. Садитесь.
Зарецкий вытащил портфель. Достал оттуда магнитофон, блокнот и авторучку. Корпус магнитофона был перетянут изоляционной лентой.
— Внимание, — сказал Зарецкий, — начали.
Он скороговоркой произнес в микрофон:
— Объект четыреста тридцать девять. Шестнадцатое апреля восемьдесят пятого года. Форест-Хиллс, Нью-Йорк, Соединенные Штаты Америки. Беседу ведет Натан Зарецкий.
И дальше, повернувшись к Марусе:
— Сколько вам лет?
— Тридцать четыре.
— Замужем?
— В разводе.
— Имели половые сношения до брака?
— До брака?
— Иными словами — когда подверглись дефлорации?
— Чему?
— Когда потеряли невинность?
— А-а… Мне послышалось — декларация…
Маруся слегка раскраснелась. Зарецкий внушал ей страх и уважение. Вдруг он сочтет ее мещанкой?
— Не помню, — сказала Маруся.
— Что — не помню?
— До или после. Скорее все-таки — до.
— До или после чего?
— Вы спросили — до или после замужества.
— Так до или после?
— Мне кажется — до.
— До или после венгерских событий?
— Что значит — венгерские события?
— До или после разоблачения культа личности?
— Вроде бы после.
— Точнее?
— После.
— Хорошо. Вы занимаетесь мастурбацией?
— Раз в месяц, как положено.
— Что — как положено?
— Ну, это… Женские дела…
— Я спрашиваю о мастурбации.
— О господи! — сказала Маруся.
Что-то мешало ей остановить или даже выпроводить Зарецкого. Что-то заставляло ее смущенно бормотать:
— Не знаю… Может быть… Пожалуй…
С нарастающим воодушевлением Зарецкий говорил:
— Отбросить ложный стыд! Забыть о ханжеской морали! Человеческая плоть священна! Советская власть лишает человека естественных радостей! Климакс при тоталитаризме наступает значительно раньше, чем в демократических странах!..
Маруся кивала:
— Еще бы…
Зарецкий вдруг совсем преобразился. Начал как-то странно шевелить плечами, обтянутыми лиловой бобочкой. Вдруг перешел на звучный шепот. Задыхаясь, говорил:
— О Маша! Ты — как сама Россия! Оскверненная монголами, изнасилованная большевиками, ты чудом сохранила девственность!.. О, пусти меня в свою зеленую долину!
Зарецкий двинулся вперед. От его кримпленовых штанов летели искры. Глаза сверкали наподобие хирургических юпитеров. Магнитофон затих, тихонько щелкнув.
— О, дай мне власть, — шептал Зарецкий, — и я тебя прославлю!
Маруся на секунду задумалась. Пользы от этого болтливого старика — не много. Радости — еще меньше. К тому же надо спешить за ребенком.
Зарецкий положил ей руки на талию. Это напоминало приглашение к старомодному бальному танцу.
Маруся отступила. Ученый человек, и так себя ведет. А главное, пора идти за Левой…
Зарецкий был опытным ловеласом. Его тактические приемы заключались в следующем. Первое — засидеться до глубокой ночи. Обнаружить, что автобусы не ходят. Брать такси — дороговато… Далее — «Разрешите мне посидеть в этом кресле?» Или — «Можно я лягу рядом чисто по-товарищески?..» Затем он начинал дрожать и вскрикивать. Оттолкнуть его в подобных случаях у женщин не хватало духа. Неудовлетворенная страсть могла обернуться психическим расстройством. И более того — разрывом сердца.
Зарецкий плакал и скандалил. Угрожал и требовал. Он клялся женщинам в любви. К тому же предлагал им заняться совместной научной работой. Порой ему уступали даже самые несговорчивые.
Так бывало ночью. В свете дня приемы часто оказывались недействительными.
Маруся сказала:
— Я скоро приду.
Через минуту появилась, одетая в строгий бежевый костюмчик.
Зарецкий, хмурясь, уложил магнитофон в портфель. Затем таинственно и мрачно произнес:
— Ты — сфинкс, Мария!
— Почему же свинство?! — рассердилась Муся. — Это что еще за новости! А если я люблю другого?
Зарецкий саркастически расхохотался, взял жетон на метро и ушел.
