— Нет. Завтра меня здесь вовсе не будет. У меня выходной. Но прежде чем встречаться с вашим другом, я желаю протяженно беседовать с вами, поскольку кое-что необходимо прояснить с самого начала. Я человек серьезно недопонятый. Скажу даже так: оклеветанный, очерненный, опозоренный и опороченный. Доходили до меня слухи, что некие невежественные люди в Америке сделали из меня посмешище. Даже моего несчастного отца не обошли стороною. Тип по фамилии Гормен^{106} написал, что «он вечно ходил с моноклем в глазу». Вообразите!

— Я и сам подобное слыхал.

— Невыносимо.

— Я бы на подобных людей внимания не обращал.

— Ах, легко сказать. Даже здесь, где моя личность совершенно не известна, ко мне относятся как к ханже, как к святой Марии-Анне^{107} — лишь потому, что я каждый день хожу на мессу. Католической Ирландии не достает одного — христианской милости.

Мик сочувственно склонил голову.

— Вынужден с вами согласиться, — сказал он. — Мы публика очень смешанная. Но… если предстоит уехать поездом в Дублин нынче же ночью, я должен немедля уйти, поскольку до станции порядком. Завтрашняя встреча не обсуждается. Пусть так. Какой другой день предложите?

— Думаю, нужно немного подождать и встретиться где-нибудь не здесь. Мне подойдет утро вторника, на той неделе.

— Да. Городская гостиница, думаю, — разумное, опрятное место. Полагаю, у них есть бар. Устроит?

Джойс помолчал мгновение, нахохлившись.

— Ну, да… Дальний зал, в полдень.

— Очень хорошо. И вы даете мне разрешение рассказать Де Селби, что мы познакомились, и намекнуть на возможность некоего литературного сотрудничества?

— Что ж, думаю, да.

— Сударь, до встречи во вторник — и благодарю вас премного.

— С богом.

Глава 14

Позднее ночное возвращение Мика из Скерриз оставляло ему назавтра незанятый день, хотя из дома он вышел якобы, как обычно, на службу. Инстинкт подсказывал ему держаться подальше от Долки, где в ближайшую пятницу ему предстояла важная работа. Чем ему занять себя в этот свободный день?

Перво-наперво он отправился на Сент-Стивенз-Грин и поискал место там — что в такую рань довольно просто. Грин — обнесенная загородкой игровая площадка близ центра города, буйство цветочных клумб и фонтанов. Миленький пруд с островками, через который посередине перекинут мостик, — приют водоплавающих, многие редки, а по оттенку и жизненной силе не уступают местными цветам. Через Грин постоянно ходили великие множества людей, поскольку так удавалось срезать по диагонали путь между Эрлзфорт-террейс, где располагался Университетский колледж, и началом Графтон-стрит — вратами суматошного центрального Дублина. Что любопытно: это вместилище кутерьмы (каким Грин временами казался) было прекрасным местом для созерцания и планирования, словно вся его бурливая жизнь обеспечивала анестезию — так, пожалуй, отыскивается одиночество в толпе.

Он откинулся на спинку скамьи, закрыл глаза и задумался над тем, что, судя по всему, приходилось на его долю дел. Дел было несколько, однако, пусть и крупные, сложными или не улаживаемыми они отнюдь не казались. Он почти восхищался своим ловким управлением обстоятельствами, кои в определенном смысле превосходили самый этот мир. Он положит конец дьявольским козням Де Селби, к примеру, но средствами, кои представляли собой ни много ни мало опереточную уловку. Мик опять-таки оказался в положении, из которого ему по силам доказать, что Джеймз Джойс, писатель и гениальный творец, — не мертв, как повсеместно принято думать, а жив и вполне здоров, в стране своего рождения. Да, все так: карта его в этом отношении краплена словоохотливым выпивохой доктором Крюиттом, но Мик сомневался, что последний и сам-то верил в полученные им сведения; как бы то ни было, доктор не пытался их проверить. Возможно, объяснение тому — простая лень, и Мик с приятностию осознал: грех лености на самого него не навесишь.

Какое там: уж кто деятелен и подвижен, так это Мик. Помимо физической встречи с Джойсом он обнаружил, что ум писателя неуравновешен. Джойс не осознавал, что дописал и издал «Финнегана подымем», ибо слишком несуразно было предполагать, будто некий черновик, с которым еще предстояло работать, ушел в печать по ошибке и без ведома автора. Издатели, как это было известно Мику, безответственному ребячеству предаваться не склонны, в особенности когда речь идет о важном значимом имени. Джойс, тем не менее, никакой чудаковатости манер или речи в пабе в Скер-риз не выказал и работу свою, за которой Мик столь неожиданно застал его, выполнял собранно и точно. Не был ли и сам Де Селби с приветом, и, если так оно и есть, как эти два исключительно развитых, однако рассеянных ума поведут себя при столкновении? Воссоединятся ли тихо и плодотворно или же сшибутся в убийственной неразберихе? Не заплутал ли сам Мик умом своим, планируя свести вместе этих двоих? Ну, вряд ли. Де Селби никаких прямых знаков помешательства не выказывал — напротив, явил ему на встрече с Блаженным Августином доказательство, что силы и связи его по меньшей мере сверхъестественны. Рискнуть и усомниться в подлинности угрозы ДСП Мик не мог вовсе. Он, попросту говоря, в долгу перед человечеством — в долгу, от какого не отопрешься никакой предельной трусостью или словоблудием.

Но воображение Мика не желало успокаиваться. Сплотят ли Джойс и Де Селби свои ошеломительно сложные и многообразные сознанья, чтобы произвести чудовищное землетрясение новой книги, такой, что потеснит и саму Библию? Де Селби запросто мог бы выдать невероятные материалы, вероятно — посредством ангелов, тогда как Джойсу по силам предоставить неземные уменья великого писателя. Ответ, похоже, состоял в том, что Де Селби не интересовался литературой или необогословием, а также не стремился улучшить или украсить ни этот мир, ни людей в нем: его задача — уничтожить и то, и другое, вместе с собой и Джойсом, в устрашающем истреблении.

Допустим, знакомство Джойса с Де Селби совпадет с обнаружением последним, что бочонок исчез, — как быть тогда? Обвинит ли он Джойса и убьет его? Такой исход окажется, мягко говоря, неудачнейшим, и, вероятно, Мик не сумеет откреститься (по крайней мере перед самим собою) от личного участия в этом кровопролитье. Да, его поступки напрочь рискованны — обстоятельства иными быть не могли. И теперь в истории с Де Селби уже слишком поздно сдавать назад, хотя, в принципе, Мик мог оставить Джойса в покое и навсегда забыть о городке Скерриз. Но и это как возможность не было определенным, ибо он выдал Джойсу имя Де Селби и место его обитания в Долки, и Джойс вполне мог появиться в тех краях по собственному изволенью. Отвратительный оборот приняли бы дела, поскольку означало бы, что Мик над обстоятельствами уже не властен. Ясно было, что он должен явиться на вторую встречу с Джойсом в Скерриз: поступки человека, чей мозг рассеян, непредсказуемы, однако возможно и то, что им удастся управлять изощренными, а то и бессовестными уговорами. Но был ли вообще тот человек Джойсом? Мог ли некто столь презиравший Бога, стать столь необычайно набожным, столь дотошным в следовании долгу перед Церковью? Как подобное умонастроение — пусть, скажем, и позднейшее — можно примирить с витиеватой и напыщенной похабщиной «Улисса» и, хоть и в припадке нездоровья, с персонажем столь низменным, как Молли Блум?

Ах, Молли Блум! Стоит ли Мику употребить свой свободный беззаботный день и выйти на связь с Мэри — может, позвонить ей в «Бутик» или как она его там зовет? Он обнаружил, что хмурится. На него наползло некое онемение. Думал он рыхло и порывисто, а не строго. Он сурово наказал себе действовать рассудочно и проследить, чтобы все принимаемые решения были и разумны, и необратимы.

Пожилой человек в Скерриз был Джойсом, просто некоторые области его рассудка подавлены опытом, пережитым среди ужасов нацистской Европы. Он не отрицал литературной работы, однако на странном его поприще бармена — вероятно, очень временном — Джойса можно было простить за то, что его не заботят прежние увлечения. А что же его образцовая жизнь сына Церкви? Этот вопрос касался психологического, психотического, вероятно, теологического. В этом Мик едва ли способен был судить: еще бы, как же забыть знаменитую дилемму святого Павла?