– Отремонтируешь, пойду!

– Куда пойдёшь? – поглаживая гладкую голень, глупо спросил он, и сделал полшага навстречу. Бедро на плече упруго напряглось, но поддалось, поднимаясь ещё выше. Резиновая, блин. Так, наверняка, и вплотную подойти можно, вжать в дерево и… Кирей как-то хвастался, была у него одна такая… Низ живота резко скрутило от предвкушения.

– Да пофиг, если честно. Домой мне до утра всё равно нельзя, а больше некуда. И вообще… – лицо её вдруг мгновенно стало злым. – Я теперь свободная, что хочу, то и делаю! Так что, можно даже к тебе. Пофиг!

Резко отвернулась, но Данила успел заметить в её глазах слёзы.

– У тебя что-то случилось?

– Не твоё дело! – огрызнулась она. – Так что, отремонтировать можешь?

– Легко!

…Когда он окончательно отломал каблук от первого босоножка, Маринка озадаченно нахмурилась. А когда, в пару ударов об бордюр, отломал и второй, абсолютно целый – вскинулась:

– Эй, ты чего делаешь?! Ты…

– Обувайся!

– Их теперь только выкинуть! Ты нормальный вообще?

– Иногда. Обувайся, говорю, и пошли, если не хочешь чтобы тебя в ментуру сгребли.

Она тут же испуганно схватила изуродованные босоножки и, присев на корточки, суетливо завозилась с ремешками. Но вдруг обессиленно опустила руки.

– Думаешь, сильно я его?

– Не знаю. Мне никогда об бошку бутылку не разбивали.

– А вдруг он умер?

– Не думаю. Просто удачно попала. Да не парься, его наверняка сразу свои нашли. И спасибо, кстати, если бы не ты – сгребли бы меня. Если бы он меня ещё до этого не придушил. Сильный волчара оказался. Массой задавил.

Она уткнулась лицом в ладони.

– А если всё-таки умер?

– Ну… Работа у него такая. Нехрен было шлем снимать.

– Ты дебил? – вскочила она на ноги. – В тебе есть хоть что-то человеческое? Да он, похоже, обычный опер, а они не надевают шлемы! Максимум броник. Он вообще, наверняка, просто чёрный ход пас, пока ОМОН в зале шухерил!

– Надо же, какие глубокие познания в делах ментовских! А с хрена ли он тогда тебя схватил? На биндюжника ты не тянешь, а девочек-припевочек вроде тебя они обычно не шмонают.

Она сникла.

– Наверное, потому, что я из окна вылезала. Там, возле кухни. – Обречённо вздохнула. – Ну нельзя мне в милицию, понимаешь? Тем более, из ночного клуба!

Данила окинул её обалделым взглядом.

– Только не говори, что на учёте стоишь…

– Да прям! Причём здесь учёт? Просто если папа узнает… – осеклась, помолчала. – И это… Тебе тоже спасибо, что заступился. Я, если честно, уже думала что всё, конец мне.

– Тогда тем более пошли! – Схватил её за руку. – Мы всё равно ничего уже не исправим, а с повинной можно и утречком, на трезвую голову прийти.

– Я не пьяная! – возмутилась она и, оступившись на первом же шаге, рухнула в его объятия. Снова задрав ногу, уставилась на пристёгнутую к стопе подошву: та была формована под высоченный каблук, и теперь, с плоской пяткой, нос оказался загнутым вверх почти под прямым углом. – Ну и как в этом ходить вообще?

…А Данила видел только её голое бедро с красивым рельефом напряжённых мышц, и отчаянно хотел скорее оказаться в койке. С ней. На ней. В ней. И вообще, как пойдёт.

– Клёво ногами машешь, каратистка что ли?

– А то! И я, между прочим, знаю, как кадык ломать! Папа научил. Показать?

– Опять папа. Я, кажется, всё-таки начинаю его бояться!

– И правильно делаешь! – Сделала пару шагов и снова остановилась. – Блин, ну невозможно так ходить! Неудобно!

И Данила, зарычав от нетерпения, просто закинул её на плечо…

– Ой, киса! – едва войдя в квартиру, тут же засюсюкала Маринка. – Кс-кс-кс… Иди сюда, киса… – Подхватила Барса на руки, зарылась лицом в пузо. – Халосая ки-и-иса…

– Вообще, это кот.

– Да? – удивилась Маринка, и бесцеремонно задрала ему хвост. – И правда, кот! Да причём такой… – захихикала, – кинг сайз! Да ты мой холосий ма-а-альчик…

Данила с удовольствием оказался бы на месте Барса, но Маринку так стремительно накрывало, кидая от плаксивой угрюмости к шальному веселью, что ещё немного, и всё что ему останется – это сидеть возле дивана и оберегать её сон. Ну, может, тазик подставлять.

– Кофе будешь? С котлетами.– На ходу развязывая примотанную к животу олимпийку, заскочил в кухню и сунул брикет с деньгами подальше в вытяжку.

– Ничего я не буду, – пошатываясь, вошла следом Маринка. – И вообще, пошло оно всё на хер. Сдохнуть хочется.

Данила глянул на её вновь посмурневшее лицо и суетливо сгрёб со стола бардак, оставшийся после изготовления взрыв пакетов.

– Ты почти поллитры натощак выжрала! Не поешь – завтра до вечера не очухаешься. И, кстати, что за повод надраться?

– Все мужики козлы! – зло фыркнула она. – Этого достаточно?

Он усмехнулся.

– Угу, а все бабы дуры. Это правда жизни, дерзкая, а не повод для пьянки. Смирись! Ещё, кстати, есть хлеб с салом и огурцы, будешь?

Она подняла голову. В глазах опять стояли слёзы.

– А презервативы у тебя есть?

От неожиданности он протупил пару мгновений… и кинулся на неё.

Не разрывая поцелуя, спотыкаясь на ходу, кое-как добрался до дивана. Опрокинул её навзничь, навис, вклиниваясь коленом, между робко сведёнными бёдрами. В паху гудело от напряжения.

Нащупал замок на сарафане, дёрнул раз, два – не идёт… Маринка расстегнула сама и послушно подняла руки, позволяя стащить его с себя…

…Ворвался в неё, такую тесную и жаркую, грубым нетерпеливым толчком, сорвал вскрик – надрывный, громкий, испуганный… Перехватил беспокойно отпихивающие его руки, зажал над головой, вбиваясь в неё, чтобы кричала ещё, чтобы не отпускала это безумие, продолжала запрокидывать голову и выгибать спину, подставляя его губам груди – такие сладкие и нежные, словно нетронутый случайным прохожим первый снег… Сам его затаптывал, впивался губами, не мог оторваться. Сожрать её хотел, чтобы ни одна сука больше даже близко к ней подойти не посмела. Никогда.

В самый последний момент, когда уже побежала по телу мучительно-сладкая волна оргазма, вынул. Была на её месте другая тёлка – может и не стал бы обламываться, но это была Маринка, она была какая-то другая, и он сам словно становился с нею другим.

…Она, запрокинув голову, часто дышала и закрывала лицо руками, но всё равно было видно – щёки её пылают. А он, сидя между её разведёнными ногами, скользил взглядом по розовым брызгам на животе, и в башке было пусто-пусто. Кайф!

– Не смотри… – еле слышно попросила она.

И он, наконец, понял, не дурак. Накинул на неё простынь, встал. Слегка штормило, сердце выпрыгивало.

– Пойдём в душ?

Но она только мотнула головой и, звернувшись в простынь, отвернулась к стене. Данила принёс смоченное горячей водой полотенце, вытер ей живот, склонился над ухом:

– Всё нормально, Марин?

Она кивнула.

– Ладно, спи тогда. Кстати, меня Данила зовут.

Не ответила.

Он выключил свет и ушёл в ванную, а когда вернулся, обнаружил, что Маринка уже спит, одетая не только в бельё, но и в сарафан. Ненормальная. Странная. Охрененная.

Впервые в жизни спал с женщиной не в смысле – трахался, а именно спал. Прижав её к себе, сквозь сон чутко чувствуя каждое её шевеление, и прижимая в ответ ещё крепче. Словно боялся отпустить и потерять. Её волосы, всё-таки пропитавшиеся никотиновым кумаром кабака, всё равно сохраняли едва уловимую свежую нотку. Всё-таки малина. И не приторная мыльная лажа, а натуральная – кисловато-сладкая, тёплая и родная. Так пахнут ягоды с куста. Нетронутые, свежие, настоящие.

Зарывался лицом в её волосы и целовал. Какого хрена с ним происходит – не понимал. Но чувствовал, что теперь всё будет по-другому.

Проснулся от голодных воплей Барса. В незашторенное окно уже вовсю светило солнце, на часах шесть – ноль семь. Маринка спала, уткнувшись лицом в подушку. Улыбнулся. Смешная такая. И такая красивая. До вечера теперь болеть будет – точно.