Почему-то в последнее время всё чаще вспоминалась военная юность. Вспоминалось Николаевское училище, родной Киевский гусарский полк вспоминался. О несбывшейся офицерской карьере Сергей не жалел, но мысли о давней службе приходили светлые, и были они подёрнуты печалью. Жизнь в разгаре, главное (хочется верить!) впереди, но многое уже и не повторится. Раньше он об этом как-то не задумывался, безоглядно шёл вперёд, а теперь душа нет-нет да и загрустит по ушедшему безвозвратно. Стареет, что ли?..

Но, впрочем, невесёлые размышления вскоре сменились более приятными. За окном экипажа проплывали аккуратные пшеничные поля, в конце апреля уже тронутые озимой зеленью. Кучер посвистывал и время от времени щёлкал кнутом, но больше для порядка — гнедые и так шли уверенной ровной рысью. Покачиваясь на мягких каретных подушках, Сергей с удовольствием предвкушал будущую работу. Напишет древний полуразрушенный замок на воде и деревушку напишет — уютную, с мощёными улочками, с красивыми домами, не соломой крытыми. Рассказывали ему, что французские сёла на русские совсем не похожи. Живут здесь богаче и чище. Европа…

Ехали с остановками часов пять, и наконец вечером вдалеке завиднелась огни коммуны Сен-При-Ла-Рош. Последняя верста пролетела быстро. Придерживая лошадей, кучер аккуратно въехал в деревню. Уже стемнело, и путь в гостиницу пролегал по узкой улочке, между светляками домашних окон. Насколько Сергей рассмотрел в прохладных сумерках, дома здесь были серокаменные, под шапками из буро-коричневой черепицы.

На пороге гостиницы "Галльский петух" их встретили немолодые мужчина с женщиной, — надо полагать, хозяин с хозяйкой. Марешаль, первым выскочивший из экипажа, обменялся с ними несколькими фразами.

— Приветствуют и спрашивают, как доехали, — пояснил он. — Я сказал, что всё хорошо.

Дюжий слуга, стуча сабо[17], вместе с кучером отнёс чемоданы и саквояжи путников в гостиницу.

"Галльский петух" был длинным двухэтажным зданием с выбеленным фасадом и аляповато исполненной вывеской, запечатлевшей боевую птицу. Первый этаж занимал трактир, словно сошедший со страниц "Трёх мушкетёров". Стены были увешаны начищенными до блеска сковородками, связками лука и пучками пряно пахнущих трав. В глубине обеденного зала горел большой камин. Из настежь распахнутой кухонной двери доносились ароматы жареного мяса, овощей и каких-то приправ.

Сергей с любопытством осмотрелся. За грубо сколоченными столами без скатертей сидели десятка полтора селян в коротких куртках поверх рубах и длинных узких штанах, громко разговаривали, пили вино из деревянных кружек и хлебали варево из глубоких глиняных мисок. У многих были трубки, и дымили они беспощадно, до сизого тумана под низким потолком обеденного зала. Грубые лица и натруженные руки — точно такие же, как у русских землепашцев… Крестьянское дело одинаково тяжело повсюду.

При появлении незнакомцев разговор смолк. Сергей почувствовал на себе изучающие хмурые взгляды и внутренне поморщился.

— Неласково смотрят, — тихонько сказал Фалалеев.

— А чего ты ждал? В деревнях чужаков не любят, — заметил Сергей, пожимая плечами. — Хоть в русских, хоть в каких угодно. Нам-то что?

Оставив Марешаля с Фалалеевым общаться с хозяином и вносить задаток, Белозёров и Долгов по скрипучей лестнице поднялись на второй этаж. Их сопровождала хозяйка. Здесь, собственно, и располагалась гостиница, состоявшая всего из нескольких комнат. Хотя, если разобраться, для глухого уголка, не избалованного приезжими, вполне достаточно.

Против ожидания, номер оказался довольно сносным. В просторной комнате было всё необходимое: стол, пара стульев, платяной шкаф, обширная кровать. На комоде стоял жестяной таз для умывания вместе с кувшином, там же примостился шандал с тремя свечами. На стене висело большое распятие. Ну да, католики же.

Через четверть часа в комнату постучал вездесущий Фалалеев.

— Что делаете, Сергей Васильевич? Раскладываетесь? Бросьте и пошли вниз. Нас на ужин приглашают, — бодро сообщил он.

Как выяснилось, постояльцев кормили на первом этаже, но не в общем зале, а в отдельной выгороженной комнате. Здесь было чисто, длинный общий стол украшала светло-серая скатерть, а на деревянных стульях примостились мягкие подушечки для сидения. Стеклянные бокалы, фарфоровые тарелки и металлические столовые приборы словно подчёркивали, что трактир это одно, а гостиница — совсем другое, к постояльцам тут относятся с пиететом и честью заведения дорожат.

Марешаль с Долговым уже сидели за столом и беседовали с мужчиной и женщиной, расположившимися напротив. Увидев Сергея, француз поднялся.

— Позвольте вам представить русского живописца мсье Белозёрова и его помощника мсье Фалалеева, — несколько церемонно сказал он, адресуясь к собеседникам. — Мы все участники одной, так сказать, художественной экспедиции.

Сергей с Фалалеевым слегка поклонились.

— А это наши соседи по гостинице, — продолжал Марешаль. — Мсье и мадам Лавилье.

Мсье и мадам? Муж и жена? Сергей-то было решил, что перед ним отец с дочерью.

Мужчина медленно, словно с трудом привстал и наклонил голову. Было ему лет за пятьдесят, и ничего интересного в нём не наблюдалось. Высокий, худощавый, гладко выбритый. Лицо невыразительное, отличающееся разве что нездоровым, каким-то блёклым цветом и устало полуприкрытыми глазами. Одет в приличный костюм, который явно знавал лучшие времена. И запонки на манжетах дешёвые. Небогат мсье Лавилье, заметно, что небогат…

Его супруга была не в пример интереснее.

Она выглядела намного моложе мужа — лет тридцать пять, не больше. Чуть курносый нос придавал приятному облику что-то милое и девически-простодушное.

Взглядом художника Сергей мгновенно схватил в лице мадам Лавилье главное — контраст между белокурыми локонами и большими чёрными глазами, опушёнными длинными ресницами. ("Очи чёрные", — мелькнуло в уме.) Контраст этот придавал ей то, что французы именуют шармом, сиречь очарование. Синее платье из недорогого муслина плотно облегало красивую фигуру и очень шло ей, как и скромная шёлковая косынка, скрывавшая декольте.

На стол подавала хозяйка заведения (по словам Марешаля, мадам Арно), дородная широколицая женщина в белом полотняном чепце и в белом же переднике, опоясавшем мощные чресла. Выпили по бокалу вина за знакомство и приступили к луковому супу. Знаменитое французское блюдо Сергея разочаровало. Ничего хорошего в пустой похлёбке из лука, кроме покрывавшей её сырной корочки, он не ощутил. Зато тушённый в красном вине кролик был хорош. И поданный на закуску сыр пришёлся по вкусу.

— У них тут кухня своеобычная, — заметил разомлевший после третьего бокала Фалалеев. — Наслышан, да-с. Надо будет завтра лягушек спросить.

Марешаль хмыкнул и выразил мнение, что борьба русского желудка с французской лягушатиной закончится плохо. "Ну, вы понимаете… Закажите что-нибудь попроще. Например, улитки…"

Попивая приятное, немного терпкое вино (как пояснила хозяйка, с местных виноградников), Сергей заметил некую странность. Сидевшая напротив очаровательная мадам Лавилье нет-нет да и поглядывала на одного из присутствующих мужчин, однако не на него. Это-то и было странно. Себе и своей внешности Сергей цену знал. Со времён гусарской юности он в любой компании привык к дамскому вниманию и ласковым женским взорам. И это, что скрывать, ему нравилось. Быть верным мужем не означает быть совершенным монахом…

Но сейчас мадам Лавилье почему-то украдкой смотрела на Марешаля. Самое интересное, что и Марешаль время от времени искоса смотрел на неё и, встретившись глазами, отворачивался. Впечатление, что интересуются друг другом, однако интерес этот скрывают.

То же самое заметил и подвыпивший Фалалеев. После ужина, покуривая во дворе, импресарио игриво ткнул в бок француза, с которым уже был накоротке:

— А что, Гастон, хороша бабёнка? — спросил, вкусно затягиваясь.